Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович. Страница 31

— Я вам расскажу поучительную историю, — изрек Али. — Вот я встречался с девушкой, Надежда ее звали…

— Ладно врать, — перебил его Виталик Большой, — с девушкой он встречался, с Эльзой, наверное?

Али обиженно замолчал и снова стал насвистывать, на этот раз мотив мейхана.

— Ну и че дальше было? — через минуту спросил Виталик Большой.

— Да пошел ты, — сказал Али и вполголоса, отбивая ладонями по коленке такт, запел:

Оборвав песню, заметил:

— Эльза, к вашему сведению, со мной не здоровается, потому что я обещал прийти к ней вечером и не пришел, из-за вас, между прочим.

Виталик Большой спросил у Ислама сигарету, но тот покачал головой. Виталик Маленький достал пачку «Авроры», но Виталик Большой скривился и предложил Али:

— Пойдем, брат, сходим за сигаретами, у меня есть сорок копеек, как раз на «Интер» хватит.

— Ара, отвали от меня, — огрызнулся Али, — я с тобой даже двух шагов дороги не хочу пройти.

— Обиделся, — констатировал Виталик Большой. АЛИ, не обращая на него внимания, продолжал вполголоса петь, прищелкивая пальцами:

Дальше он не знал слов, поэтому, пощелкав еще некоторое время пальцами, замолчал. Солнце клонилось к закату, было тепло и безветренно. Наискосок, через футбольное поле, прошла группа учащихся занимать очередь на ужин. Проводили их взглядами. Гомон птиц в кроне дерева вдруг затих. Подняли головы и увидели в небе парящего коршуна. Хищник сделал круг над полем и, видимо не увидев ничего достойного внимания, улетел в сторону пустырей. Через несколько минут птичий базар возобновился. Студенты теперь потянулись на ужин муравьиной лентой, друг за другом, небольшими группками, что-то живо обсуждая, споря. Видимо, в этом нескончаемом потоке было что-то рефлексообразующее, так как все почувствовали голод.

— Сколько, ты говоришь, у тебя копеек? — спросил Ислам.

Виталик Большой открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент раздался шум крыльев, сильный шум. Над голубятней Рубена вдруг возникло сизо-голубое облако, которое стремительно взмыло вверх, подгоняемое разбойничьим свистом хозяина. Какое-то время они как зачарованные следили за пируэтами голубиной стаи, причем довольно долго, затем Виталик Большой сказал:

— Сорок копеек, но я хотел купить сигарет, у нас курить нету.

— Курить вредно, — сказал Ислам, продолжая смотреть в небо, — «Охотничья» копченая стоит рубль восемьдесят, две бутылки «Агдама» по рубль десять — итого четыре рубля; хлеб возьмем в столовой. У меня есть трешник, не хватает шестьдесят копеек, поройтесь как следует в карманах, дети мои, поскребите по сусекам.

Али толкнул локтем сидевшего рядом Виталика Маленького и, подавшись к нему корпусом, тихо спросил:

— Друг, эти сусекам — что такое?

Ислам замолчал. После долгой паузы Маша спросила:

— А что было дальше?

— Дальше наступило утро, — ответил Караев.

— Какое утро? — недоуменно сказала девушка.

— Обыкновенное, какое после ночи наступает.

— И че?

— И Шехерезада прекратила дозволенные речи.

— Так вы, значит, Шехерезада, — развеселилась Маша.

— В некотором роде.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Проект

На той стене, где не было окна, висела карта Москвы. Возле карты стоял мужчина лет сорока пяти, стройный, моложавый, гладко выбритый, и тыкал в нее пальцем. Звали мужчину Александр Сенин. Караев сидел за столом и, мешая ложечкой чай, рассеянно слушал его.

— Почти гектар земли, — горячо говорил Сенин, — по плану городского развития, это план массовой застройки. Метро пустят через полгода, станция от этого места в пятистах метрах. Строительство жилья идет полным ходом. Для оптового рынка лучше места не сыскать.

