Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович. Страница 33

Омоновец изучил визитку и спросил:

— Паспорт у вас есть?

— Паспорт лежит у меня дома, разве я обязан носить его с собой? Я его забыл.

Лейтенант покрутил в руке кусочек картона.

— Здесь нет штампа о регистрации. Придется вас задержать до выяснения обстоятельств.

— Задержать меня? — возмутился Караев. — На каком основании?

— На основании закона. При подозрении в совершении преступления я имею право задержать вас.

— А почему вы не задерживаете этих людей? — Караев указал на зевак, с любопытством наблюдающих за этой сценой. — Вы их не подозреваете в совершении преступления? Или моя внешность — достаточный повод для этого?

— Ладно, хорош болтать, умник, — рявкнул офицер и скомандовал: — Взять его! Туда же, к стенке!

Два дюжих омоновца схватили Караева за локти и повели к стене. Сопротивляясь, он выкрикнул с долго сдерживаемой яростью:

— Ты маску-то сними, блядь! Что ты, как трус, лицо прячешь?

После этих слов двое омоновцев скрутили его и поволокли в автобус.

Век воли не видать

Ночь Караев провел в «обезьяннике», в компании бомжей. Бессонная ночь спровоцировала приступ мигрени, и мозг его раскалывался от боли. Дежурным был офицер по фамилии Дзгоев — так он представлялся, отвечая на звонки. По всей вероятности, он был осетин. Дзгоев разрешил Караеву позвонить адвокату. Но мерзавец адвокат оказался на даче и приехать не мог, так как был выпивши. «Ты уволен», — сказал ему Караев и ПОЛОЖИЛ трубку. Капитан с сочувствием смотрел на него.

— Может, отпустишь? — спросил Караев. — Другом стану.

Капитан покачал головой:

— Если бы из нас двоих кто-то был русский, это еще сошло бы с рук, а так — нет, — тихо сказал он.

— Понимаю, — согласился Караев и вернулся за решетку.

Но утром его неожиданно отпустили. Выйдя на крыльцо, он с наслаждением вдохнул холодный осенний воздух — на улице моросил дождь. Неуверенно ступая, прошел через двор мимо перекуривающих возле патрульных машин милиционеров. У ворот отделения милиции стояла женщина под зонтом.

— Пустите под зонтик, — попросился Караев и в следующий миг узнал Севинч.

— Конечно, — ответила она, — подходите.

— Вот так встреча! — изумился Караев. — Как вы здесь оказались?

Женщина пожала плечами.

— Я виноват перед вами, — заговорил Караев, — обманул. Правда, это был форс-мажор, но все равно простите меня, — засмеялся, — мне это напоминает сцену из американского фильма: герой выходит из тюряги, а на улице его ждет женщина, которую он и не надеялся увидеть. Меня это всегда умиляло. Однако я готов искупить свою вину и дать вам интервью прямо здесь.

Знаете, каким был основной принцип древнегреческой философии? Здесь и сейчас! У меня даже есть оригинальное название для него: «Репортаж с петлей на шее». Как вам? Нравится?

— Это уже было, — сказала Севинч.

— Как — было? Я только сейчас его придумал! Надо же, на ходу подметки рвут, что ты будешь делать? Недавно я рассказывал историю одной знакомой, придумал такое хорошее название, «Любовь и голуби», а мне говорят, — уже было. Прямо как вы сейчас. Обидно, да!

— Ну и вид у вас, — заметила Севинч, — а вам не холодно?

Караев дотронулся до своего лица, затем сделал несколько движений, отряхивая брюки. Вчера он выскочил из офиса без пальто.

— Да, — согласился Караев, — душераздирающее зрелище. Если бы вы еще знали, как у меня болит голова!

— Знаю, у меня самой болит голова, мне легко в это поверить.

— И все-таки, как вы здесь оказались? — повторил Караев.

— Мы так и будем здесь стоять? — спросила Севинч. — На нас смотрят.

Караев оглянулся: милиционеры с любопытством, негромко переговариваясь, разглядывали их.

— Они смотрят не на нас, а на вас, — уточнил Караев.

— С какой стати им смотреть на меня?

— Вы красивая женщина, а милиционеры — мужчины.

— Я как-то об этом не подумала, и все же давайте уйдем отсюда.

