Любовница коменданта - Семан Шерри. Страница 37

Я закрыла глаза. Проходя мимо книжного магазина, я увидела в витрине книгу с заголовком: «Стоящие вдоль улиц мертвецы». Я дотронулась до холодного стекла. Продавщица подошла к витрине с каким-то покупателем и, взяв оттуда книгу, подала ему. Он что-то сказал продавщице. Она покачала головой в ответ. Он кивнул. Она снова покачала головой. Он поднял рукав и вытянул левую руку вперед. Посмотрев на иссиня-черные цифры у него над запястьем, продавщица приложила пальцы ко рту. Покупатель прижал книгу к груди. Я отвернулась и пошла прочь.

— Ты только подумай, — сказал отец, когда я вошла в дом. — Трупы убитых лежат прямо на улице.

— Что, по-твоему, я должна делать? — огрызнулась я, вытаскивая из-под подкладки пальто несколько маленьких картофелин.

— Их не удосужились даже похоронить, — продолжал отец.

— Обратись с жалобой к немецкому командованию, — сказала я. — Здесь всем распоряжаются немцы.

— Что с тобой? — воскликнула мама. — Почему ты дерзишь отцу?

— Где хлеб, который я принесла вчера? — спрос: ила я. — Неужели мы успели его съесть?

— Конечно, нет, — ответила мама. — Он лежит в шкафчике под мойкой, завернутый в газету.

— Почему не убирают трупы? — возмущался отец.

— Что ты собираешься делать с хлебом? — спросила мама.

— Хочу обменять его на сахар, — объяснила я, отрезая от буханки увесистый ломоть.

— Я прикрыл их лица газетой, — сказал отец. — Из элементарного уважения к несчастным.

— Нам не нужен сахар, — возразила мама.

— Папе нужны лекарства. А чтобы их достать, необходим сахар.

— Я видел гору трупов на Кармелицкой улице, — продолжал отец. — Они свалены прямо у витрины магазина.

— Ты забираешь столько хлеба? — всплеснула руками мама.

— Сахар стоит дорого.

— Ты только подумай! Гора мертвецов у витрины магазина, где выставлены сдоба, копчености, мармелад.

— Нам нечего будет есть, если ты заберешь хлеб.

— Я забираю только часть.

— Нет, ты послушай! — воскликнул отец, беря меня за руку. — Обнаженные трупы, сваленные один на другой, словно… словно дрова. С бирками на ногах. С неприкрытыми лицами и обнаженными срамными местами… Какой стыд!..

— Успокойся, папа. Они мертвы. — Я швырнула хлеб на пол, и родители в испуге уставились на меня. — Ты больше думаешь о мертвых, чем о живых.

— Кто сказал евреям, что здесь их собираются умерщвлять? — спросил комендант. — Кто-то из зондеркоманды?

— На сей раз нет, — ответил его адъютант. — Один из охранников использовал не совсем удачное выражение. Разумеется, прямо он этого им не сказал, но они каким-то образом догадались.

— Один из охранников? — переспросил комендант.

— Так точно.

— Какое же именно выражение он использовал?

— Он выразился в том смысле, что попавшие сюда евреи пойдут на корм земляным червям.

— Вы можете назвать фамилию этого охранника?

— Нет, господин комендант. Я стоял к нему спиной.

— Пишите, — приказал комендант. (Адъютант приготовил блокнот и ручку.) — «Всему персоналу лагеря, — продиктовал комендант. Он взял в руки кобуру и проверил, заряжен ли его пистолет. — Прибывающие в данный лагерь евреи должны оставаться в полном неведении относительно места и характера их последующей утилизации. — Адъютант проворно водил пером по бумаге. — Категорически запрещаются любые намеки и провокационные слухи относительно их дальнейшей судьбы».

Комендант обвел взглядом свой кабинет и нахмурился. Адъютант кончил писать и посмотрел на него.

— Кстати, Йозеф, вы не видели мой кортик?

— Никак нет.

— Мистика какая-то. Сначала пропадает нож для разрезания бумаги. А теперь еще и кортик. — Все с той же угрюмой миной комендант надел плащ. — Должно быть, я оставил кортик наверху. Ганс с ним играл. Так скольких охранников мы потеряли?

— Пятеро убиты и двое ранены.

— А что с евреями?

— Их отправили в газовую камеру. За исключением одного, который и заварил всю кашу.

— Где он?

