Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович. Страница 131

   — Как же, С… ка  [271] была моей ученицей (дочка), — ласково, ласково проговорил батюшка. — Хорошая она такая, очень хорошая. А. П. вы любите?

   — Очень.

    — Смотрите, любите и уважайте ее.

   Я мотнула головой в знак совершенного моего согласия.

   Батюшка посмотрел на меня, на глазах его показались слезы, голос дрожал.

   — Бедный о. Константин, какой он добрый, какая у него душа хорошая, как он вас жалеет (вас, не стоящую жалости), а Ярмолович обижает его, очень обижает. Она очень больно сделала его душе.

   (Мне хотелось плакать: когда и чем я обидела о. Константина?) Я, нехорошая, недобрая. Такого духовного отца обидеть!

   — Да где она еще такого найдет? А он ничего ей не сказал. А как он за нее–то страдал!

   Я сидела в ужасе и ничего не понимала.

   — Право же я ничего такого не делала, о. Алексей! Чем же я его обидела? — в отчаянии проговорила я.

   — Как, чем обидела? — вспыхнул батюшка. — Разве мало того, что вы наделали за его всенощной? — И он начал мне объяснять состояние моей души точно, как все было тогда. — Разве можно приходить в такое отчаяние? Разве можно сердиться на Бога? Что такое случилось? Да ровно ничего. А вы впали в такое отчаяние, роптали на Бога, вместо того, чтоб просить Его помочь вам, вместо того, чтобы молиться о здоровьи Вани. Вы все забыли, забыли себя, забыли все, чему учил вас о. Константин. Он уже видел ваше состояние и как потом–то страдал за вас.

   И батюшка описал мне состояние души о. Константина, его страдания в эти два дня. Страдания духовного отца за душу своего чада, впадшую в сильное искушение. Батюшка с ужасом говорил о том, что такой священник, такой духовный отец и страдал из–за меня, такого гадкого и ничтожного существа. Я не помню батюшкиных выражений, но мне было ясно одно: что о. Константин был удивительно высокой души духовный отец, а я — ничтожное, грязное, никуда не годное существо.

   — И такого человека, такого духовного отца эта заставляет страдать! — закончил он.

   Мне было совершенно ясно, что я совершила два ужасных поступка: 1) заставила страдать духовного отца, да еще такого; 2) роптала на Бога и предалась отчаянию. Первое, по словам батюшки, выходило важнее. Я была в ужасе, что о. Алексей все знал, как будто был в церкви с о. Константином. Я знала очень хорошо, что они за это время не виделись.

   О. Алексей сровнял меня с землей, уничтожил совершенно. Я не знала, что мне делать. Батюшка смотрел на меня сбоку, как бы наблюдая за мной.

   За все время этой беседы я старалась снова увидеть тот свет, в его глазах, но всячески он скрывал его от меня. Так и впоследствии он часто делал.

   Батюшка резко отодвинулся от стола, потупился и, как бы стесняясь чего–то, сказал:

   — Вы спрашиваете в письме, нужно ли делать операцию вашему мужу?

   Я обомлела: в письме я об этом не писала. Батюшка еще ниже опустил голову и, помолчав, сказал, не поднимая глаз:

   — Операцию можно делать и не делать; это не важно для него. Если хочет — пусть делает. Не мешайте ему, как хочет. Обойдется благополучно. Иоанн… — Батюшка ласково улыбнулся. — Как же вы считаете это маловажным для вас делом. Оно гораздо важнее и действительно важнее многого, чего они мне скажут (и батюшка показал в сторону лестницы). — Будь покойна, — отечески проговорил он, — все обойдется благополучно.

   По своему смирению батюшка стеснялся выказывать свою прозорливость. Он только в исключительных случаях позволял себе проявлять её.

   — А вы за ним ухаживайте, успокаивайте его. Что в вас есть? — Батюшка пристально посмотрел на меня. — Кротость?.. Да, есть, по лицу видно. (Ну нет, думаю, ошибся ты). А еще нужно смирение, молитва. Без смирения ничего достигнуть нельзя. Ну, да вот еще любовь нужно прибавить. Над всем этим надо стараться, чтобы приобрести.