— У нас в Азербайджане разглядывают еще пристальней. Кстати, здесь недалеко есть кинотеатр с сохранившимся чудом с советских времен названием. Всякий раз, когда я проезжаю мимо него, меня охватывает ностальгия.

— Как он называется?

— «Баку».

— Да, действительно.

— Там есть кафе. Я думаю, в нем будет уютно.

Караев грустно улыбнулся.

— Вот произнес и подумал: какое это беззащитное слово — уют! Человек в форме с незаконченным средним образованием всегда может засунуть тебя за решетку и лишить уюта.

Он зябко поежился и поднял воротник пиджака.

— Вставайте под мой зонтик, — сказала Севинч.

В кафе сели за столик с видом на небольшой водоем, в котором плавала одинокая утка.

— Чай, кофе? — спросил Караев.

— Чай. А эта утка живая?

— Нет, муляж с моторчиком.

— Вы шутите!

— Да. Выпить не хотите? — предложил Караев, жестом подзывая официантку.

— Нет. Я не пью, — отказалась Севинч.

— А я выпью, если вы не возражаете.

— Я думаю, что вам это просто необходимо.

— Как приятно иметь дело с такой понимающей женщиной! — сказал Караев, и подошедшей официантке: — Принесите нам чаю с лимоном, рюмку коньяка… Кстати, какой у вас коньяк?

— «Арарат», очень хороший, — сказала официантка.

— Не надо, — наотрез отказался Караев, — какой еще?

— Есть «Шустовский», прекрасный коньяк, принести?

— Ни в коем случае. Это, чтобы вы знали, тоже армянский, только замаскированный.

— Ну что вы, — возразила официантка, — Шустов — это известный дореволюционный промышленник.

— Правильно, но коньячный завод, принадлежавший ему когда-то, находится в Армении. Я не понимаю, в чем дело, почему в кафе «Баку» подают армянский коньяк? Это что же, пятая колонна? Дайте жалобную книгу!

Официантка недоуменно пожала плечами.

— Есть еще «Кизлярский», но три звездочки.

— Ничего, сойдет, — сказал Караев, — несите «Кизлярский», а жалобную книгу не надо. Пирожные есть?

— Блины есть, — сказала официантка, — с икрой, медом, красной рыбой.

Караев обратился к Севинч:

— Вы блины с чем будете?

— Ни с чем, я блины терпеть не могу.

— Блины мы не будем, унесите, — распорядился Караев.

— Так я же еще не приносила, — почему-то обидевшись, сказала официантка.

— А вот это зря. Ну да ладно, несите чай.

Официантка, закрыв блокнотик, сунула его в карман фартучка и ушла.

— Вы на меня не смотрите, я завтракала, съешьте что-нибудь, — попросила Севинч.

— Как же мне на вас не смотреть, когда вы такая красивая! А есть блины одному, в присутствии дамы… Нет!

— Напрасно. Ну, как знаете, — комплимент она пропустила мимо ушей.

— А вы не ответили, как оказались возле тюрьмы… постойте-ка, это вы меня вытащили! — вдруг догадался Караев.

— В проницательности вам не откажешь, — улыбнулась Севинч.

— Ну конечно! Если вам было известно точное время, я не думаю, что вы стояли и ждали, как жена моряка на утесе!

— Полегче насчет жены моряка, — заметила Севинч.

— Прошу прощения, — извинился Караев, — куда-то меня не в ту сторону понесло в смысле метафор, но прибегать к другому образу не буду, чтобы не получилось, как у Насреддина. Когда шах спросил у него: «Что такое: извинение хуже проступка?» — Насреддин долго и безуспешно пытался объяснить, затем подошел и ущипнул его. Тот вскрикнул и потребовал объяснений. Насреддин сказал: «Прости, мне показалось, что это не ты сидишь, а твоя жена».

— Что вы хотите этим сказать? — напряженно спросила Севинч.

— Ничего, шутка не получилась. Как-то у нас в это утро напряженно с юмором, — грустно сказал Караев.

Подошла официантка, принесла чай и коньяк. Дождавшись ее ухода, Караев поднял рюмку и со словами: «Ваше здоровье» — выпил. Сделал глоток чая, предложил:

— Пейте, остыл уже, видимо, издалека она его несла. Как все-таки хорошо на воле! Вроде бы не самый лучший день в моей жизни, а настроение прекрасное. Знаете анекдот про еврея, ребе и козу?