Ветхозаветные пророки - Мень Александр. Страница 30

Асаргаддон старался исправить ошибки отца: он возвратил старые привилегии священным городам и стремился повсюду создавать проассирийские партии, чтобы править империей, опираясь на них. Он не отказывался от войн, но предпочитал политику союзов: заключил мир со скифами, угрожавшими с севера, и с греками-киприотами. Необходимо было успокоить Вавилонию, перенесшую величайшее унижение после гибели ее столицы. С этой целью Асаргаддон взялся за немыслимо трудное предприятие: восстановление Вавилона из пепла.

Даже в наше время нелегко вообразить весь масштаб этой затеи. Вновь болотистую равнину прорезала сеть каналов, вновь вытянулись кварталы белых глинобитных домов; архитекторы проектировали новые дворцы и святилища, и их чертежи со сказочной быстротой претворялись в жизнь. Таким сверхчеловеческим усилием Асаргаддон приобрел верность Вавилона. В 671 году Асаргаддон осуществил мечту своего отца и утвердил владычество Ассура в дельте Нила. Однако и здесь царь действовал осторожно: после бегства фараона Тахарки в Эфиопию он оставил в Египте прежних князей, связав их лишь особой вассальной клятвой.

Палестина и Сирия в который раз пытались было освободиться от ига Ниневии, но, разумеется, безуспешно. Надпись Асаргаддона перечисляет двадцать два покоренных сирийских царя, прибывших к нему с дарами. В начале списка стоят имена Баала Тирского и «Манаси, царя Иауди». Этот последний не кто иной, как Менаше, наследник Езекии на иудейском престоле. Если отец его вел постоянную борьбу против Ассирии, то Менаше полностью примирился с ее игом. И причина здесь была отнюдь не в том, что царь решил оставить бесплодную борьбу ради внутренних преобразований. Напротив, со смертью Езекии все реформы были приостановлены.

Многолетняя верность Менаше Ниневии объяснялась не только победами Асаргаддона, но и тем, что при нем возобладали сторонники проассирийского курса. Это был возврат к политике Ахаза.

Ниневийские власти любили устраивать пышные приемы иноземным царям, чтобы те могли воочию убедиться в несокрушимой мощи державы-победительницы. Путешествие в столицу Ассура для принесения присяги должно было произвести на Менаше огромное впечатление и подтвердить правоту его советников.

Уже один вид этого города внушал почтение к «царю народов». Позолоченные венцы зиккуратов и храмов еще издали возвещали о славе военной столицы Востока. К ней тянулись вереницы всадников, караваны верблюдов, нескончаемые потоки повозок; река всегда кишела лодками, кораблями, плотами: то везли дань, дары и товары из многочисленных стран.

В самом городе все было рассчитано на то, чтобы поразить воображение чужеземцев: повсюду звучали боевые марши, блестели остроконечные шлемы солдат; они колоннами проходили по улицам, стояли на карауле, сопровождали колесницы. Ниневия была городом — казармой, но казармой роскошной.

Менаше, как и его дед Ахаз, вероятно, пережил во время этого путешествия настоящее потрясение. Что такое Сион, могли думать он и его спутники, в сравнении с этим «логовом львов», держащих в своих когтях весь мир? Разве можно сравнить эти сказочные палаты, окруженные пальмами и цветниками, эти гордые изукрашенные стены с ветхим Иерусалимом, одиноко смотрящим на мир со своей горы? Разве не кажется дом Ягве жалким и убогим в сравнении с этими многоцветными башнями? Не говорит ли все это о величии богов Ассура?..

Во дворец прибывших проводили через ворота, охраняемые огромными быками, которые, чудилось, знали все мысли входящих. В ожидании аудиенции Менаше мог гулять по прохладным залам и рассматривать раскрашенные рельефы на стенах. В сущности, они и предназначались для таких гостей. Построенное на страхе, правление должно было уделять много внимания пропаганде; и все искусство Ниневии кричало о несокрушимости империи и ее властелина. Вот он скачет на коне, натянув тугой лук, вот борется со львом, вот теснит несметные полки врагов, а вот и леденящие душу сцены казней. Надписи должны еще больше усилить эффект: «Ни один не ускользнул, ни один беглец не ушел от моих рук. Я вырвал языки тех воинов, наглые уста которых говорили против Ашшура, моего бога, и которые против меня, князя, чтущего его, задумали злое. Изрубленные тела их я скормил собакам, свиньям и птицам…»

Ослепительная роскошь, драгоценности, ковры, многоярусные рельефы с грозными надписями — все это служило одной цели: внушить посетителям чувство покорного страха и беспомощности перед Ниневийской державой. Кульминационным моментом в этой психологической подготовке союзников являлся допуск в тронный зал, где они, согласно обычаю, «падали на лица свои» перед повелителем мира.

