Песня кукушки - Хардинг Фрэнсис. Страница 39

— Что, если кто-то его вытащит?

— Тогда мы не сможем вернуться, — повторила Не-Трисс уже менее терпеливо.

— Дурацкий план, — с оптимизмом сказала Пен.

— Тогда возвращайся к Вайолет и ешь консервированный сыр! — отрезала Не-Трисс. — Я не просила тебя идти! Я не хотела, чтобы ты шла со мной! Это опасно… и если кто-то пострадает… пусть это буду только я. — Она сказала, не подумав, и, когда закончила предложение, ее лицо запылало от стыда и раздражения.

В тени моста было непонятно, покраснела Пен или Не-Трисс просто показалось.

— Я ненавижу консервированный сыр, — пробурчала она. — На вкус это все равно что жевать собственный язык. В любом случае, не будь дурой. Давай, скажи мне. Как мы попадем туда?

— Ты уверена, что хочешь идти? — Не-Трисс хотелось заплакать, но она не понимала почему.

Пен кивнула.

— Тогда возьми меня за руку. — Она протянула руку и немного удивилась, когда маленькая холодная ладошка Пен оказалась у нее в ладони. — Иди вперед вместе со мной.

Повернувшись лицом к одной из кирпичных опор, что поддерживали мост, она начала продвигаться вперед. Когда девочки миновали воткнутый между камнями нож, Не-Трисс показалось, будто она слышит едва уловимую музыку, легчайшие, словно свет луны, звуки. «Иди по Меддлар-лейн до конца моста, — сказала женщина-птица, — встань лицом к кирпичам и шагай. Не останавливайся, пока звуки дорожного движения не станут совсем слабыми и ты не начнешь понимать чаек…»

Шаг за шагом. Кирпичная стена приближалась и одновременно отдалялась, словно она не вертикальная, а образует невозможно крутой подъем. Они сделали еще шаг, и склон стал менее крутым, по нему уже почти можно было подняться. Следующий шаг привел их к основанию кирпичной стены, и теперь подъем стал небольшим — просто холмистая тропинка. Инстинкт подсказал Не-Трисс, что не надо смотреть влево и вправо, и она порадовалась, что взяла Пен за руку. Она ступила на каменный «склон», и под ее ногами он превратился в ровную горизонтальную поверхность. Не обращая внимания на внутренний голос, твердивший, что она поднимается по стене, Не-Трисс продолжила идти. Когда кирпич сменился известняком, она снова проигнорировала внутренний голос, кричавший, что она идет по обратной стороне моста.

Слабые утренние звуки города угасали. Далекий звон первых трамваев, стук тележек — все растворялось, как крупинки соли в воде. Вокруг них начал дуть сильный ветер, резкие крики чаек стали громче. Они шли дальше, и Не-Трисс почудилось, будто она слышит в голосах чаек что-то новое. Не то чтобы звук изменился, просто возникло такое ощущение, что клинок вынули из ножен. А может, спала пелена с ее ушей и слух обострился.

— Дитя! — слышала она крики чаек. — Одно дитя, двое детей! Розовощекие дети с глазами! Дети с мягкими глазами и сердцами, как фрукты!

Не-Трисс поняла, что Пен тоже их слышит. Маленькая ручка не задрожала, но вцепилась в нее еще сильнее. Не-Трисс сжала ладонь, и они пошли дальше нога в ногу.

ГЛАВА 23

ВСПОЛОХИ И МЕРЦАНИЯ

Не-Трисс твердила себе, что они идут по верху моста, а не по внутренней поверхности. Это был единственный способ сохранять хладнокровие. Перед ней простиралась настолько широкая дорога, что поперек нее могли бы выстроиться плечом к плечу тридцать мужчин. По обе стороны ее окаймляли стены разной высоты, погружавшие дорогу в еще более глубокую тень. Небо за стенами отливало тусклым блеском, словно смазанный маслом свинец, на его фоне кружили и порхали тени. Они были быстрыми, словно коньки, и кричали голосами, похожими на голоса чаек. А впереди…

— Что это? — прошептала Пен.

В тридцати ярдах впереди них тенистая тропа исчезала в огромной темной горе, полностью перекрывавшей путь и похожей на гигантскую кротовину. «Или гнездо ласточек под свесом крыши», — подумала Не-Трисс, на секунду вспомнив их путь вверх. Гора была настолько темная, что Не-Трисс показалось, будто она с шипением высасывает свет из воздуха. Очертания горы были неровными, с выступами, и щетинились пиками.

