Авантюристы (СИ) - Турбин Андрей. Страница 3

— Смотри-ка, действительно щи, — одобрительно крякнул Нарышкин, но потянулся к прозрачному, запотевшему графину. — А это что тут такое? Что это, Алексис?

— Водка на смородиновом листу, извольте-с испробовать, — важно тряхнув баками, ответствовал лакей.

— Прекрасно, — потер ладони Нарышкин. — Ну, что? Запорошим память, как у нас говорят.

— Листовка здесь изумительно хороша. Отведай, Сережа, не побрезгуй.

Лакей с помощью коридорного подвинул стол ближе к огню. В бутылках сразу засверкал лафит, заиграло, заискрилось клико.

— Что у нас тут еще? Чем разговляться будем? — наливая рюмочку Нарышкину, осведомился Левушка.

— Растбиф, — осанисто и с ударением на «а» произнес Алексис, указав на блюдо, — паштет Страсбургский, стюдень свиной, балычок макарьевский, сельдь в сметане, грибки маринованные…

— А что это так… амбре, — Нарышкин, слегка поморщившись, потянул ноздрями воздух.

— Сыр Лимбургский, острый! — чинно объявил Алексис.

— Убери, пожалуй. Резковат, — кивнул на тарелку с сыром Трещинский. Он сунул коридорному монетку и отослал обоих.

— Ты уж меня, Лева, извини… — Нарышкин порывисто взял рюмку и метнул ее содержимое себе в рот. — Ждать нет никакой возможности, — добавил он сдавленным голосом. — Хороша и впрямь. Пожалуй, и повторить можно…

Выпили, теперь уже по всем правилам, за встречу старинных приятелей. Нарышкин — листовую, а Лева — бокал лафиту, после чего приналегли на еду. Собственно, усердствовал один Нарышкин, он уписывал за обе щеки и ростбиф, и паштет, и студень; ел так, как едят проголодавшиеся люди с хорошим аппетитом и явной склонностью к эпикурейству. Трещинский же, напротив, вяло клюнул того, сего и, наконец, придвинув кресло ближе к огню, достал сигару.

— Чем изволишь заниматься? — спросил он, томно вытягиваясь и выпуская ароматное облако дыма.

— Балбесничаю, — жуя, ответил Нарышкин. Он налил себе еще рюмку, благостно жмурясь, ткнул вилкой в сельдь, поднес к носу, понюхал, как нюхал дотоле табак. Выпил, закусил, крякнул от удовольствия и полез за грибками.

— Ведмедь, — засмеялся Левушка. — Никакого изящества! Манеры у тебя все те же, друг мой.

— Так ты, говоришь, жениться надумал? Что ж, хорошее дело. Чай, много приданого дадут? — набивая рот грибами и пропуская шпильку мимо ушей, спросил Нарышкин.

— Ну, я думаю, тысченку-другую душ, дадут… — Трещинский, выпуская облака дыма, казалось, задумчиво смотрел на огонь. — К тому же именье да лес строевой…

— Силен! — констатировал Нарышкин и навалил себе паштету. — А я, Лева, в отставку вышел. Надоело хуже редьки. Теперь, вот, бью баклуши. Ну, за твое здоровье, господин коллежский советник!

— А ты жениться не собираешься, Сережа? — все так же глядя в огонь, спросил Трещинский.

Нарышкин едва не подавился балыком.

— Ну уж нет, добродзею, мне еще в петлю рановато. Я, любезный пан, еще пожить хочу! Сперваначалу, после того, как в отставку вышел, тоска начала одолевать. Покойной жизни захотелось. Сопли распустил… чуть было предложение не сделал одной бельфам. Все обхожденье строил. Бланманже, понимаешь, и все такое. Спасибо, Бог отвел! — Нарышкин размашисто перекрестился. — Видение мне было, Левушка. Как сейчас вижу — будто спустился ко мне ангел о двух крылах, весь из себя, как водится, белый и даже как бы немного светится. Словно ему, Лева, свечу негасимую кто в зад вставил. И вещает он мне это так, знаешь, повелительно. Что, говорит, раб божий Сергей Валерианович, никак ты, дурень этакий, жизнь свою младую, непутевую решил узами брака повязать?

Нарышкин приязненно покосился на графин с водкой:

— Уж, больно листовая хороша… не обманул камердинер твой.

— Ну и что же дальше-то? — смеясь, спросил Трещинский.

