Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям. Страница 12

6. Это свидетельство Его врагов представляет нам убедительное и счастливое доказательство, что учение Иисусово не было, как стараются внушить некоторые, эклектической или сборной системой, заимствованной из многоразличных сект и у разных учителей того времени. Известно, что Он никогда не вращался между школьными учителями, которые считали главным делом учить отеческим преданиям. Хотя школы в больших городах устроены были у евреев назад тому уже восемьдесят лет, но их не было еще в презренном и простом Назарете. Да и у кого же Иисус мог заимствовать свое учение? У восточных гимнософистов или греческих философов? Но никто не решится допустить такого дикого предположения. У фарисеев? Но основы их учения несовместимы с идеей истинной религии и с Его откровением. У саддукеев? Но их эпикурейская беспечность, их политические наклонности, их легкий рационализм, их налощенная бездеятельность были гораздо отвратительнее для истинного христианина, нежели чистый иудаизм. У ессенян? Но они составляли замкнутое, аскетическое и изолированное общество, проповедовавшее отвращение к браку и удаление от всякого общества, чему никогда не сочувствовало Евангелие. Сам Иисус относился к ним всегда с порицанием, указывая как на удерживающихся от умащения себя, когда постятся [68], или как на скрывающих свою свечу под спудом [69]. У Филона и александрийских евреев? Филон был добрый человек, великий мыслитель и современник Христа; однако даже допустив предположение, что имя его дошло до слуха жителей такой отдаленной страны, как Галилея, что очень сомнительно, то и в этом случае придется сказать, что для народной философии не найдется системы менее сходной с учением Иисусовым, как филоновское мистическое богословие и иносказательно выраженные сумасбродства его «Моря Отвлечений», которые так и замерли в его сочинениях. У Гиллела и Шаммая? Мы их мало знаем, но известно, что система Шаммая и Гиллела имела в своем основании устные предания, — устарелый, надменный, бессильный и бесхарактерный ритуализм левитов, который обличало и отвергало учение Иисусово. Школа, в которой Он учился, была не школой книжников, а школой святого послушания, тихого довольства, неиспорченной простоты, беспорочной чистоты, веселого труда. Наставления, которые Он получал, были не наставления раввинизма, в которых надо было перебрать массу детских фантазий и каббалистических глупостей для того, чтобы найти одну истинную и великую мысль, а — Св. Писание, природа и жизнь, равно как Книга Божия, писанная на скрижалях Его сердца.

Воспитание еврейского мальчика из низкого сословия ограничивалось изучением писания и нравственности. Родители обыкновенно сами бывали единственными его учителями. Нет никакого повода сомневаться, что и наставниками Иисуса в изучении Шема [70], Аллилуия [71], а также других простейших частей Св. Писания, на страницы которого Его божественная премудрость пролила впоследствии времени такие потоки света, были Иосиф и Мария.

Но Он, само собой разумеется, получил дальнейшее, чем это, развитие.

На востоке искусство писать было распространено и в то время. Ясный намек на форму еврейских букв, состоящих из небольших черточек и точек, в Его выражении, приведенном у св. Матфея [72], равно как писание пальцем на земле в храме [73] доказывает, что Иисус умел писать. Его знания в Св. Писании были глубоки и обширны, так что Он, по большей части, приводил тексты на память: это ясно не только из Его цитат, но из бесчисленных указаний на закон, Св. Писание, пророчества Исаии, Иеремии, Даниила, Иоиля, Осии, Михея, Захарии, Малахии, и почти на всю книгу псалмов. Вероятно (хотя ясных доказательств на то не имеется), что Ему знакомы были и не канонические книги. Такие глубокие и совершенные познания в Св. Писании рождали у Него невольно этот нередко повторяемый Им вопрос: «Разве вы не читали?» Язык, на котором говорил обыкновенно Спаситель, был язык арамайский или сиро-халдейский. Еврейский язык в этом периоде был уже языком мертвым, известным только хорошо воспитанным людям, и доставался с трудом. Однако же ясно, что Иисус знал и по-еврейски, потому что приводил тексты прямо из еврейского подлинника. По-гречески он должен был говорить, потому что греческий язык был общеупотребительным в ближайших к Его родине городах: Сепфорисе, Кесарии и Тивериаде. Писатель греческих антологий, поэт Мелеагр, в собственной своей эпитафии, утверждает, что греческий язык был понятен для сириян и финикиян, а он говорил наречием родной Ему Гадары, близкой от Назарета и принимавшейся за Сирийские Афины. Греческое влияние действовало на Палестину со времен Александра Великого точно так же, как при близких сношениях с Птоломеями и Селевкидами. Грек был всеобщим посредником для сношений; без греческого языка Иисус не мог бы разговаривать с иностранцами, как, например: с Центурионом, рабу которого исцелил ухо, с Пилатом или с греками [74], которые желали видеться с Ним в последнюю неделю Его жизни. Некоторые из приводимых Им текстов Св. Писания [75] были взяты прямо из греческого перевода 70 толковников, хотя они и разнствовали с еврейским оригиналом. Сомнительно, чтобы Он знал латинский язык, однако же не невозможно. Римлян в Иудее должно было быть очень много: бывшие в народном употреблении еврейские монеты носили на себе латинскую надпись [76]. Но познания Его в этих языках, надо думать, не были слишком обширны; это видно из того, что в Его учении нет ни малейшего намека на литературу, философию или историю греков.

7. Однако, где бы ни учился отрок Иисус, — в доме ли матери, или в школе при синагоге, — мы уверены, что лучшим Его учением было непосредственное, полное знание воли Его Отца. В глубине внутреннего Его сознания раздавался тот Голос Божий, который говорил с нашим прародителем, когда он гулял в прохладный вечер под райскими пальмами. Он слышался Ему в каждом звуке природы, во всяком жизненном деле, в каждый промежуток уединенной думы. Земная жизнь Его была ефудом, на котором написано было одно слово «Бог». Везде и на всем читал Он имя Своего Отца, написанное у Себя в душе, в самых обыкновенных случаях жизни, в солнечных лучах, в звездном свете. Тишина, невозмутимое уединение счастливой родной долины, с ее зелеными полями и превосходными видами, способстввали развитию духовной жизни и нам известно, что из каждого случая, — из игр невинных детей, из купли и продажи на небольших рынках, из орошения источника, из красоты горных лилий и их преход идей миловидности, из хрипучего писка неоперенных птенцов ворона, качаемых ветром в их гнезде [77], — Он извлекал пищу для нравственного просвещения и духовной думы.

Но мы не должны терять из виду, что большая часть Его дела совершена была в эти пройденные молчанием, нигде не упоминаемьш годы. Он был не только «препоясан мечем по бедрам Его» [78], но постоянно держал его наготове. Эта нешумная битва, в которой нет ни треска, ни звука оружий, но которой враги наши тем не менее ужасны, потому что невидимы, — продолжалась в течение всех лет Его послушания. В эти годы Он начал творить то, чему после начал учить. Это были годы безгрешного детства, безгрешного отрочества, безгрешной юности, безгрешного мужества, проведенные в смирении, труде, неизвестности, подчинении, довольстве и молитве, для того чтобы они служили вечным примером всему человечеству. Ибо мы не можем подражать Ему в занятиях Его служения и не в состоянии хотя слабым образом воспроизвести в нашей жизни внешнюю обстановку трех последних лет, заканчивающих Его учение.