— В камере для допросов.

— Хорошо, Йозеф, — сказал комендант. — Давайте им займемся.

— Ничего, Давид, — сказала я. — Я сама справлюсь. А ты спи.

— Что случилось, Рашель? — Давид сел в кровати и потер глаза. — Что ты делаешь?

— Я запирала двери. Извини, что разбудила тебя.

Я подошла к окну и выглянула во двор. Лунный свет пронизывал кроны деревьев. Я нахмурилась. Некоторое время назад вдалеке, под деревьями у дороги, стояла машина. Затаив дыхание, я вглядывалась в темноту. Нет, сейчас там не было никакой машины. Только тень от деревьев и больше ничего. Надутая ветром тюлевая занавеска коснулась моего лица.

— Разве ты не заперла дверь, перед тем как лечь? — спросил Давид.

— Я решила на всякий случай проверить запор, — сказала я, закрыв окно на щеколду. — Мне почудился какой-то странный шум.

— Я был бы очень признателен, если бы ты ж будила меня всякий раз, когда тебе среди ночи чудится какой-то шум.

Давид снова лег, шумно поправляя подушки и одеяла. Он громко вздыхал, ворочаясь с боку на бок. Когда я улеглась в постель, он повернулся ко мне спиной. Сброшенное им одеяло лежало между нами.

— Постарайся не будить меня каждый раз, когда тебе почудятся какие-то звуки, — повторил Давид. — В кои-то веки мне захотелось как следует выспаться.

Нас подняли среди ночи. Мы дрожали от холода: это была наша первая ночь в лагере, когда мы остались без привычной одежды, обуви и даже без волос. Надзирательницы остервенело колотили нас, стаскивая с нар и перегоняя в соседний барак. Когда мы вошли туда, каждой из нас выдали по почтовой открытке с чудесным пейзажем: зеркально-чистое озеро, окруженное раскидистыми деревьями; горы с покрытыми снегом вершинами, уходящие в безоблачную голубизну неба; цветы, трава и вокруг — ни души. Я перевернула открытку и прочла:

«Привет из Вальдзее.

Мы устроились прекрасно.

У нас есть работа. С нами обращаются хорошо.

Ждем вашего приезда.

С любовью…»

Надзирательница ударила меня по плечу дубинкой.

— Подписывай! — приказала она.

Я подписала.

ГЛАВА 5

Многие бумаги были подписаны, но не все. На некоторых документах, лежащих на столе коменданта, стояло его полное имя: Максимилиан фон Вальтер. На других — только фамилия в самом низу: Фон Вальтер. «Ф» и «В» были выписаны одинаково четко и крупно, зато остальные буквы выглядели совсем неразборчиво. Однако на большей части бумаг его подпись вовсе отсутствовала. В нижнем углу листа стояло лишь одно большое угловатое «К» — начальная буква слова «Комендант».

Я села за стол и стала рассматривать бумаги, которые он оставил поверх стола. Каждый раз, выходя из кабинета, комендант убирал бумаги, над которыми работал, в средний ящик стола и запирал на ключ. Ключ же он носил с собой на цепочке в кармане. Поднимаясь из-за стола, я легонько потянула на себя средний ящик, хотя была абсолютно уверена, что он, как всегда, на запоре.

Как ни странно, на сей раз ящик оказался не заперт.

Чувствуя, как бешено колотится у меня сердце, я выдвинула ящик и заглянула внутрь. Там лежали именные бланки коменданта, исписанные его рукой. Затаив дыхание, я протянула руку, приподняла краешек первого листа и прочитала: «Колыбельная для Клауса». Лист выпал из моей руки.

Я задвинула ящик и бросилась в свой угол.

— Что это у тебя все валится из рук, Ханна? — укоризненно заметил отец, войдя в комнату. — Ты их испачкаешь.

— Впредь я буду осторожнее, — вздохнула мама и развернула небольшой сверток.

Я с шумом захлопнула дверь.

— Я не стану даже смотреть на них, — заявила я. — И не пытайтесь меня заставить.

— Посмотри, они вовсе не желтые, — увещевала меня мама.

— Я не стану ее носить!

Отец пожал плечами:

— Ничего не поделаешь, придется. Таков закон.

— Посмотри же, это белая нарукавная повязка с синей звездой.

— Мне все равно, как она выглядит. Я и не подумаю ее надевать. Мы приехали сюда, спасаясь от немцев.