Мимоза - Кармайкл Эмили. Страница 2

День или два домашние терпели её упрямство, но потом, когда отца (более терпимого, чем все остальные) не оказалось дома, женщины решили положить конец этому безобразию. Запинаясь и путаясь в словах, Мимоза попыталась всё им объяснить, но не сумела рассказать о том, что видела и слышала. Она стояла среди них,

Без упрёков и слёз принимая презренье,

Лишь в серьёзных глазах — молчаливая власть.

Но эта молчаливая уверенность была слишком духовной материей, и родственники не ощутили её. Однажды они почувствуют и поймут. В тот день они видели перед собой то ли упрямое непослушание, то ли колдовские чары, то ли и то, и другое вместе. В любом случае, оставалось единственное средство. «Если палка пляшет, обезьяне тоже придётся плясать. Палкой её, палкой!» И палка продолжала свою пляску.

Глава 3 «И мог бы выдержать распятие, но только один раз!»

Так прошло несколько трудных лет. Мимоза научилась раздражённо поводить плечами и огрызаться. Ведь она не превратилась, как по волшебству, в блаженную маленькую святую, и частые, а порой и весьма жестокие побои нередко вызывали в ней совсем не благочестивые мысли. Как всё это странно! Если Бог — тот самый Бог, за Которого она так ревностно цеплялась (и тем ревностнее, чем чаще ей попадало), если Он действительно такой, как ей говорили, живой, могущественный и любящий, то почему Он не запретит матери то и дело хватать мутовку и колотить её почём зря? На этот вопрос она ответить не могла. Неужели Любовь, просиявшая однажды над девочкой, совсем позабыла про неё?

Любовь никогда не забывает. Постепенно и незаметно, несмотря на все невзгоды, душу её наполнило ощущение, что она всё ещё любима. Она знала (хотя никогда не смогла бы объяснить, откуда), что Бог никогда не покидал и не покинет её. Она была совсем одна. У неё не было ни одного друга, который понял бы её; она не знала ни сочувственного пожатия руки, ни дружеских объятий. Но в душу её пришло утешение. Постепенно она выучилась терпеть и научилась смиренно принимать то, что посылал ей Бог.

«Потом мне пришло время идти в марайву». Это не было родительской жестокостью. Просто обычай касты. Слово «марайву» означает «уединение, затворничество», и обычай этот был продиктован обыкновенным страхом. Когда мусульманские завоеватели начали менять древние индусские обычаи, индийцы решили, что молоденьким девушкам будет безопаснее жить в домашнем заточении. По сей день девочек запирают в четырёх стенах как раз в то время, когда всё их любопытное, растущее существо превращается в один сплошной вопрос, и не выпускают до тех пор, пока не придёт пора выходить замуж.

— А ты когда-нибудь пыталась вырваться и убежать?

— Нет, никогда. Разве можно? По обычаю девочка должна всегда оставаться в уединении.

— Но как же ты выдержала?

— Что было делать? Только терпеть.

— А бывает такое, что девушки нарушают обычай?

— Нет, никогда, никогда! — воскликнула Мимоза, решительно качнув головой. И добавила по-тамиль-ски выразительную фразу:

— Так у нас не делают!

А ведь она была таким любознательным ребёнком! Творец заложил в неё деятельную, энергичную душу и вдохнул живой, непоседливый дух. Но эта неуёмная пытливость не нравилась старшим, не одобрявшим «учёных женщин»: учёба предназначалась только для мальчиков. Мимозу заперли в крошечных комнатушках и загрузили скучной, монотонной работой. Она слышала только самые плоские, повседневные, ничего не значащие разговоры, а за любопытный ум, до отказа наполненный вопросами, к ней относились, как к ненормальной: «Для чего это тебе? Ты же девочка!»

Так проходили вялые, тоскливые годы. Ей пришлось многое вытерпеть. Иногда казалось, что ветра, бушующие вокруг, вот-вот задуют эту маленькую свечку, одинокую и беззащитную. Несколько раз она поддалась на уговоры и преклонилась перед идолами. То были самые чёрные для неё дни. Но и тогда Мимоза не оставалась одна. Любовь неотступно следовала за нею и непременно отыскивала её. А потом на неё обрушивалось новое испытание, казавшееся ещё более свирепым, потому что недавнее падение подорвало её силы.

