Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович. Страница 149

   — И скажите ему: «О. Алексей низко кланяется».

   Увидав возмущение в моей душе, прибавил:

   — Так и скажите. Слышишь? И больше ничего не говорите.

   Батюшка приучил меня передавать его слова точь в точь, без каких бы то ни было объяснений. Я все исполнила. Ваня очень обрадовался. Он очень велел благодарить и кланяться батюшке.

   — Смотри, не забудь, — добавил он.

   Это было перед обедом. Утром он всегда ел что–нибудь мясное. Просфору он съел вместо закуски, до супа. Помня наставления батюшки, я промолчала. Я начинала понимать, как нужно быть осторожной с душой, идущей ко Христу, чтобы ее каким–нибудь образом не спугнуть.

   С этих пор каждый раз батюшка давал просфору и с поклоном велел относить их Ване.

   Иногда батюшка вынимал из–под подушки мешочек, рассыпал себе на постель просфоры, внимательно, сосредоточенно рассматривал каждую, переворачивая их. И вот он остановится на какой–нибудь, долго смотрит на нее, потом резко поднимет голову, радостно посмотрит на тебя и скажет:

   — Вот отнеси ему эту просфору.

   Я не смела спрашивать его, что он это делает, но решила, что он молится над ними и молитва его входит в душу Вани и очищает ее. Просфора удивительно помогала и я уверовала в ее силу.

   Как–то в конце второй зимы я осмелилась и выпалила:

   — Никогда, батюшка, не верила в силу просфор, а теперь поверила. И что это вы делаете с ними, точно колдуете?

   Он усмехнулся и погрозил пальцем:

   — Александра, смотри!

   — Я, батюшка, это так сказала по глупости. Простите, больше не буду, — поспешила поправиться.

   Как–то я пришла в отчаянье от поведения Вани. Прихожу к батюшке за благословением, но молчу, зная, что всегда бываю у него виновата во всем. Он благословляет меня и дает мне просфору большую, чем всегда:

   — Это моя, я сам ее вынимал. Отнеси ее Ване.

   — Батюшка, — не выдержала я, — он не стоит этого, не нужно ему посылать.

   — Вот вы действительно никогда не стоите, чтобы вам давали просфору, а он–то не стоит? Да как могли вы так сказать?

   Дверь была открыта, там стоял о. Сергий, он засмеялся, батюшка улыбнулся, я покраснела, пот выступил на лбу.

   Хуже того не было, как когда батюшка, бывало, начнет обличать или исповедывать тебя при народе, а того хуже — при о. Сергии. Просишь батюшку наказать тебя, как он хочет, только не этим. Легче избил бы тебя. А он, бывало, скажет:

   — Ничего, потерпишь, — и повелительно добавил, — отнесите ему эту просфору и скажите ему: о. Алексей низко кланяется и благодарит. Ведь он такой хороший у вас.

   Батюшка так поступил, зная, что Ване сейчас тяжело и желая поддержать его. Так о. Алексей поступал всегда. Как только человек опускался, он его поднимал и, ставя на ноги, как бы говорил: «Иди!» — и люди вставали и шли.

   Как–то раз уж очень тяжело и обидно показалось мне мое послушание. Прихожу к батюшке, чтобы пожаловаться ему на Ваню. Погоди, думаю, не все я виновата буду!

   — А Ваня–то ваш, батюшка, просфоры–то ваши самые святые ест с супом!

   — Ну и что же?

   — Как что? Ведь их нужно натощак.

   — Вы и другие, подобные, должны есть натощак, а мы с ним будем их есть с мясным супом. Оставьте его в покое. Смотрите, никогда не говорите ему об этом. — добавил он строго.

   — Благословите, — сказала я, чувствуя, что мое дело не выходит.

   — Батюшка, а потом вы ему все поклоны посылаете, а он редко когда пришлет вам поклон и не идет к вам.

   — Пусть не идет, — сказал батюшка, не глядя на меня. — Смотрите, насильно не присылайте. Не делайте этого, смотрите! Не убеждайте его. Мы с ним увидимся, — уверенно сказал он. — А Александра скоро от меня уйдет или нет? — также не глядя, добавил батюшка.

   — Сейчас уйду. — Я чувствовала, что дело мое совсем плохое. — Простите, если можно, и благословите.