   В душе у меня была радость и глубокая благодарность батюшке за моего Ваню. Вели он мне в огонь броситься, я бы тотчас исполнила это, не задумываясь. Я почувствовала к батюшке нежную любовь и глубокую благодарность. О. Алексей стал для меня не только старцем, но и «батюшкой».

   — Ну кто же она такая? — помолчав, спросил он.

   Я поняла, что дело идет о той душе, которая желала видеть батюшку, и стала о ней рассказывать.

   Это была дама из аристократии. Муж ее был расстрелян. Она не могла утешиться и как–то ужасно тупо и упрямо смотрела на свое горе. Муж ее был пустой малый и жили–то они не особенно счастливо. Я с неудовольствием передала батюшке то время, когда она просила принять ее (она назначала время). Батюшка, видимо, имел понятие о ней, считал ее «барыней». Выслушав все, он назначил время, когда ей придти исповедываться в церковь. Она была, осталась очень довольна, хотя не получила от батюшки того, что думала. Ей хотелось, чтобы он снял с нее горе, дал бы ей радость, покой душевный, веру в будущую жизнь без участия ее воли. Батюшка же этого сделать не мог, так как нужно всегда, чтобы человек сам захотел обновиться и сам старался бы об этом. Но все же молитвы батюшки помогли ей. Теперь она стала спокойнее и с горем своим примирилась.

   Батюшка встал, чтобы отпустить меня.

   — Простите, батюшка, за все и, если можно, благословите.

   Он большим крестом осенил меня, стоящую на коленях, и сказал медленно:

   — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

   Это было мое первое благословение, полученное от него. Всегда батюшка говорил эти слова особенно. Он чувствовал действительно Троицу, благодать Которой он призывал на стоящего перед ним человека.

   Я ушла от батюшки с легким сердцем, как всегда все уходили от него. У него всегда все оставляли, все свои скорби, нужды и грехи. Он от нас брал все тяжелое, темное и давал нам взамен легкое, светлое, радостное. Он все наше сам передавал Богу; и еще здесь на земле, с дерзновением молился перед престолом своего алтаря своему Спасителю о всех тех, имена коих были как живые написаны в его сердце.

   От батюшки сейчас же побежала к о. Константину просить прощения. Он был очень поражен всем, что я ему рассказала и сказал:

   — Бог простит. Да, нужно к нему ехать, — добавил он, помолчав. Без батюшки я больше не могла жить. На дом к нему было очень трудно попасть и нужно было ждать особенного случая для этого. И поэтому я решилась посмотреть, как с ним обстоит дело в церкви.

   В церкви теперь мне все очень понравилось. Народу было всегда много и народ все такой серьезный, молящийся. И хорошо было видеть, как полуграмотные люди молились и как правильно понимали службу. Духовенства было всегда много, на батюшку посмотреть приходили. Служба была длинная, но не утомительная. Между духовенством выделялся один, особенно по своей горячности и необыкновенно серьезному отношению к службам — то был сын о. Алексея — о. Сергий. Когда я узнала, кто он, то стала к нему присматриваться издалека. Боялась я его ужасно.

   В батюшкиной церкви можно было научиться понимать службу, здесь можно было научиться и молиться. Особенно хорошо читался канон. Пение и чтение было очень ясное, не то, что в других церквах.

   В Маросейскую церковь ходить начала из–за батюшки, а постепенно сама служба начала меня привлекать. Я все слушала, все понимала, а что было мне непонятно, то спрашивала о. Константина своего. Во всем и во всех чувствовалась молитва; и все и всех покрывал своей благодатью о. Алексей.

   Служил он просто. Я ожидала видеть что–нибудь особенное, или некоторое юродство, как это часто встречается у такого рода людей (ужасно этого не любила я), но здесь ничего такого не было. Не было ни малейшего юродства, ни желания скрыть свою праведность под какими–нибудь странными действиями.

   Он был или батюшкой, или священником о. Алексеем Мечевым, или старцем о. Алексеем, смотря по обстоятельствам. Но во всех своих видах он был совершенно прост и правдив. Когда он хотел спрятать свою праведность, то он это делал так, что окружающие просто переставали замечать ее в нем.