Хранители веры. О жизни Церкви в советское время - Гусакова Ольга. Страница 9

– Расскажите, как вы пережили блокаду.

– Приехав из Павловска, мы остановились у маминой знакомой, Александры Ивановны. Но вскоре нас пригласил к себе папин брат. Он с семьей жил на Петроградской стороне и позвал нас, опасаясь, что к нему заселят посторонних. В это время с окраин переселяли людей и ломали деревянные дома, чтобы пожары предотвратить. Ведь немцы стояли уже совсем на пороге. Вообще, мы с папиным братом не очень общались, не ссорились, но просто разные мы были люди. Его семья была обеспеченная, а мы такие… середнячки. Брат папе позвонил, и он согласился, хотя мама была против. Но в конце концов пришлось переехать на Петроградскую сторону. Комната, в которую нас поселили, не отапливалась. Папа сделал там буржуйку. Причем хозяин выказывал недовольство, там ведь мебель была, обстановка.

Вскоре папа умер. Он с нами не жил в этот период, потому что его предприятие было в Невском районе – очень далеко от нас. Он лишь изредка приходил к нам на квартиру брата. И последний раз мы встречались с папой как раз там. Это произошло в ноябре 1941 года, уже был жуткий мороз. Мы вышли вместе с ним, стояли на площади, ждали трамвай, расстались и больше не виделись. И вот долго его не было, мы с мамой, как раз перед днем Николая Чудотворца, в декабре сами пошли пешком к папе на работу. Морозище был ужасный. Брат остался, не мог идти уже от слабости. Пришли на папину работу, нам сообщили, что его забрали в больницу, а в больнице сказали, что он скончался. И мы даже не знаем, где он похоронен.

Так мы остались с мамой и братом. Я все время была на казарменном положении в институте, мы там вязали пуловеры, шарфы для армии.

В этот период Александра Ивановна, мамина знакомая, к которой мы сначала из Павловска приехали, совершила героический поступок. Она жила около Технологического института на Подольской улице, ближе к Обводному каналу. А мы – на Петроградской стороне. Так она пешком, в мороз (морозы были ужасные в том году!), пришла узнать, как мы устроились. Она застала маму с братом, и я как раз пришла из института. Александра Ивановна предложила нам вернуться к ней. А перед этим прошла бомбежка, в наш дом попала бомба, хотя и не в наш отсек. Но все равно были разбиты окна и выбиты стекла, было очень холодно. Мы и переехали снова на Подольскую улицу. Через некоторое время Александра Ивановна умерла. В конце декабря стали по карточкам давать водку и пиво. Она пошла получать пиво, и что-то у нее в тару не поместилось, и она, чтобы не выливать такую ценность, на холоде выпила остаток. Пришла домой, у нее сильно заболело горло, и все – через несколько дней она умерла. Так мы остались в ее комнате втроем – я, мама и брат. В квартире было две комнаты, одну Александра Ивановна сдавала семье с маленьким ребенком, во второй – мы. Вскоре пришел управляющий домом и говорит: «Вы здесь не прописаны. Уезжайте куда хотите». А мы на прежнем месте выписались, а в той комнате не успели прописаться, и хозяйка квартиры умерла. Тогда нам эти соседи помогли: они прописали нас как бы на свою площадь. Так мы с ними вместе и жили, питались тоже вместе.

В январе 1942 года от голода умер брат. Это случилось дома, тело увезли, и где он похоронен, тоже неизвестно.

Мы остались с мамой вдвоем. Она работала в пищевом тресте – печатала для одного ресторана меню. Там ей давали за это тарелку супа. А потом она слегла от истощения и уже не могла ходить на работу. Была уже на пороге смерти. Но вот однажды мама мне говорит: «Попробуй сходить ко мне на работу, к начальнику. Может быть, он чего-нибудь даст». Это был большой ресторан на Садовой улице, сейчас там ресторан «Баку». Было начало февраля, я с трудом туда дошла. Сотрудницы мамы узнали меня: «Да что же вы за карточками не приходите? Карточки лежат вашей мамы». Я получила карточки, мы нашли магазин, где нам отоварили все прошедшие дни, и начальник еще дал нам мешочек манной крупы. И вот благодаря этому мама стала потихоньку поправляться.