— А дальше он мне и говорит, ангел, значит: брось ты эту затею, Сергей Валерианович, не губи себя раньше времени, поживи еще малость как нормальный человек. А коли тебе, друг сердешный, неймется, так поезжай к актрискам или других каких барышень подешевле ангажируй. Авось и перебесишься. А жениться тебе, говорит, никак нельзя, потому как ветры у тебя еще в голове, да и не по карману. Сказал так и упорхнул в окошко. И нашло тут на меня просветление. Нет, думаю, шалишь! Сережа Нарышкин голыми руками взять себя не позволит. И вот хожу я с тех пор, Лева, холостой и благостный. Так-то вот! Ну, давай за тебя, гостеприимный хозяин!

— Ведмедь! Сущий ведмедь! — Трещинский, отсмеявшись, утер шелковым платком выступившие слезы. — Ох, и позабавил, брат, рассмешил до коликов! Плесни и мне, пожалуй.

— В имение давно не заглядывал? — спросил Левушка, внимательно глядя в бокал.

— Года три как не был, — Сергей посерьезнел и нахмурился. — Конечно, надо бы съездить, могилу родителей навестить… Свинья я, свинья!

— Доход-то есть от твоих угодий? — поинтересовался Трещинский.

— Какой там доход! — отмахнулся Нарышкин. — По правде сказать, едва концы с концами свожу. Поди, и дом уже развалился, и хозяйство в упадке. Управляющий, каналья, должно быть, ворует без хозяйского пригляда…

— Так ты продай имение, — усмехнулся Левушка. — Единым махом и дела свои поправишь. Земли у тебя, брат, изрядно. Можно получить хорошую цену!

— Как «продай»? — не понял Сергей и удивленно посмотрел на приятеля. — Кому?

— А хотя бы и мне! — Трещинский был абсолютно серьезен. — Предлагаю тебе продать его мне. А уж я тебя, Серж, не обижу, дам хороших денег!

— Постой, да тебе-то оно к чему? Ты ведь все больше по заграницам обретаешься…

— Ну, как знать, может и сгодится. — Левушка хитровато прищурился. — Лишний клок земли еще никому не мешал. При надлежащей постановке аграрного дела на западный манер, думается мне, можно и из твоих угодий прок извлечь…

— Нет, брат, что-то ты финтишь! — недоверчиво поежился Нарышкин, изучающе глядя на приятеля.

— Ну так продашь? — напирал Левушка.

— Нет, Лева, не выйдет, — серьезно сказал Сергей. — Это ведь не просто клок земли! А как же могила моих стариков? Они ведь в этой самой земле лежат… И потом, там ведь детство мое сопливое прошло, юность… первая влюбленность… в Вареньку Оленину! — Нарышкин улыбнулся и хлопнул себя по лбу. — Как же я по ней страдал! Боже, какой я тогда дурень был, ты даже не представляешь!

— Отчего же, — ухмыльнулся Левушка, — нетрудно представить.

— Я ведь из-за нее даже стреляться хотел с одним заезжим гусаром, — пропустив колкость приятеля мимо ушей, воскликнул Нарышкин. — Хорош был бы я на той дуэли! Мне ведь тогда едва пятнадцать исполнилось, а гусар почти вдвое старше был! Ведь он, пожалуй, нашпиговал бы меня свинцом, как рождественского гуся — черносливом. — Сергей весело рассмеялся.

— Значит, не продашь? — задумчиво пробормотал Трещинский и залпом осушил свой бокал. — Что ж, так я и думал…

Возникла неловкая пауза. Стало слышно, как борется со стеклом упорная весенняя муха.

— Ну ладно, делу время, а потехе час, теперь и ты меня позабавь, — Нарышкин плеснул лафиту в бокал Трещинского и, отстранив опустевший графин, налил себе клико в кофейную чашку. — Ведь мы с тобой, Лева, когда с Кавказа в Петербург возвратились да промотались хорошенько, бедны были оба, как канцелярские крысы… И вдруг, о чудо! Мой приятель, с которым мы вместе всю кампанию за царя и Отечество пулям не кланялись, теперь в таком завидном положении пребывает! — Нарышкин залпом проглотил вино. — Какую все-таки ты дрянь, Лева, потребляешь! Вели за водкой послать. Не могу я этот киндербальзам выносить…

— Будет, Сережа, — усмехнулся Трещинский — Тебе и ведра мало.

— И все-таки, Левушка, поделись секретом, как же ты так быстро до советника допрыгнул, за какие такие заслуги в этаких чинах обретаешься?

Трещинский, уже слегка раскрасневшийся от вина и жара камина, повертел бокал в ладонях.

— Ну что же, Серж, кому бы другому нипочем не сказал, однако тебе расскажу. История эта весьма нетривиальна, однако мне бы не хотелось злоупотреблять твоей… толерантностью…