Песня кукушки - Хардинг Фрэнсис. Страница 25

Но серебряная лодочка была подарком от Себастиана. И еще обещанием. Себастиан сказал Трисс, что, когда он вернется из Франции, он снова возьмет ее кататься на лодке. К своему удивлению, Не-Трисс обнаружила в себе туманные воспоминания о солнечных днях, когда они плавали в устье реки на маленькой деревянной лодочке. Себастиан греб, Пен и Трисс хихикали и плескали друг на друга речной водой. Как эта смеющаяся девочка превратилась в хлюпающую носом Трисс, которую нужно защищать от каждого дуновения ветерка?

Шкатулка хранила останки мертвой дружбы и мертвого брата. Не-Трисс захлопнула крышку, презирая себя и мучаясь чувством вины. Эти маленькие сокровища так много значили для Трисс. Но, осознала она, именно поэтому невозможно было сдержаться. Они были пропитаны сутью Трисс, делавшей их такими вкусными, и Не-Трисс чуть не зарыдала от облегчения, почувствовав, что голод утих. Может быть, ей больше не придется есть кричащих кукол.

— Я готова, — сказала она своему пепельно-бледному отражению в зеркале. — Теперь я готова быть нормальной.

Отец вернулся домой в обычный час, и когда она услышала звук паркующегося «санбима», в желудке Не-Трисс образовался беспокойный ком. Она наблюдала в окно, как он идет от машины под усиливающимся дождем, но не смогла определить по его лицу, как он отреагировал на дневной телефонный звонок.

Он вошел в дом, и Трисс услышала разговор на первом этаже. Она прижалась ухом к полу спальни в надежде разобрать слова, но до нее доносилось только гудение родительских голосов. Разговор продолжался около часа, иногда голос отца становился громче, но недостаточно, чтобы она могла понять, о чем речь. К тому времени, как ее позвали ужинать, Не-Трисс почти дрожала от дурных предчувствий. К своему удивлению, она увидела, что отец спокойно сидит за столом, а матери нет. Она ожидала, что родители ждут ее рука об руку, готовясь допросить.

— Где мама?

— Она пошла поговорить с соседями, не видели ли они Пен.

Для Пен «убежать» часто означало уйти в какое-нибудь безопасное и сухое место и оставаться там до тех пор, пока она не решит, что отсутствует достаточно долго, чтобы родители начали волноваться. Обычной процедурой в случае ее исчезновения, таким образом, было обойти ближайших друзей и соседей — на случай, если она явилась к ним без приглашения.

— Трисс, садись, — продолжил отец спокойным, твердым голосом, и Не-Трисс осознала, что допрос начинается.

Некоторое время он складывал газету, потом взглянул на нее. На столе были сервированы два места. Перед отцом стояла дымящаяся тарелка с картофелем и жареной макрелью. Но перед другим местом еды не было. Не-Трисс сразу же поняла, что это значит. Она вспомнила, как много раз видела Пен, сидевшую за столом перед пустой тарелкой. Это означало, что она в немилости и что, если она не сможет оправдать свое поведение или продемонстрировать искреннее раскаяние, ее оставят без ужина.

Она села, склонив голову так, что волосы упали на лицо.

— Трисс, я слышал, что сегодня ты ужасно испугала свою мать…

— Извини. — Не успело это слово вылететь из ее губ, как Не-Трисс поняла, что сказала его слишком рано. Быстрое извинение выглядит как жалкое стремление получить ужин.

Повисла тяжелая пауза, а затем отец продолжил, как будто она ничего не говорила.

— Твоя мать говорит, что ты ушла из дома без предупреждения и попыталась скрыть этот факт, а когда вернулась, лгала ей и повышала голос. Что могло заставить тебя так поступить, Трисс?

— Я… извини. Я… — Не-Трисс подумала было сказать, что ее вынудила головная боль, но инстинкт подсказал ей, что скоро этот предлог перестанет работать. — На самом деле… я не знаю. Моя комната… пахла болезнью. Мне было жарко. И я очень-очень-очень захотела выйти на улицу. Так я и сделала.

Повисла еще одна длинная пауза, и Не-Трисс услышала вздох отца.

— Итак, куда ты пошла?

— Я… просто бродила.

— Бродила?

Голос отца был таким ласковым, что сердце Не-Трисс чуть не разорвалось. Все, что она могла сделать, — это кивнуть. Молчание тянулось и тянулось, — он ждал, что она заполнит паузу. Она попыталась сочинить подходящую ложь, но события этого дня так измучили ее мозг, что она ничего не смогла сымпровизировать.