   Батюшка не шевельнулся. Это было страшное наказание. Думалось ведь, что тебя земля может поглотить, пока над тобой тяготеет гнев старца о. Алексея. Я упала ему в ноги и вымаливала себе прощенье, пока он не сдался и не благословил.

   — Смотри, последний раз.

   И как потом ни бывало трудно и тяжело, а уж больше никогда не жаловалась и сама не рассказывала батюшке своего горя, пока он сам не заметит этого и, жалея, не расспросит тебя обо всем.

   Бывало только войдешь, а уж видишь, что батюшка все знает, что ты натворила дома, и падаешь ему в ноги:

   — Батюшка, родной, простите, больше не буду!

   И сколько раз старец мой родимый своей любовью покрывал проступок мой перед Богом. Сколько было этих падений! Сколько раз он выслушивал мое никуда не годное: не буду.

   И бывало сейчас же спросит, в чем дело, и велит все рассказать. Чего не доскажешь, сам поправит, что пропустишь, сам прибавит. Снова направит как нужно и удержит тебя от всяких недолжных поступков.

   Замечательно, как даже в малых вещах батюшка знал характер Вани и оберегал его душу от всякого неприятного впечатления. Батюшка по отношению к Ване никогда, например, не говорил про себя: велел, как он это делал для всякого другого, а он всегда Ване говорил просто: о. Алексей сказал, о. Алексей кланяется. Батюшка знал характер Вани, что ему это неприятно, что кто–нибудь, кроме него, еще может мне что–нибудь велеть.

   Что касалось моих отношений с Ваней, батюшка был без милосердия: каждое слово, каждое движение души проверялось им. Все, что бывало неправильно, без милости ставилось мне в вину. У него я была всегда во всем виновата, что касалось Ваниной души. Ваня был всегда прав, я — всегда виновата.

   Помню, как о. Константин стал требовать, чтобы я всегда говорила правду. Я очень привыкла врать, чтобы успокоить человека. Так было, когда росла с бабушкой, так еще сильнее было, когда стала жить с мужем. Я никак не могла понять, как нужно сказать, чтобы не соврать, а человека между тем не обезпокоить. Начала пробовать — муж очень расстроился и мир души его был нарушен. Я была в отчаяньи и пошла к батюшке излагать ему свое горе.

   — Это для вас еще очень трудно, но привыкнете. Он требует от вас дело. Но твой Ваня не должен расстраиваться ни под каким видом. Нужно идти на все, чтобы сохранить покой его души. Покой, покой ему нужен! Послушанием о. Константина вы достигнете того, что поймете, как этого добиться. Нужно отмалчиваться, отходить, обходить вопросы, но помнить всегда одно: не расстраивать его ни под каким видом.

   Я так и стала делать и все пошло на лад. Муж так исстрадался за эти годы, а в особенности со смертью сына, что душа его была сплошная рана, требующая всегда пластыря, успокаивающего и смягчающего.

   Нужно отметить в этом случае, что батюшка считал, что даже чисто механическое послушание должно привести к желаемому результату. Не понимаешь, не знаешь как делать, а делаешь только из–за того, что отец велел, и этим самым в конце концов достигнешь желаемого.

   Тоже у батюшки было всегда так. Бывало о. Константин что–нибудь скажет сделать, но не объяснит как. Он почти что никогда не объяснял, как работать над тем, что он велит. А придешь с отчаяньем к батюшке, он тебе незаметно объяснит, как нужно работать, но внушит тебе, что это идет от о. Константина, — вот послушалась его и вышло дело.

   Как–то прихожу к батюшке в радости: Ваня послал к нему просить его молиться, чтобы комиссия по дому прошла благополучно.

   — Батюшка, Ваня сам, сам послал меня к вам просить вас сказать Богу, в чем у него дело. Молитв ваших просит.

   Батюшка расспросил все до мельчайших подробностей и необыкновенно сострадательно выслушал, что я ему говорила.

   — Скажите ему, что о. Алексей говорит так: все будет сделано.

   Так батюшка говорил в очень редких случаях. Здесь нужно было вселить в Ваню веру и уверенность, что Бог слышит молитвы обращающихся к Нему. Потом батюшка весело обратился ко мне: