Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям. Страница 83

Шаммай был прав нравственно, но несправедлив экзегетически; Гиллел был прав экзегетически, но несправедлив нравственно. Шаммай был прав настолько, насколько он видел, что дух Моисеева закона не оправдывает развода по совести, кроме случаев возмутительной безнравственности; Гиллел прав настолько, насколько видел, что Моисей неясным выражением причины допускал возможность развода по закону в менее важных случаях, чем браконарушение. Но при таких обстоятельствах решить дело в пользу одной школы — надо было не только нанести кровную обиду другой, но или довести до крайности разврат большинства, или возбудить неудовольствие высокопоставленного меньшинства. Потому что таковы уже были в это распущенное время общие современные понятия об этом предмете даже между язычниками и огромное большинство евреев руководствовалось толкованием Гиллела. Если у римлян во времена республики проходили целые века без всякого случая публичного развода, то во времена империи, напротив того, так мало уважали брак, что разводы представляли правило, а постоянство в браке исключение. Прошли времена Виргиний, Лукреций и Корнелий; настал век Юлий, Помпей, Мессалин и Агриппин, времена, в которые, как говорил Сенека, женщины считали себе лета не по консульствам, а по количеству сделанных ими разводов с мужьями. Евреи тоже пользовались этим постыдным прецедентом и хотя многоженство уничтожилось само собой, но они приближались к нему вследствие удобства, с которым могли бросить жену и взять другую. Такие разводы до того часты даже между нынешними евреями, что при небольшом еврейском населении Иерусалима в 1856 году было шестьдесят случаев [516], и каждый еврей может во всякое время и по всякой причине развестись с женой, будучи сам единственным в этом деле судьею. Если что еще предупреждает это зло, совершающееся иногда в припадке досады, то единственно только постановление, что акт развода должен быть подписан тремя раввинами, написан на установленном пергаменте и заключаться ни больше ни меньше, как в двенадцати строках, а выдан при десяти свидетелях. Писатель Иосиф Флавий, который цитируется нередко в этой книге, фарисей из фарисеев, при каждом удобном случае высказывающий свои притязания на глубокую набожность и религиозность, рассказывает, с некоторым оттенком апологии, что был покинут первой своей женой, развелся со второй, от которой имел троих детей, и тогда женился на третьей. Если бы Иисус объявил Себя за Шаммая, так как все Его предыдущее учение заставляло фарисеев быть уверенными, что в этом отдельном вопросе Он должен непременно высказаться таким образом, то Ему пришлось бы произнести публично, что Ирод Антипа — дважды запятнанный прелюбодей, прелюбодейно женатый на прелюбодейке.

Но ни в одном из своих ответов Иисус не руководствовался светскими условиями: был совершенно равнодушен к озлоблению народному и неприятному выражению лиц тиранов. Целью Его было подобным совопросникам, как эти, дать такие ответы, которые могли бы направить их ум к более возвышенным сферам. Их вопрос: законно ли? если бы он был предложен чистосердечно, заключал бы в себе и ответ, потому что ничто не законно для человека, в законности чего он сомневается. Поэтому Иисус, вместо ответа, направил их к источнику, из которого извлекается настоящий ответ. Сопоставляя первоначальное повеление Божие с установлением Моисеевым и встречая вопрос любимым ими выражением: развевы не читали? Он напомнил им, что вначале Бог, сотворив людей, «двоих их», как сказано в переводе 70 толковников, но не в еврейском подлиннике, мужа и жену, выразил этим свою волю, что брак должен быть крепок, нерасторжим ни по какому случаю; должен быть выше всех прочих людских отношений и исключать, если нужно, все остальные. «Как же, спрашивали они, желая поставить Его в столкновение с законом, — Моисей заповедал давать жене разводное письмо и разводиться с нею?» Вопрос их, по его форме, принадлежал к тем риторическим изворотам, которые свойственны почитателям буквы, старающимся на извращении слов построить свои извращенные выводы. Направляя их к прямому пути, Иисус отвечал им: Моисей по жестокосердию вашему позволил (а не заповедал) вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так. Вслед за тем Он бесстрашно произнес формальное осуждение Ироду Антипе, не называя Его по имени, но высказав ясно, что кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует. Женитьба же Иродова представляла ужаснейший пример обеих форм прелюбодеяния, что при неразведенной и не подавшей к тому никаких поводов жене он женился на преступной и тоже неразведенной жене Ирода Филиппа, своего брата и хозяина, не имея в оправдание свое ничего, кроме преступной страсти; потому что время первых увлечений прошло как для него самого, так и для его любовницы.

