В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич. Страница 12

Лева не мог не видеть, что все его разговоры, беседы наедине с кем бы то ни было были хорошо известны органам следствия. Лева не мог невольно не восхищаться замечательно организованной разведкой НКВД. Казалось, они знали не только его слова, но и намерения. Ему было ясно, что вся молодежь, с которой он соприкасался, полностью рассказывала все о том, о чем они беседовали, говорили.

— Вы говорите, что вы современный человек. Да вас до медицины допустить нельзя. Говорили вы студентке мединститута, чтобы она не делала абортов?

Перед Левой предстал образ Ларисы. Значит, и она пошла и рассказала об их встрече, или ее вызвали и умело поставленными вопросами выведали весь их разговор.

– Да, я считаю, что аборты вредны, и верующий человек не должен делать их.

– Они разрешены Советской властью, — сказал следователь, — а вы против них. Значит, вы против Советской власти.

– Я не касаюсь законов власти; возможно, разрешение абортов вынуждено, чтобы женщины не калечили себя подпольными абортами, но с точки зрения христианской веры мы не можем приветствовать аборты и сами делать их, кроме особых медицинских показаний.

— Нет, нет, вы против законов Советской власти, значит, и против нее. А вот теперь расскажите о самом главном: власть карает преступников, за веру никто не осужден, у нас полная свобода вероисповедания, церкви закрывались по требованию трудящихся, никаких гонений нет, а вы считаете, что есть. Это что такое, как не клевета на Советскую власть?

О том, как переменчива была погода в те годы в отношении абортов, свидетельствует следующее: не прошло и несколько лет после этого допроса, как аборты были снова запрещены, и совершение их строго каралось. Прошло еще несколько лет, и был издан закон, разрешающий аборты.

– Никакой клеветы нет, – сказал Лева. — Ведь сам Сталин отметил, что произошло «головокружение от успехов» и во многих случаях церкви закрывались незаконно. А если глубже разобраться, оказывается, целый ряд людей совершенно неправильно осуждены, как враги народа, за антисоветскую деятельность, которой не было. Вот возьмите, у нас здесь в 1929 году арестовали наших верующих, а ведь у них ничего антисоветского не было, никакой агитации против власти не было. Я хорошо знаю своего отца, и никогда не слышал от него никакого плохого слова против власти или партии, а его осудили, честного труженика. За что?

– Следствие выяснило все и нашло всех этих верующих, и вашего отца в том числе, достойными наказания, и осуждены они законно за антисоветскую агитацию, а не за веру.

– Это ложь, — сказал Лева. — Мы, искренние христиане, никогда никакой агитации против власти по природе своей не можем вести, мы понимаем, что власть есть Божье установление, Божий слуга, и подчиняемся ей во всем, что не противоречит учению Христа, Его повелениям. Мы покорно молимся за власть и желаем жизни тихой и безмятежной, полного благополучия народу, процветания.

– Оставьте все эти разговоры, — сказал следователь. — Ведь мы знаем, что вы думаете только о небесной жизни, а до земной жизни вам дела нет. Следовательно, призывая к небесному, вы отрываете людей от действительной жизни, от построения социализма, коммунизма.

– Наоборот, — возразил Лева, — зная, что если мы здесь, на земле, сеем добро, мы и в вечности пожинаем добро, мы делаем жизнь осмысленной, и все совершающееся здесь, на земле, доброе представляет особую ценность в свете небесного.

– А зачем вы молодежь отвлекаете от кино, от театров?

– На эту тему у нас нет разговоров, — сказал Лева, — каждый поступает по удостоверению ума своего, и у нас не запрещено ходить ни в кино, ни в театр; каждый, кто идет туда, делает то, что считает более нужным и интересным для себя и для других.

– Я вам покажу, покажу, как вы калечите молодежь; они сами покажут, что вы отвлекали их от советской жизни, от советской культуры.

– Этого не может быть, никто так показать не может.

– Я вам дам очную ставку, и вы убедитесь, что я прав.