В те годы многим в Иудее, вероятно, казалось, что власти Ассура не будет конца, что нет ни на небе, ни на земле той силы, что могла бы ее обуздать и смирить. Неудивительно поэтому, что в Иерусалиме сторонники Ассирии ходили с высоко поднятой головой. Что можно было противопоставить им? Случай с чумой при Синахерибе? Но он не пошатнул колосса. Царь Менаше признал, что неудачи отца, пытавшегося сбросить иго Ниневии, есть лишнее доказательство в пользу ассирийской партии. Только подлинная, не за страх, а за совесть, верность великой державе должна отныне определять путь Иудеи.

Но Менаше и его окружение пошли гораздо дальше этих политических выводов. Вассальную зависимость Иерусалима от Ниневии они распространили и на религиозную жизнь.

В каком-то смысле лояльность по отношению к языческим культам диктовалась Иудее необходимостью. Вассалы были всегда обязаны выставлять в своих святилищах религиозные эмблемы патронов. Так, в частности, поступил и Ахаз, когда признал над собой власть Тиглатпаласара III. Его внук, однако, насколько можно судить по скудным сообщениям Библии, не ограничился этими формальными знаками подчинения. Мало того, что он приказал поставить в храме статую языческой богини, он еще учредил при ней культ и жреческий штат. Очевидно, это была Венера (Иштар, Астарта), особенно чтимая ассирийцами покровительница плодородия и войны. Ее служительницы изготовляли священные покрывала для идола и возродили ритуалы культового разврата.

Проассирийская партия сумела, видимо, внушить молодому царю, что и в саму религию Ягве следует внести изменения. Его убедили, что советы Исайи толкали Езекию к кощунственным действиям и повредили государству. Было решено упразднить все «новшества».

Скоро по распоряжению Менаше восстановили все старые жертвенники, священные обелиски и рощи. Вновь их стали окружать благоговейные толпы. Суеверия, лишь оттесненные усилиями пророков, с удвоенной энергией вырвались наружу.

В кругах иудейской знати большое распространение в то время получил культ астральных Богов. Звезды, или «Воинство небесное», израильтяне нередко отождествляли с ангелами; в Ассирии же, как и в Вавилоне, светила считались богами, властителями человеческих судеб. Все события земной истории проходили для восточного человека под знаком созвездий. Сражения и перевороты, престолонаследия и набеги определялись движением небесных тел. Ассирийские цари ничего не предпринимали, не справившись с оккультными книгами и не посоветовавшись с астрологами. Сложная наука наблюдения неба служила тому, чтобы вырвать у Судьбы ее тайны.

При Менаше «Воинство небесное» превратилось, по примеру Ассирии, в объект поклонения. Во дворе храма воздвигли два жертвенника в честь дневных и ночных светил. В особом зале при храме поместили богато украшенную колесницу, предназначенную для процессий в честь солнца. В Иерусалиме быстро расплодились всякого рода заклинатели мертвых, маги и знахари. Но самым страшным был возврат к культу Молоха. В долине Генном (Геене) у юго — западной стены Иерусалима были поставлены жертвенники, на которых все чаще стали совершать чудовищный обряд детоубийства.

Язычество справляло свою последнюю, но самую бурную вакханалию на святой земле.

При всем том официально считалось, что Израиль не отрекся от своей национальной веры. Ягве по-прежнему оставался его верховным Богом, боги же язычников получили, как во времена Соломона, место подле Его трона. Такая перемешанная с суевериями религия простому народу была понятней строгого монотеизма пророков. Для людей же образованных астральная философия как бы дополняла ягвизм. Следует напомнить, что вавилонский оккультизм был принят культурной элитой многих стран того времени (следы этого сохранились в нашем современном календаре, астрономии и математике). Фатализм и вызванные им к жизни гороскопические предсказания привлекали тем, что сулили уверенность в буду-