Войны за Бога. Насилие в Библии - Дженкинс Филипп. Страница 3
Более того, Бог Библии жестоко относится к тем, кто не повинуется повелению убивать. Так, в Первой книге Царств Бог призывает царя Саула поразить амалекитян и перебить у них всех мужчин, женщин, детей и домашних животных. Саул не выполняет этого распоряжения, и тогда на него с упреками набрасывается пророк Самуил, который сам убивает и разрубает на части царя амалекитян Агага. Грех Саула заключался в том, что он не был последователен в массовых убийствах, и это нежелание убивать повлекло за собой его собственный крах и падение его династии. Позже, когда его режим уже подходил к концу, он вызвал дух уже умершего Самуила, и пророк заявил, что для Саула нет спасения: «Ты ослушался Господа: не дал гневу Его обрушиться на Амалека, поэтому Господь так и поступает с тобой сегодня»{21}.
Позднейшие попытки понять смысл историй об истреблении ханаанеев и амалекитян напоминают богословские дискуссии о холокосте. Разумеется, исторически это совершенно разные события. Даже если библейские сказания буквально отражают историческую правду, количество убитых здесь ничтожно по сравнению с массовым истреблением евреев и других людей в 1940-х годах. Но в каком-то смысле история покорения Ханаана ставит еще более мучительные вопросы, чем события недавней истории. Размышляя о холокосте, верующие мучительно пытаются понять, почему Бог позволил свершиться всем этим ужасам, тогда как в библейской истории Бог повелел проливать кровь и гневался на тех, кто не спешил ревностно исполнять это приказание. Это не вопрос «Почему с хорошими людьми случаются плохие вещи?», но скорее вопрос «Почему Бог велит своему народу делать нечто ужасное относительно других народов?».
Библейские каноны ненависти
Другие библейские отрывки также рисуют картину враждебного отношения Израиля к своим соседям, причем эта вражда санкционирована Богом. Как для Ветхого Завета, так и для Нового Завета крайне важна история о призвании и создании народа, который обещал хранить завет с Богом. В этот завет входило обещание хранить народ и его Землю обетованную от дурного влияния чужеземцев и от любых компромиссов с чужими богами. Читатели Библии, как иудеи, так и христиане, знакомы с героями – пророками или рядовыми верующими, – которые сражались против иноземных захватчиков и могли послужить примером последующим поколениям и всем тем, кто позже противостоял тиранам. Илия собрал вокруг себя малое число твердых последователей, которые не преклонили колен перед Ваалом; Самсон разрушил храм Дагона; Маккавеи освободили Иерусалим от языческих оккупантов. Люди, пытавшиеся осквернить Землю, остались в памяти народа как ужасные злодеи, чьи имена звучали как ругательства: вспомним о Иезавели или о филистимлянах{22}.
Сегодня гораздо реже вспоминают о других библейских героях, деяния которых с современной точки зрения укладываются в такие категории, как расизм и сегрегация. Если мы захотим выбрать такую библейскую историю, которая сильнее всего шокирует наших современников, может быть, в первую очередь нам стоит вспомнить о Финеесе, о которой большинство нынешних читателей Библии ничего не знает. В начале истории говорится о том, что дети Израиля стали брать в жены моавитянок, так что у двух народов появился общий культ. В ярости Бог велит повесить вождей Израиля под солнцем, чтобы утолить его гнев. Моисей повелевает своим подчиненным убивать всякого из тех, кто взял себе в жены чужестранку или «кому полюбился Ваал Пеорский», а в это время от мора гибнет двадцать четыре тысячи евреев. К счастью, Финеес, внук Аарона, предотвращает дальнейшее развитие катастрофы с помощью убийства смешанной пары: еврея, взявшего в жены мидьянитянку. Удовлетворенный Бог останавливает поветрие и благословляет Финееса с его потомками{23}.