— Только строят или живут? — спросил Караев.

— Некоторые дома уже заселены, ни одного магазина в округе, народ продукты возит из центра, можно сказать. Это золотое дно, неужели не видишь? Деньги сами в руки идут. Проснись, старик, спишь, что ли?

Караев поднялся, плеснул в ладонь из графина с водой, побрызгал в лицо.

— Я плохо спал, — сказал он, — вернее, совсем не спал.

— Съел что-нибудь? — сочувственно сказал Сенин.

— Я был не один, — нехотя объяснил Караев.

— О-о, так это совсем другое дело, — уважительно произнес Сенин, — это я понимаю.

Сенин был когда-то освобожденным председателем профсоюзного комитета на крупном производственном предприятии. В начальство выбился из рабочих, ходил в передовиках, эксплуатировал сразу семь токарных станков, зарабатывая бешеные по тем временам деньги — по восемьсот рублей в месяц. Даже имел правительственную награду — орден за трудовую доблесть. Грянула перестройка, завод обанкротился, и Сенин остался не у дел. Но жалеет он не столько об этом, сколько о том, что не успел пройти еще одну карьерную ступень — перейти в ЦК ВЦСПС — уж там бы он не затерялся — кто знает, может, сейчас бы в депутатах ходил! На жизнь Сенин зарабатывал посредничеством. Рынок, который сейчас эксплуатировал Караев, был арендован с его помощью.

— Кого башлять? — спросил Караев.

— Префекта, через третьих лиц, разумеется.

— Сколько он хочет?

— Полтинник сразу, и потом пять процентов с оборотов.

— Рожа не треснет у него с пятидесяти тысяч долларов… — лениво возмутился Караев.

— Старик, это недорого, — убеждал Сенин, — он дает аренду на пять лет, разбей на месяцы — там копейки получаются. Это приличный человек, уверяю тебя, его недавно назначили, поэтому он берет дешево; ты не знаешь, что в других районах творится. Деньги за год отобьешь, да какой за год! За полгода!

— А процент с оборота? — сопротивлялся Караев.

— Старик, ты меня удивляешь: во-первых, даже налоговая инспекция не в силах определить фактический оборот в коммерческой палатке, а ты хочешь, чтобы префект определил, тем более на рынке! А во-вторых, платить его не ты будешь, а твои арендаторы, включишь в арендную плату — и все дела.

— Твоя доля в этом полтиннике? — спросил Караев.

— Ну что ты, старик, я эти деньги отдам все, я у тебя на хвосте.

— Сколько ты хочешь?

— Мне как посреднику законные десять процентов.

— Пять тысяч долларов, — сказал Караев, — итого пятьдесят пять, на пять лет это, конечно, не так уж и много, но платить-то надо сразу. Я должен поразмыслить.

— Времени мало, — заявил Сенин, — буквально несколько дней, имей в виду, желающих на это место найдется предостаточно.

Караев задумался.

Причины для раздумий были. Первая — непредсказуемость московских властей, вторая — попустительство государства в отношении экстремистских и фашистских группировок; случаи избиения брюнетов в общественных местах стали обыденностью. Память народа, потерявшего около двадцати четырех миллионов человек в борьбе с фашизмом, оказалась слишком короткой. Долгосрочные инвестиции — вещь рискованная. Кто знает, не придется ли в спешном порядке уносить ноги из страны?

— Мне надо поразмыслить, — повторил Караев, — кстати, не называй меня стариком.

— Что это вдруг? — удивился Сенин. — Я тебя всегда так называл. Стареть, что ли, начал?

— Между прочим, — заметил Караев, — ты старше меня на три года, это во-первых. Во-вторых, у меня роман с молодой девушкой, и может развиться комплекс.

— Ух ты, — алчно сказал Сенин, — и сколько ей лет?

— Попрошу без зависти.