Танец мельника (ЛП) - Грэм Уинстон. Страница 56
Мастак находился как раз в нужном состоянии, чтобы его опоить. Ему не удалось продвинуться в ухаживаниях со вдовой Пермеван, и кожевенная мастерская, как и ее владелица, выскользнули у него из рук. Более того, Эди Пермеван, старше его на тридцать лет, составляла малоприятную компанию. Она слишком часто твердила, что похожа на орган — стоит нажать в нужном месте, чтобы получить предсказуемый результат. Какими бы ни были его намерения в отношении других женщин деревни после брачной церемонии, во время длительного ухаживания ему приходилось вести себя осторожно, ведь любой слушок мог всё погубить. И что бы там ни проповедовали его соратники, длительное воздержание от плотских утех давалось нелегко.
Что до Певуна, он был переменчив по натуре. Веселый, жизнерадостный, даже глуповатый, он беспечно поддавался порывам и всегда оставался крепким орешком для Сэма Карна, главы местной методистской общины. Певун почти наслаждался своей ролью занозы в заднице деревни, но сейчас глубоко страдал от своей первой влюбленности и время от времени пытался с помощью и поддержкой доктора Эниса избавиться от роли шута и стать другим.
Бренди так хорошо пах. А на вкус оказался еще лучше. Он стоил дороже эля, зато его требовалось куда меньше.
К вечеру Певун где-то раздобыл детские литавры. А еще кто-то одолжил ему вдовий чепец. Мозес украл для него передник. Натянув всё это, Певун повел вереницу колядующих вокруг скакового поля. Что именно они просят, осталось неясным. Да и песню они выбрали не совсем подходящую. Певун, пытаясь перекричать гул толпы, запевал:
Святейший Крофт!
Наш старикан!
И он женился тоже.
Его жены округлый стан
Пример любому ложу!
Ату-ату!
Ату-ату!
Ату-ату!
Едрёна мать!
Он оседлал свою жену,
Эх, да не треснет их кровать!
Певун вышагивал на цыпочках, «как муха», по выражению Пруди, с улыбкой на лоснящемся лице, чепец съехал набок, локти покачивались, когда он бил в литавры. Он возглавлял процессию неуклюжих молодых людей и девиц, держащих друг друга за пояс, они кричали, хохотали и пытались подхватить песню.
Обогнув половину поля, Певун заметил, что за ним наблюдают четыре девушки. Две широко улыбались, но другие две — нет, а среди них как раз была Кэти Картер, высокая брюнетка, по которой он томился. Он считал себя везунчиком, если в Плейс-хаусе удавалось перемолвиться с ней словечком, не говоря уже о том, когда его удостаивали вежливым ответом. Не то чтобы она была грубиянкой, да и другие мужчины вокруг нее не вились (их отталкивали ее габариты, неуклюжесть и глупая застенчивость), просто Певун, бедняжка, не будучи пылким методистом, не заслуживал ее внимания. Иногда, а в последнее время чаще, ему казалось, что он стал чуть больше привлекать Кэти. Но сейчас его застали за непотребством, в женской одежде, вышагивающим на цыпочках, то есть вернувшимся ко всем старым привычкам, которые он пытался побороть. Да еще и навеселе.
Литавры сбились с ритма, его плечи поникли, как несвежий порей, он умолк. Те, кто шел следом, толкали его вперед, впиваясь пальцами в ребра, и Певуну пришлось двинуться дальше. А затем на подмогу пришло спиртное, придав мужества, пусть и ложного. Певун распрямился и снова затянул песню, а потом повел вереницу дальше, взяв четырех девушек в круг.
Ату-ату!
Ату-ату!
Ату-ату!
Едрёна мать!
Две по-прежнему смеялись, третья заулыбалась, но Кэти продолжала хмуриться. Иногда ей нравились шутки, но все заводилы этой компании были из ее деревни, вели себя отвратительно и еле держались на ногах. Сол и Грамблер заслужат дурную славу, в особенности среди методистов. С полдюжины человек уже свалилось в канаву, они барахтались и матерились в грязи. И вдобавок она терпеть не могла Мозеса Вайгаса, вечно он скалил пасть и валял дурака, а частенько и пытался запустить руки ей под юбку.
