Спартак (Роман) - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем". Страница 60

Но сейчас не так много времени для размышлений. Теперь они собираются сражаться. Сердце его сжимается от страха; так всегда перед битвой. Когда начнется битва, большая часть этого страха исчезнет, но сейчас он боится. Он оглядывает стол и своих товарищей. Почему их лица настолько спокойны? Разве они не разделяют его страх? Он видит Крикса, рыжего Галла, его маленькие, глубоко посаженные глаза, спокойствие на его красном, веснушчатом лице, его длинные желтые усы, свисающие ниже подбородка. И есть Ганник, его друг, его брат по рабству и племенному братству. Есть Каст и Фракс и Нордо, широкоплечий черный Африканец, Мосар, хрупкий, вежливый, остроумный Египтянин и Еврей Давид, и никто из них, кажется, не боится. Почему же он боится?

Сейчас он резко говорит им:

— Ну, друзья мои, что мы будем делать, стоять здесь весь день, играя в догадки об этой армии на том конце долины?

— Это очень большая армия, — говорит Ганник. — Самая большая армия из тех, что мы когда-либо видели или сражались. Мы не можем их сосчитать, но я могу сказать, что мы идентифицировали штандарты десяти легионов. Они привели Седьмой и Восьмой из Галлии. Они переправили три легиона из Африки и два из Испании. Я никогда не видел такой ​​армии, за всю свою жизнь. Там, в долине должно быть до семидесяти тысяч человек.

Всегда это Крикс, который ищет страшащихся или колеблющихся. Если дать волю Криксу, они уже давно завоевали бы весь мир. Он признает только один лозунг — даешь Рим. Прекратите убивать крыс и сжигать эти гнезда. Теперь он говорит, — Ты меня утомляешь, Ганник, по твоему, это всегда самая большая армия, всегда худшее время для битвы. Я скажу тебе вот что. Я не дам и двух проклятий за их армию. Если бы это было мое решение, я бы напал на них. Я бы напал на них сейчас, а не через час или день или неделю.

Ганник хочет сдержать его. Возможно, Римляне разделят свои силы. Раньше они так делали, так что, возможно, сделают снова.

— Они не будут, — говорит Спартак. — Поверьте мне на слово. Почему?

Все их силы здесь. Они знают, что мы все здесь. Почему же они должны?

Тогда Мосар, Египтянин, говорит:

— На этот раз я соглашусь с Криксом. Это очень необычное явление, но на этот раз он прав. Это большая армия, на том конце долины, и нам придется рано или поздно сражаться с ними, и может быть это к лучшему. Они могут взять нас измором, потому что они будут есть, а нам через некоторое время есть будет нечего. И если мы двинемся, у них будет шанс, которого они хотят.

— Сколько там людей, по твоему мнению? — спрашивает его Спартак.

— Много — по меньшей мере семьдесят тысяч.

Спартак мрачно качает головой:

— О, это много, это дьявольски много. Но я думаю, что ты прав. Нам придется сражаться с ними здесь. Он пытается, чтобы его голос звучал светло, но у него мрачно на сердце.

Они решают, что через три часа они атакуют Римский фланг, но битва начинается раньше. Вряд ли некоторые командиры успели вернуться в свои регименты, когда Римляне начинают свою атаку в центр рабской армии. Никакой сложной тактики, никаких искусных маневров; легион, возглавивший атаку на рабский центр, как копье, брошенное по команде, и вся могучая Римская армия бросается в атаку за этим легионом. Давид остается со Спартаком, но менее часа они могут направлять координирующие директивы с командного пункта. Сражение идет повсюду, и начинается кошмар. Шатер раздавлен. Битва несет их как море, а вокруг Спартака бушует циклон.

Это битва. Теперь Давид узнает, что он был в битве. По сравнению с этим, все остальное — перепалка. Теперь Спартак не является командующим великой армии, но только человеком с мечом и квадратным щитом солдата, и он сражается, как сам ад. Именно так сражается Еврей. Оба они как скала, и битва вспенивается вокруг них. Будто они одни, и сражаются за свою жизнь. Затем сотня людей приходит на помощь. Давид смотрит на Спартака, и после крови и пота, Фракиец усмехается:

— Какая битва! — воскликнул он. — Какая битва, Давид! Доживем ли мы, чтобы увидеть восход солнца в такой драке? Кто знает?