А тем временем институт мой эвакуировался, а я осталась в Ленинграде.

– Почему вы с институтом не уехали?

– Так получилось, что я не смогла уехать. Когда блокада началась, в институте какое-то время еще были занятия, а к началу марта уже все преподаватели были без сил, не могли вести занятия, но я приходила в институт получать карточки. К тому моменту я на четвертый курс перешла. И вот я как-то пришла, а мне сказали, что 20 марта институт будут эвакуировать и если я хочу, то могу отоварить карточки, подготовиться и тоже уехать. Я все подготовила, пришла в институт, чтобы сдать документы, а институт уже уехал. Началось таяние льдов, и они раньше отправились. Но это, знаете, была Божия воля. Это счастье, что я с ними не уехала!

– Почему? Вы же остались в блокадном городе, среди голода, опасности, погибнуть могли.

– А вот так сложилось потом. Институт уехал и попал к немцам где-то около Кавказа, пришлось бежать в Ташкент или куда-то еще, я сейчас не помню. Меня это ничего не коснулось. Кроме того, мама еще слабенькая была, она бы не доехала.

А так у нас все образовалось. Поскольку институт уехал, мне надо было куда-то устраиваться, а рядом с нами была электростанция. Я слышала, что туда можно пойти разгружать вагоны. Я уже дистрофик была самый настоящий. И мама еле-еле живая. Но я пошла на станцию. Со мной поговорил начальник отдела кадров и сделал вывод, что разгружать вагоны я, конечно, не смогу. И вместо кого-то, кто собирался уезжать, меня взяли в отдел энергетики. Там были и свет, и тепло, и вода. На работе я все время проводила, можно сказать, на казарменном положении. Была в санбригаде. Видела налеты, обстрелы, в общем, все.

Мама вскоре после поправки тоже вышла на работу, встретила своего бывшего начальника, который ее пригласил к себе. Он был в это время директором школы медсестер, располагавшейся в Невском районе, очень далеко от нашего дома. Мама стала выполнять обязанности завхоза, и машинистки, и библиотекаря. Но главное – там были свет и тепло. А еще люди, которые жили рядом в том районе, держали огородики, и они маме давали немного продуктов. Ну, вот так и пережили.

Когда подошло лето, я жалела, конечно, что мне не удалось уехать вместе с институтом. Я же не знала в тот момент, как там и что. Я написала письмо Жданову [40], что хочу вернуться в институт. Ведь с работы так просто не отпускали. Получила ответное письмо с разрешением уехать, и как раз в этот момент у меня украли паспорт. Вот опять я, значит, осталась.

– Видимо, надо было, чтобы вы остались…

– Да, да, да! И вы знаете, если бы я уехала, я бы уже не вернулась в Ленинград, потому что дом, в котором мы жили до войны в Павловске, немцы, когда начали наступать, то ли разобрали, то ли сожгли. В общем, возвращаться нам было бы некуда. А так мы с мамой остались в этой ленинградской квартире у знакомых, а вскоре мне предложили в этом же доме комнату. Это было чудо какое-то…Устроилось это так. Наши соседи, хотя они нас выручили в свое время и мы вместе жили, все же, понятно, не были заинтересованы в нашем присутствии в квартире. И видимо, они поговорили с управхозом, нет ли комнаты свободной. А внизу люди эвакуировались и была небольшая комнатка – тринадцать с половиной квадратных метров. Прихожу я как-то домой и встречаю управхоза. Она мне и говорит: «Хотите, я вам комнату дам?» А мне в этот момент было совершенно безразлично, потому что никаких мыслей о будущей жизни не было. Жили сегодняшним днем. Я говорю: «Ну ладно». И все. Я в ту комнату долго не могла попасть, с другим жильцом встретиться не получалось. Потом мы встретились, я открыла комнату и стала по-немножечку туда вещи переносить, хотя у нас их почти и не было. Стала мебелью обставлять. На электростанции я доработала до того времени, как институт мой вернулся из эвакуации и я возобновила учебу. Тут уж пошла нормальная жизнь. И когда я уже окончила институт, мы с мамой переехали в эту комнату и прожили там, пока институт не построил дом, и мне там дали квартиру.