«Если бы меня распяли только один раз, я, может быть, и выдержал бы! — сказал Ниисама Сан из Японии, свободный, сильный человек, хорошо знающий истину. — Но как выдержать это ежедневное распятие?» И такая вот ежедневная пытка была назначена индийской девушке, которая успела узнать о Боге лишь самую чуточку и в течение долгих лет больше ничего о Нём не слышала. Только Божья любовь обладает такой удивительной смелостью. Разве может человек просить своего друга о подобной преданности? Неужели кто-нибудь, кроме Самого Господа, осмелился бы после столь короткого знакомства просить человека о таком мужестве, о такой несгибаемой и неустрашимой вере? И разве могла бы она удержаться, если бы не Всемогущая Любовь? А ведь мы не видели ещё и сотой доли того, на что способна её могущественная сила!

Глава 4 "Я иду к Всевышнему Богу"

Глава 5 «Парпом»

Следующим важным событием жизни Мимозы стала её свадьба.

Когда она рассказывала о свадьбе, мы сидели у меня в комнате, где вдоль стены стояло несколько книжных шкафов.

— Я тебе покажу, какого цвета были мои сари, — сказала Мимоза, поднимаясь и направляясь к одному из них. — У меня было одно такое, — она указала на «Гарибальди» Тревельяна (в ярко-красном переплёте), — и ещё такое, — «Теннисон и его друзья» (в ярко-зелёном), — и вот такое, — на этот раз она показала на «Христианских мучеников Китая в 1900-х годах» в жёлто-оранжевой обложке. После длительных поисков и хождения от одного шкафа к другому мы обнаружили киплинговского «Кима» (малинового цвета) и «Жизнь лорда Кельвина» (глиняно-коричневого), которые вполне её удовлетворили.

Ещё на ней было множество украшений. Её медные ожерелья и браслеты были самой наилучшей выделки. Обо всём этом заблаговременно позаботился отец. В тот длинный, тёплый день первые лучи солнца застали её у колодца. Чёрные волосы были гладко расчёсаны на ровный пробор, и в своих многоцветных сари и блестящих украшениях она ещё больше напоминала диковинную птицу в пёстром оперении. Наверное, когда она, семнадцатилетняя невеста, стояла тогда у воды, восходящее солнце с радостью освещало её, любуясь прелестной картиной: юная девушка возле древнего тёмно-серого колодца на фоне чистого, бескрайнего неба.

Но скоро на ухо ошеломлённой Мимозе начали нашёптывать, что всё совсем не так радужно, как кажется. У них в доме совсем не было денег.

Это была правда. По наущению старшего брата, хитрого, бессовестного мошенника, её муж обманул свою будущую тёщу. Оказалось, что у него нет никакой земли. Но ещё хуже было то, что он по уши завяз в долгах.

В семье Мимозы было принято, что перед свадьбой жених должен преподнести невесте солидный надел земли. Жених Мимозы выполнил это условие. Правда, больше у него не было вообще ничего, но, конечно же, мать Мимозы и знать об этом не знала.

Мимоза решила поговорить с мужем. Он боготворил землю, по которой она ступала (кстати, это её собственное выражение; удивительно, как соприкасаются порой языки разных народов!). Когда он был с ней, она могла убедить его в чём угодно. Беда в том, что чаще всего он, как нитка за иголкой, ходил за старшим братом, который цепко держал его в своих руках. Однако Мимоза была женщиной решительной и не собиралась молчать. «Я не смогу спокойно спать, пока мы не выплатим все долги до последнего фартинга».

Но это же глупо! Почему нельзя спокойно спать? Что за муха её укусила? Поведение Мимозы было прямо-таки скандальным, а её муж терпеть не мог скандалов и неприятных потрясений.

Хотя какое-то время после свадьбы никто ничего не говорил, соседи не забыли, что Мимоза не поклоняется привычным богам. Тут уж точно беды не миновать, пророчили они. Глядишь, из-за этого вся их семейная жизнь будет несчастливой. «Парпом», — говорили они. «Посмотрим!» Они причудливо складывали руки ладонями вверх, так, что словами не опишешь, и размахивали ими взад-вперёд, как будто отгоняя от себя неминуемое несчастье. «Парпом. Да-да, Парпом!»