Хотя, когда они приблизились, чернота начала утекать. Непрозрачная гора превратилась в скопление маленьких серо-коричневых домиков, теснившихся практически друг на друге, словно кто-то сложил из камней пирамиду. Узкие щели окон без стекол, провалившиеся неровные крыши, напоминающие корочку влажной буханки хлеба, а в некоторых зданиях прорублены ступени таким образом, чтобы дать доступ к домам, расположенным выше. Кругом висели и болтались веревки и лестницы, и вся картина напоминала странное поле для игры «змеи и лестницы». Виднелись шпили, не такие высокие, как церковные, но неприятно тонкие и увенчанные флюгерами, вертевшимися независимо от направления ветра. Были также флагштоки, с которых свисали поникшие потрепанные знамена, слишком выцветшие, чтобы можно было различить цвета.

— Это деревня, — ответила Не-Трисс, не в состоянии скрыть изумление в голосе.

— Но мы же под мостом, не так ли? — пробурчала Пен. — Откуда под мостом отца взялась деревня? Он знает об этом?

На удивление хороший вопрос.

— Без понятия, — отозвалась Не-Трисс. — Хотела бы я знать.

В горе из домиков что-то шевелилось. Это были не единичные вспышки активности, привлекающие глаз, а постоянное слабое движение, как в муравейнике или как порой плывет горячий воздух в жаркий день. Там и здесь лениво хлопали флаги, словно хвосты лошадей, отмахивающихся от слепней. Очертания крыш менялись, словно по ним суетливо бегал кто-то маленький и еле заметный. В окна выглядывали лица. Не-Трисс не замечала, чтобы кто-то смотрел прямо на них, — они исчезали слишком быстро, но ее глаз цеплял их мимолетные появления.

— Мне кажется, тут есть люди и они смотрят на нас, — прошипела Пен. — Кто они?

Не-Трисс вспомнила, что плененная женщина-птица говорила об Архитекторе. «Из всех запредельников в этих краях он самый могущественный и опасный». В коттедже мистер Грейс произнес то же самое слово, предлагая бросить ее в камин. «Единственный способ показать запредельникам, что мы серьезно относимся к делу». Он считал, что Не-Трисс — дитя запредельников или созданная ими кукла. И если ее сделал Сорокопут, наверное, он тоже запредельник.

— Запредельники. — Она с трудом выдавила из себя это слово.

— Что это значит? — спросила Пен.

Не-Трисс пожала плечами, пытаясь сохранять спокойствие, хотя ее сердце колотилось как безумное.

— Думаю, сейчас узнаем.

Голос ветра изменился, он словно покрылся рябью, и в нем послышалась музыка. Не-Трисс кожей чувствовала, какая музыка будет звучать, но эти звуки все равно ее удивили. Она поняла, что ожидала услышать классические инструменты — трубы, флейты, скрипки, барабаны. Но раздались дерзкие переливы саксофона и пронзительные звуки кларнета. Не-Трисс уже слышала джаз в тщательно начищенных туфлях и джаз в заляпанных грязью ботинках. Это тоже был джаз, но босыми ногами по траве и с широко распахнутыми от радости глазами, с мелодией такой же неровной, как порывы ветра, и текучей, как ивовые ветви. Нечеловеческая музыка, она это определила с первой ноты. Более настоящая, чистая, хаотичная… а еще холодная. Человеческий джаз — неуклюжая имитация этой музыки, но в нем есть кровь, дыхание и тепло. Мелодия взывала к ней, но она знала, что не может ответить. Ее ноги покалывало, но если она приподнимет ступню хоть на дюйм, она пустится в пляс и не сможет остановиться. «Не обращай внимания на играющую музыку», — сказала ей женщина-птица.

— Не слушай музыку! — прошептала она. — Не танцуй!

Несмотря на собственную решимость, она ускорила шаги, стараясь попасть в ритм музыки. Рядом с ней Пен тоже пошла быстрее, и вскоре они уже неслись по дороге. И вдруг они перестали приближаться к деревне, оказавшись в самом ее центре, и у Не-Трисс возникло странное чувство, как будто они находятся тут уже какое-то время.

Какой-то мужчина низко поклонился им, словно благодаря за танец. Не-Трисс лишь мельком заметила его лицо, когда он выпрямился. Его длинный вытянутый нос и выступающий подбородок соединялись и сливались, словно ручка чашки. Потом он отошел в сторону, растворяясь в толпе, жизнерадостно шумевшей, но расплывавшейся перед ее глазами, когда она пыталась сфокусировать взгляд. Людской поток разделялся на две реки, обтекая девочек и явно не обращая на них особого внимания. Не-Трисс почувствовала, как ее решительность тает, растворяясь в смятении и неуверенности ребенка, потерявшего родителей посреди чужого города.