На пару секунд Певун застыл перед ней, пытаясь вызвать ее улыбку, но не преуспел. Кэти понятия не имела, что является объектом его поклонения, ведь все считали, что это вовсе не в его стиле. Певун уже было снова пал духом и решил ретироваться, как кто-то выдернул литавры из его рук и чуть не задушил его веревкой, на которой они висели на шее. Это оказался старший брат мальчишки, у которого Певун стащил литавры, красномордый детина с бычьей шеей, явно лезущий на рожон. Певун робко ухмыльнулся и обернулся к Мастаку, стоящему позади, спросив его, не может ли тот вернуть литавры. После чего увидел, как Мозес Вайгас протянул лапу и нахлобучил лучшую шляпку Кэти ей на глаза.
Учитывая вполне понятное нежелание затевать свару с незнакомцем из-за детской игрушки, которая тому же и принадлежит, Певун изменил решение и со всей силы врезал изумленному Мозесу, тот рухнул на толпу за своей спиной. И в мгновение ока тридцать или сорок человек, среди них и женщины, стали драться, а в центре свалки, как случайно уцелевшие в центре тайфуна, стояли Кэти и Певун, уставившись друг на друга.
Через несколько мгновений, получив удар кулаком в спину, Кэти выкрикнула:
— Ах ты, мерзкий паскудник, слизняк, хряк-переросток, а ну, прочь с дороги! Лодырь вонючий! Хватит блеять и вали домой!
Зажав шляпку в руке, она протиснулась через толпу дерущихся и скрылась во тьме, а за ней с превеликим трудом проследовали три ее подруги.
Когда Росс пришел домой, Демельза уже лежала в постели.
— Ты нездорова?
— Вполне здорова.
— Ты ведь не станешь меня обманывать?
— Я встала в шесть утра. Ужин тебя дожидается, если хочешь.
— Я видел. Джереми, Клоуэнс и Стивен уже на него набросились.
— Ты купил лошадь для Беллы?
— Да, Белла еще на конюшне. Никак не может от нее оторваться.
— Как ее зовут?
— Хорас. Сокращенное от Горация, я полагаю.
— Значит, одно имя можно выкинуть из нашего списка, — сказала Демельза. — В любом случае Гораций Полдарк мне не нравится. Еще не дай Бог увлечется морем.
Росс оглядел комнату, такую знакомую, с привычной потрепанной мебелью. Он расстегнул сюртук и посмотрел на Демельзу — та сидела, откинувшись на подушку, с рукой под головой, рукав ночной сорочки задрался. Это была ее правая рука, а Демельза была правшой, но мышцы руки лишь подчеркивали элегантную форму.
— На что ты смотришь? — спросила она.
— На тебя.
Демельза едва заметно улыбнулась.
— Что ж, если ты не возражаешь, что я так раздулась, еще не поздно.
— О нет, как раз поздно. Иногда можно рискнуть, но иногда — нет.
— Что ж, мне жаль. И я рада.
— Одновременно?
— Да, одновременно. Мне жаль, потому что мне бы тоже этого хотелось. Но я рада, потому что я по-прежнему тебе нравлюсь.
— Ты мне нравишься.
— Хм... — Демельза посмотрела на него, склонив голову набок. — Но всё же внешний вид — это большая часть желания. Ведь так? И когда я такая неуклюжая...
— Никакой неуклюжести, это вполне естественно. Ты придаешь этому слишком много значения.
— Возможно. — Демельза опустила руку и поправила рукав ночной сорочки. — Ступай, ешь свой ужин, мой возлюбленный.
— Я не голоден. Я весь день будто только и ел всякую снедь вместе с Беллой. Какой же у нее аппетит! И какие странные комбинации может переварить ее желудок! Пирог с крольчатиной, сливки и бананы! Яйца вкрутую с печеньем и клубничным джемом...
— Благодарю, достаточно. Не сомневаюсь, что ночью ей будет плохо.
— Ты помнишь, чтобы когда-нибудь ей было плохо?
— Нет, не считая коклюша.
Росс сел на краешек кровати и зевнул.
— А себе ты купил лошадь? — спросила Демельза.
— Нет.
Он рассказал причину, а потом кратко обрисовал события дня. Росс упомянул и о встрече с лордом Фалмутом.
— Так значит, ты еще не решил, — сказала Демельза.
— Не совсем так.