Нынешние американские расисты любят вспоминать о Финеесе. В 1990 году Ричард Келли Хоскинс сделал эту историю основой своего манифеста «Комитет бдительности христианского мира». Хоскинс призывал к созданию воинствующей организации людей белой расы – Священства Финееса, – и с тех пор так себя стал называть ряд маргинальных групп, оправдывая Ветхим Заветом устрашающие нападения на межрасовые пары и на абортарии. До сих пор идут споры о том, был ли таким «священником Финееса» Тимоти Маквей, совершивший теракт в Оклахома-сити; по крайней мере, он был близок к этому движению{24}.
Пощадишь врага – будешь проклят
Когда мы сравниваем Коран с Библией, мы нередко делаем поспешный вывод о том, что между ними существует огромная разница. Библия рассказывает об актах насилия, совершенных в далеком прошлом, в то время как Коран велит употреблять насилие здесь и сейчас. Таким образом, Библия, как полагают, повествует о древних кампаниях против забытых народов, которые ныне интересуют лишь археологов, в то время как Коран призывает «сражаться с неверными» – и этот призыв сохраняет значение в любую эпоху.
Но это ложное противопоставление. Как бы ни понимали Коран комментаторы, возможно, там нет предписаний всегда применять насилие против неверных, но речь идет о войне против отдельных арабских кланов или группировок VII века н. э. В то же время многие поколения христиан и иудеев с легкостью прилагали повеления Библии к своей эпохе. Хотя самые жестокие слова Библии относятся к древним народам, которых ныне в качестве самостоятельных этнических групп не существует, – к амалекитянам или ханаанеям, – множество позднейших комментаторов, христиан и иудеев, с легкостью распространяли эти проклятия на другие расы и народы.
Эти истории, полные ненависти и конфликтов, повлияли отнюдь не только на безумных экстремистов или отдельных читателей, стремившихся оправдать злодеяния, которые они и без того готовы были совершить. Библия полна жестокостей, но для нас еще важнее, что эти истории на протяжении веков влияли на умы величайших мыслителей как иудейской, так и христианской традиции. Хотя иные из них осуждали эти истории как безнравственные, большинство самых выдающихся богословов до сравнительно недавнего времени решительно оправдывало акты насилия и истребление людей.
Один текст Талмуда, вероятно, созданный в III веке н. э., рассказывает о том, как Саул возражает Богу, повелевшему ему истребить амалекитян. Да, говорит Саул (и это отражает беспокойство современных читателей), допустим, мужчины заслужили смерти за свои грехи, но чем виноваты женщины? В чем грех детей? Что такого совершили корова, вол и осел? Но голос с неба говорит, что ему не надо пытаться быть добрее самого Бога: «Не будь чересчур праведным»{25}. Некоторые выдающиеся христианские богословы довели такой подход до логического завершения, так что им удавалось (хотя бы для самих себя) оправдывать массовое убийство детей врагов. Они создали дееспособное богословие массовых убийств, которое вполне можно сравнить с апокалиптическими фантазиями самых крайних исламистов нашего времени.
На протяжении христианской истории верующие использовали повествования о Моисее и Иисусе Навине, чтобы создавать свои теории войны, ссылаясь на библейские примеры, которые говорят о том, что сражаться и воевать за Бога – то есть вести своеобразный христианский джихад – вполне законно. Ведущие мыслители создали хорошо продуманную теорию «справедливой войны», которая накладывает определенные ограничения на военный действия, а в то же время экстремисты стремились восстановить беспощадную практику херема и библейской священной войны, войны без милости{26}.
Подобно исламистам, христиане воплощали свои представления на практике, опираясь исключительно на Писание. В Европе насилие достигло своей кульминации в период религиозных войн XVI и XVII веков, когда каждая группировка видела в своих (христианских) противниках амалекитян, которых можно только уничтожить. Если взять один пример из многих: когда в 1646 году шотландские протестанты разбили ирландскую армию роялистов, духовенство посоветовало казнить всех пленных до единого. Шотландские солдаты утопили восемьдесят женщин и детей, в то время как «победителям снова и снова напоминали о проклятиях для тех, кто щадит врагов Божиих: они падут на голову того, кто даст возможность спастись хотя бы одному амалекитянину [католику]». Любой человек может быть амалекитянином или ханаанеем для кого-то еще{27}.