— Просто… бродила, — услышала она свое бормотание.

— Пен была с тобой? Ты знаешь, куда она пошла?

Не-Трисс отрицательно покачала головой в ответ на оба вопроса, и снова повисла пауза.

— Трисс, ты что-то скрываешь от меня. — Голос отца звучал ровно, но в нем слышалась боль. — Взгляни на меня.

Но она не могла. Не могла позволить ему увидеть, что ее щеки затягивает паутина. Она прижала подбородок как можно ближе к груди, упрямо закрывая лицо волосами. Слезы в горле были на вкус как кислая вишня. Пальцы до боли вцепились в край стола.

— Разве я бывал груб с тобой? Разве я чудовище? — спросил отец, и от удивления Не-Трисс чуть было не посмотрела на него.

Она покачала головой. «Нет, чудовище — это я».

— Разве я когда-нибудь давал тебе повод солгать мне или что-то скрывать от меня?

Не-Трисс снова покачала головой.

— В таком случае ты не думаешь, что я заслуживаю ответа? — Он долго ждал, зная, что рано или поздно его Трисс поднимет глаза. Не дождавшись, приступил к еде.

При мысли о том, что она причинила боль отцу, Не-Трисс хотелось плакать. Но в ее мыслях бушевал ураган, и она боялась, что изо рта вырвется нечеловеческий звук, если она попытается заговорить. Она отвернулась в сторону утереть слезы, чтобы отец не видел ее лицо, и в этот момент заметила Пен в окне. Младшая сестра колотила в стекло. Ее фигура снова превратилась в светящееся серебро, и удары кулаков не производили ни единого звука. За ее спиной находилась дверь гаража, на которой проступили мерцающие слова.

«БУМ».

«БУМ. БУМ. БУМ».

«ПОЧЕМУ МНЕ НЕ ОТКРЫВАЮТ?»

Это зрелище произвело такое же разрушительное действие в мыслях Не-Трисс, как удар лопаты по мозаике. Первым ощущением были неверие и ужас. О чем только Пен думает! Зачем пытается привлечь к себе внимание, когда она так выглядит! Даже Пен с ее талантом лицемерия не сможет правдоподобно объяснить свое превращение. Потом Не-Трисс обратила внимание, что одежда Пен промокла, волосы в беспорядке и на лице написаны крайняя усталость и отчаяние. И медленно на нее снизошло осознание. Должно быть, Пен провела на улице несколько часов под дождем. Что, если мать заперла черный выход на ключ после возвращения Не-Трисс, так что Пен пришлось стучать в парадную дверь и быть готовой держать ответ за свои действия? Если да, кто знает, как долго Пен тщетно бьется в двери и окна, испуская только серебряные слова, повисающие в воздухе?

С дрожью вины Не-Трисс заметила три параллельные царапины на левой щеке Пен.

«ПОЧЕМУ МЕНЯ НИКТО НЕ СЛЫШИТ?»

«МНЕ ВСЕ РАВНО, Я ХОЧУ ДОМОЙ».

«Я ЗАМЕРЗЛА».

«Ей девять лет». Не-Трисс чуть не забыла этот факт, постоянно воспринимая Пен как угрозу. «Не имеет значения, насколько она умна, она маленькая девочка, и сейчас ей холодно, страшно и она хочет к маме». Невольно Не-Трисс посмотрела Пен прямо в глаза и сразу же пожалела об этом. Лицо младшей сестры исказилось в гримасе разочарования, ненависти и отчаяния. Пен не могла почувствовать ледяное напряжение, повисшее за столом. Она видела только чудовище-узурпатора, сидящее в ее доме с ее отцом, поедающее ее ужин и наслаждающееся светом, любовью и теплом, тогда как сама Пен оказалась на холоде.

Не-Трисс парализовали нерешительность и вина. Она почувствовала приступ жалости к маленькой промокшей фигурке на улице, но что она может сделать? Указать отцу на Пен, и что в результате? Он потребует объяснений, и если Пен дошла до грани отчаяния, она может сломаться и все рассказать. Чем это поможет Пен или ей самой?

Надеясь, что отец за ней не наблюдает, Не-Трисс рискнула едва заметно отрицательно качнуть головой — вдруг Пен прочтет ее мысли? Но не было ни единого признака, что Пен уловила ее сигнал.