Если бы фарисеи захотели этим воспользоваться, то могли бы поставить Иисуса в столкновение с Антипой и накликать на Него судьбу Предтечи. Они могли, если бы захотели, восстановить против Него обе школы, Гиллела и Шаммая, мнения которых признаны ошибочными: Гиллела за отсутствие нравственных начал, Шаммая — за недостаточно ясное толкование. Но Он озарил ярким светом непреодолимое для них затруднение в законодательстве Моисеевом, указав, что оно было предварительное, а не окончательное, — преходящее, а не вечное. Таким образом, то, на что иудеи, следуя их знаменитому Гиллелу, смотрели как на Божественную заповедь, которой можно гордиться, оказалось, напротив того, только снисхождением, — терпимым злом, кажущимся дозволением, а в сущности для просвещенной совести и чистого сердца постоянным свидетелем неудовлетворительного и грубого нравственного состояния [517].

Смущенные, сбитые в своих суждениях, пристыженные, по обыкновению, фарисеи увидели, что они стали лицом к лицу с высочайшей мудростью, с истинно божественным взглядом и удалились прочь, чтобы обдумать новый, настолько же злобный и настолько же бесплодный замысел. Но ничто не доказывало в такой степени силы Христова учения, как то, что даже ученики были приведены этим в испуг и смущение. В ужасное время всеобщего разврата, когда даже в Риме брачное состояние вошло до того в отвычку и презрение, что понадобился закон об обложении податью холостяков, апостолы думали, что чистейшая строгость Христовых правил была так сурова, что предпочитала, по-видимому, безбрачие, и это мнение выразили они Ему по возвращении домой. Но в ответе своем Иисус не дал полного предпочтения холостой жизни, которая могла бы, — подобно пагубному влиянию, в эти времена произведенному на миллионы буддистов, восторженными похвалами безбрачию в Сакии Моуни, — возмутить совесть многих миллионов, которых брак был благословен небесами. Он объявил, что безбрачие возможно и желательно не для всех, но для редких и исключительных личностей. Есть люди неспособные к святому супружеству или по природе, или по нраву, или по нахождению их в невольничьем состоянии, которое жило тогда при отвратительных вообще условиях, среди ужасов жестокого рабства. Существуют и такие, которые отстраняют всякую мысль о браке, вследствие особых соображений или высшей необходимости. Ни те, ни другие ни лучше, ни хуже, а совершенно одинаковы». Одни могут жениться и угождать Богу в женатом состоянии, другие могут не жениться и служить Богу, ведя холостую жизнь. Правила эти находят превосходное изъяснение в 7 и 9 главах первого послания к коринфянам. Настоящий смысл их тот, что, кроме редких случаев природной неспособности к брачной жизни, есть небольшое число таких личностей, которые могут веровать, что вследствие известных обстоятельств или вследствие высшего призвания, справедливо и благоразумно избегать брака, потому что они удостоились от Бога дара и благодати воздержания и силы сохранить чистоту жизни; потому что сердце их очищено и возвышено до возможности принять на себя исключительные, необязательные подвиги. К ним-то и относятся слова апостольские. Раввины тоже различали три рода скопцов: серисхаммаг (скопцы за грехи или от природы), серис адам (скопцы через людей) и серис биди шамайим (скопцы для Бога).