Об одной заповеди Христа - Потокин Алексий "протоиерей". Страница 7

Христос знает помышление наших сердец и принимает нас такими как есть, плохими, больными душой и совестью, а чтобы мы не испугались и не начали притворяться хорошими (таких нет — «Никто не благ, как только один Бог» Мф.19.17), предупреждает даже, что люди, искренне убежденные в своей доброте — в том, что они верят Ему, любят Его так, что Его именем совершают добрые дела — лгут так, что при страшной (т. е. лишенной лжи) встрече Он скажет им : «Я никогда не знал вас» (Мф. 7.23). Преждевременная легкость и приятность при совершении добра говорит или о лукавом состоянии души (когда оно творится во имя свое) или о ложном добре (с ядом), приятном только внешне. Пример благого поступка, доступного нам, есть в рассказе Христа о том, как судья подает вдовице просимое по неотступности, надоедливости, а не для того, чтобы быть с ней вместе в горе и радости. Помогает для того, чтобы отделаться от нее, из-за страха повредить своему служебному положению или статусу в обществе (например, своего всем известного христианства или интеллигентности, или альтруизма).

Труднический период, в котором, прикладывая волю, претерпевая усталость, человек естественным образом воспринимает свое служение как некую заслугу (а потому требующую мзды), оканчивается началом второго поприща — доброхотного союзничества, в котором естественным является уже дело, а не бездействие. Эти путешественники, подавая чашу утешающей воды, не помнят этого :«Господи! Когда мы видели… и напоили?» (Мф. 25.37) оттого, что напоить другого им приятней, чем напоить себя — это радостная необходимость здравого сердца, которое плату за милосердие будет воспринимать как оскорбление.

Целостность Христа и его отношения к нам не нарушается двучастностью заповеди о поприщах, которая учитывает временную сердечную разделенность человека внутри себя на доброе и злое, пока двойственность в нас так или иначе упразднится. До достижения простоты святости нельзя вступить на второе поприще, поскольку чисто и честно сказать «Да будет воля Твоя» без вечной верности в любви мы не готовы. На первом поприще, в отличие от нас, Христос обременен не своим несовершенством, а нашими тяготами (подобно тому, как крещение в Иордане для нас — это омовение грехов, а крещение Христа в Иордане — принятие наших грехов на Себя). Его ношение наших немощей открывает и нам возможность для вхождения в небесную заповедь, каясь, призывая Его помощь, благодаря за животворящую милость.

Главное наше бремя — на Нем, мы чуть-чуть помогаем Ему, выполняя каплю возложенного на нас. Первое поприще у нас — без сердечного желания, одной решимостью, сокрушенным духом, а Он, напротив, хоть и до кровавого пота, но с желанием радуясь нашему возможному спасению-встрече и потом пребыванию на Небе. Впоследствии по Его примеру (а не для респектабельного христианского вида) проходя первое поприще со своими меньшими, мы можем благодарить Бога в испытаниях, но не за боль и муку, причиненные ими, а за возможность помиловать и тем самым оживить своих присных.

О том, как надо идти поприще, говорит также краткость и внешняя простота заповеди — без лишних слов сразу после первого, без паузы — «иди с ним два», т. е. без условий, без претензий, без ожиданий каких-нибудь этапов в отношениях (не важно кем станешь — другом, спонсором, врагом). Пожелание, с одной стороны, краткое, неброское, а с другой — твердое и всеобъемлющее, ведь оно не от случайного заказчика, а от всесильного Бога. Без предварительной подготовки, решимости, утвержденной заранее, до нечаянной встречи с избранником, нам не выполнить все условия этой заповеди, нам не сохранить единства даже с самыми дорогими ближними. Подобие такого отношения можно найти в том, что не мы вымаливаем милость у Христа, Он заранее приносит ее нам в надежде, что пригодится.

Еще одна важная деталь заповеди: не сказано в завершенно-совершенном виде: пройди первое, пройди второе поприще, а действие преподано длящимся «иди», т. е. даже в этом есть указание — путь навсегда, встреча двоих не должна закончиться. В этом «иди» отчасти раскрывается одно малозаметное, но важное свойство Царства — постигаемая непостижимость:– бытовая вера воспринимает делание как способ достигнуть вершины, т. е. некий пьедестал того или иного завершенного рода подвижничества. Трусливой, ленивой душе тяжела, неприятна вера, в которой новое будет вершиться всегда, без предела; новое вино будет добрее прежнего. Опыт тотальной смертности лукаво внушает нам, что с течением времени обязательно слабеют желания, уменьшаются возможности, гаснет свет взаимного понимания с редкими товарищами. Опыт вечной жизни (до поры скрытой в нас, и потому на практике принимаемый вначале по доверию от того, кто дорог, и уже точно знает) свидетельствует, что подлинная жизнь восходит от силы в силу (как у детей). Вечная жизнь — обновление, развитие, собирание, соединение и так до совершенства, которое связано с прекрасным, непредставимым, непредсказуемым восхождением, не с обладанием и завершением.