— Он любит все это, — думает Давид. — Какой это странный человек! Посмотрите, как он любит бой! Посмотрите, как он сражается! Он сражается, как берсерк! Он сражается, как один из тех, о ком он поет свои песни!

Он не знает, что сражается так же. Он должен погибнуть прежде, чем копье может коснуться Спартака. Он похож на кошку, которая никогда не утомляется, отличная кошка, кошка в джунглях, а его меч — коготь. Он неразделим со Спартаком. Можно подумать, что он прирос к Спартаку, так ему удается всегда оставаться рядом с ним. Он очень мало видит битву. Он видит только то, что прямо впереди Спартака и самого себя, но этого достаточно. Римляне знают, что здесь Спартак, и они забывают формальный танец манипулов, в котором их солдаты совершенствуются годами. Они толпились, возглавляемые своими офицерами, сражаясь и цепляясь за Спартака, чтобы вытащить его, убить его, чтобы отрубить голову монстра. Они настолько близки, что Давид может слышать всю мерзкую грязь, льющуюся из их уст. Это делает звук выше грохочущего рева битвы. Но рабы тоже знают, что Спартак здесь, и вливаются в этот центр сражения с другой стороны. Они поднимут имя Спартака, как знамя. Они размахивают им по всему полю боя, как флагом. Спартак! Ты услышишь, как оно разносится за много миль. В стенах города, в пяти милях от них, слышен звук битвы.

Но Давид слышит, не слушая, он ничего не знает, кроме сражения и того, что перед ним. По мере того как истощается его сила, а его губы пересыхают, битва становится все более и более ужасной. Он не знает, что бой кипит на пространстве в две мили. Он не знает, что Крикс разбил два легиона и преследует их. Он знает только свою руку, меч и Спартака рядом с собой. Он даже не осознает, что они пробились вниз по склону в долину, пока его лодыжки не начали погружаться вглубь мягкой, покрытой травой земли. Затем они погружаются в реку, и сражение продолжается, пока они стоят по колени в воде, красной как кровь. Солнце садится и небо алеет, горький салют тысячам людей, заполнивших долину с их ненавистью и борьбой. В темноте битва утихает, но нет паузы и под холодным светом Луны, рабы окунают головы в кровавую речную воду, пьют и пьют, ибо, если они не пьют, они умрут.

С рассветом Римский натиск дает трещину. Кто сражался с такими людьми, как эти рабы! Независимо от того, сколько вы их убиваете, другие кричат ​​и вопят занять свои места. Они сражаются как животные, а не люди, даже после того, как вы погрузили свой меч в их кишки, и они упали на землю, они будут стараться вонзить зубы в вашу ногу, и вам приходится перерезать им горло, чтобы зубы разжались. Другие люди выходят из битвы, когда они ранены, но эти рабы продолжают сражаться, пока не умрут. Другие люди прекращают битву, когда заходит солнце, но эти рабы сражаются, как кошки в темноте, и они никогда не отдыхают.

В таком виде, страх ползет к Римлянам. Он растет в них из старого семени, давно посаженного. Боязни рабов. Вы живете с рабами, но вы никогда не доверяете им. Они внутри, но они также и снаружи. Они улыбаются вам каждый день, но за улыбкой ненависть. Они думают только о том, чтобы убить вас. Они растут на ненависти. Они ждут, ждут и ждут. У них есть терпение и память, которая никогда не заканчивается. Это семя, которое было посажено в Римлянах тогда, когда они впервые начали так думать, и теперь семя приносит плоды.

Они устали. У них вряд ли есть сила, чтобы носить свои щиты и поднимать свои мечи. Но рабы не устали. Движущая причина. Десять трещин здесь, сто там. Сотня становится тысячей, тысячи — десятками тысяч, и внезапно вся армия охвачена паникой, и Римляне начинают опускать руки и бежать. Их офицеры пытаются остановить их, но они убивают своих офицеров и визжат в панике, они бегут от рабов. И рабы идут позади них, совершают вечерний подсчет, земля на много миль вокруг покрыта Римлянами, которые лежат лицами вниз, с ранами на спинах.

Когда Крикс и другие находят Спартака, он все еще рядом с Евреем. Спартак растягивается на земле, спит среди мертвых, а Еврей стоит над ним, с мечом в руке.