Лева не верил, что могут быть такие очные ставки, на которых его близкие, дорогие в Господе будут показывать ложь не него. Леву вызвали еще раз.

– Сегодня, — сказал следователь, — я ставлю перед вами вопрос: расскажите, как вы, приехав из заключения, агитировали ваших сестер по вере оканчивать медкурсы и ехать к заключенным с целью моральной поддержки их.

– Да, это было, — сказал Лева. — Я глубоко верю, что Христос, который нес сострадание и утешение всем скорбящим, учит и нас нести любовь, помощь всем страдающим людям. И если бы сестры это сделали, они пошли бы по стопам Христа, который говорил: «Был в темнице — посетили Меня».

– Так вот, — со злорадством сказал следователь, — никто не поступил так, как вы советовали. Они хотя и верующие, но советские люди. Они все рассказали нам, и вы будете наказаны за то, что хотели поддержать преступность, контрреволюцию.

– Поймите, поймите! — воскликнул Лева. — Я, мы, последователи Христа, никакую преступность не поддерживаем, но должны оказывать любовь, сострадание всякому преступнику, злодею, для того, чтобы он стал человеком. Христос пришел взыскать и спасти погибшее и оказать любовь всем; мы зовем их не совершать преступления, а наоборот, быть чистыми, праведными людьми, честными гражданами. В мире столько страдания, и в тюрьмах, и в лагерях особенно нужен Христос, чтобы спасать людей — грешников…

– Один вы только так рассуждаете, — сказал следователь. — Почему вы не хотите жить так, как все остальные верующие люди? Вот ваш друг Шура Бондаренко и другие, они не хотят страдать, как вы, а обещают постепенно исправиться. Мы их не трогаем, А вы что-то упорствуете, вы только причиняете своим нераскаянным поведением зло, усугубляете свою вину. Вот возьмите, ваша тетя Тереза, она все показывает, ничего не скрывает. Вот она показала на вас, что вы беседовали с ее двумя сыновьями о том, чтобы эти немцы не шли в армию и не служили Советскому Союзу,

– Как? — воскликнул Лева — Неужели? Да ее два сына совсем маленькие. Я не знаю даже, верующие они или неверующие, я с ними никогда ни о чем не разговаривал, а о военной службе никак не мог с ними говорить.

– А вот тетя Тереза показала, что вы говорили… Впрочем, — засмеялся следователь, — она столько на других наговорила, что когда я стал разбираться в истинности ее показаний, то просто не различишь, где правда, а где ложь. Вот на вашу мать она наговорила, что будто бы к ней, к вашей матери, она приводила незнакомца. Ваша мать от этого отказывалась. Я сделал им очную ставку, и ваша тетя Тереза созналась, что наговорила ложно. Ведь это просто трудно нам иногда от вас, верующих, дознаться истины… Ну, идите и ждите очной ставки.

Лева уходил от следователя с тяжелым чувством. Давила мысль — ему, почему тетя Тереза, такая верующая, и допускает неправду…

Глава 8. Очные ставки

«И будет рыдать земля».

Зах. 12, 12

«У Тебя исчислены мои скитания; положи слезы мои в сосуд у Тебя, — не в книге ли они Твоей?»

Пс. 55, 9

Дни следствия томительные, тревожные, ночи следственные беспокойные, щемящие сердце, для многих бессонные.

Леву почему-то перестали вызывать на допрос. Он понимал, что притихло это перед бурей, перед грозой.

Всех в камере вызывали, и чем дальше, тем больше по их лицам Лева видел, что у каждого росла тревога и никакого просвета. Многие становились все более раздражительными, угрюмыми. Следствие шаг за шагом раскрывало мнимые преступления каждого. И как преступники, — а какие они были преступники, один Бог знает, — делали все, чтобы оправдаться и оказаться невиновными.

Японец-китаец страшно переживал. Он приходил в камеру после допроса часто словно взбешенным и, как затравленный зверь, метался от стола к двери.