Еще одна очевидная, но ускользающая от рабочей памяти, питающей ум, важная черта заповеди: оба поприща предлагаются вместе. Выбор-начало пути с человеком (т. е. дружбы) предполагает, что приглашаемый тоже знает, что первое поприще будет не приятным, а понуждением себя к добрым отношениям, иначе его придется очаровывать (притворяться хорошим), чтобы он сразу не испугался знакомства с грешником. Кроме того, новые затраты на терпение своих немощей будут связаны с неприятным узнаванием себя в дружбе как хитреца, гордеца и предателя, о чем раньше и не предполагал. (Человек не может узнать, что он изменник, если у него не было глубоких, сильных взаимных отношений, — будет убежден бессодержательным существованием, что он не плох. Поэтому тем, кто очень хочет быть честным перед собой, стоит вступить в брак, чтобы узнать насколько они горды). Узнавая то, что пребывая со мной, другие милуют меня — за эгоизм, ложь, двоедушие, тем препобеждая их, а взаимное прощение уже соделывает их как небывшие, мы не должны вытеснить память о будущем втором поприще, в котором, как у Бога, только блаженная радость чистого, совершенного единства, насыщаемая жажда необходимости друг в друге. Особенно чуткими должны быть взаимоотношения, когда с возмужанием спутников два поприща будут чередоваться и смешиваться, к трудничеству будут добавляться жемчужины счастья, которые нельзя оставить незамеченными, без благодарности, также нельзя малодушно мечтать, что их будет много. Так Господь взирает на нас, внимая всему доброму и всему злому, не упуская ничего: чаще страдает с нами, когда грешим, но иногда, когда оборачиваемся к свету, радуется с нами радостью, которую никто никогда не отнимет. Еще один нюанс заповеди — зовут человека, а не его богатство-возможности, не занимают у него талант или лепту , т. е. нужна не его работа , не его напряжение ума или мышцы, а он сам — зовут на дружбу. Мы же, лукавые, громко зовем нужного человека, а обычно нужен не он, а его богатство.

В христианской традиции все поприща с Богом имели свое наименование для подвизающихся; тех, кто не принимал Его имени, лично был не согласен с Христом — это враги Его, т. е. противники по деятельности, но по Его сердцу они близкие, желанные, те, которых Он пришел найти и выручить. Идущие с Ним первое поприще — это рабы Божии, т. е. те, кто определился в своем личном выборе, однако решение хотя и подразумевало, что выбор сделан навсегда, но совесть и сердце, воля, пораженные раком эгоизма, не могли свободно и совершенно это решение проводить в жизнь. Чаще всего раб Божий, кроме редких моментов, когда ему удается напряжением сил потрудиться в заповедях (т. е. их исполнении), находится в сокрушении духа о том, что делает не то, что хочет, на что решился, а недостойное, то есть от предмета своего выбора бежит и прячется. Не делами, а покаянием рабы Божии причисляются к сыновству. Второе, последнее поприще будущего века, которое бывает ощутимо (на мгновение) после Таинств, у сподвижников Христа, именует их детьми и друзьями, они способны в это мгновение делать то, что велит и делает их Небесный Отец. В связи с этим, можно обратить внимание на важную ошибку, вкравшуюся в многочисленные современные православные произведения письменности и словесности. Преданность и верность людей своему христианскому выбору, стояние их за истину вплоть до смерти, называют русской голгофой. Здесь происходит трагическая подмена Славы Господа, воскрешающего способность к жизни-любви в своих мучителях и гонителях, на людской подвиг кающихся грешников, являющий терпение и самоотверженность, хранящих и сберегающих добро. Христос не спасает остатки добра или некоторых из избранников-праведников на Голгофе, Он Своей смертью спасает от смерти нелюбви-ненависти своих врагов. Очевидно, что если мы будем так преукрашая-искажая труды отдавать дань великим подвижникам веры, строить им величественные гробницы ложных славословий, то отвергнем дело Иисуса, которое по своему величию, смыслу, милости, сопричастности вечности нельзя по каким-либо признакам ставить в подобие нашему, человеческому.