Истории жизни (сборник) - Гавальда Анна. Страница 17
Нет, на самом деле, каков мерзавец! Каков мерзавец! Я не похож на вас, мсье! Я, я не бросаю жену, я не бросаю жену и потому презираю вас… Да, презираю всей душой, дорогой мсье!
Вот что я думал и был совершенно счастлив, что так легко отделался. Счастлив, что вовремя опомнился и остался чистеньким. О да, я ее поддержал, мою Франсуазу, еще как поддержал! Я только и делал, что поддерживал ее и то и дело повторял: «Ах как вам не повезло. Не повезло…»
На самом деле я должен был про себя благословлять его, этого господина Жарме, которого я вообще не знал. Я должен был благословлять его. Он поднес мне решение проблемы на блюдечке с голубой каемочкой. Благодаря этому человеку, благодаря его подлости, я мог вернуться в свое уютное существование с гордо поднятой головой. Работа, Семья, Родина – я снова был с вами. Во весь рост и с гордо поднятой головой! Я, конечно, был собой доволен, ты меня знаешь. Я пришел к приятному для себя выводу, что… я – не как все. Я одержал над другими победу. Маленькую – но победу. Ведь я не бросал свою жену…
– И тогда вы порвали с Матильдой?
– Это еще почему? Вовсе нет. Мы продолжали видеться, но я похоронил планы бегства и перестал тратить время на осмотр жалких съемных квартир. Потому что, понимаешь, как я тебе только что блестяще доказал, я был человеком другой закалки и не собирался разорять родовое гнездо! Это удел безответственных мужей. Мужей секретарш.
Тон его был саркастичен, голос дрожал от ярости.
– Нет, я не порвал, я продолжал нежно заниматься с ней любовью и морочить ей голову.
– Неужели правда?
– Да.
– Вы так гнусно себя вели?
– Да.
– Просили ее потерпеть, обещали все на свете?
– Да.
– И как же она все это выносила?
– Не знаю. Правда не знаю…
– Может, она вас любила?
– Может быть.
Он залпом допил вино.
– Может быть, и так… Очень может быть…
– Вы не ушли из-за Франсуазы?
– Совершенно верно. А точнее – из-за Жана-Поля Жарме. Впрочем, не будь его, я наверняка нашел бы другой предлог, не сомневайся. Люди с нечистой совестью очень сильны по части поиска предлогов. Очень сильны.
– Невероятно…
– Что именно?
– Эта история… Ее подоплека… Просто невозможно поверить…
– Вовсе нет, милая моя Хлоя… В моей истории нет ровным счетом ничего невероятного. Это жизнь. Так живут почти все. Хитрят, изворачиваются, трусость – она как маленькая домашняя собачонка, которая вертится под ногами. Ее ласкают, дрессируют, к ней привязываются. Такова жизнь. Люди в ней делятся на храбрецов и тех, кто приспосабливается. Насколько проще жить, приспосабливаясь… Передай-ка мне бутылку.
– Решили напиться?
– Нет. Я не напиваюсь. Мне никогда это не удавалось. Чем больше пью, тем яснее голова…
– Вот ведь ужас!
– Ужас, ужас, согласен… Тебе налить?
– Спасибо, нет.
– А может, все-таки травяного чая?
– Да нет же. Я… Даже не знаю, что я… Потрясена, наверное…
– Чем ты потрясена?
– Да вами, конечно! Вы никогда не произносили больше двух фраз подряд в моем присутствии, никогда не повышали голос, не выходили из себя. Никогда – со дня нашего знакомства, когда я впервые увидела вас в одеянии Великого Инквизитора… Вы ни разу не дали при мне слабину, ни разу не дрогнули, и вдруг, нате вам, откуда ни возьмись – такая история…
– Я тебя шокировал?
– Да нет, конечно же, нет! Вовсе нет! Наоборот! Напротив… Но… Но как вам удавалось так долго притворяться?
– Что ты имеешь в виду?
– Притворяться… старым дураком.
– Так я ведь и есть старый дурак, Хлоя! Именно это я и пытаюсь тебе объяснить!
– Да нет же! Раз вы это понимаете, значит, уже не дурак. Настоящие дураки таковыми себя не считают.
– Тссс, не заблуждайся! Это всего лишь одна из моих уверток, чтобы выйти из дела с честью. Я в этом специалист…
Он улыбался мне.
– Невероятно… Невероятно…
– Что?
– Да все это… Все, что вы мне рассказали…
– Да нет, дорогая, в действительности все очень банально. Очень, очень банально… Я разговорился сегодня, потому что это ты, потому что мы здесь – в этой комнате, в этом доме, – потому что сейчас ночь и потому что ты страдаешь из-за Адриана. А еще потому, что его выбор приводит меня в отчаяние и одновременно вселяет надежду. Потому что мне не нравится видеть тебя несчастной, я сам причинил слишком много горя… И потому что я предпочитаю, чтобы ты настрадалась сегодня, нежели потом потихоньку всю свою жизнь.
Я вижу, как люди страдают – понемножку, самую малость, совсем чуть-чуть, но этого хватает, чтобы все испортить… Да в моем возрасте мне виднее… Люди живут вместе, потому что цепляются за эту свою никчемную, неблагодарную жизнь. Компромиссы, противоречия… И ничего другого…
Браво, браво, браво! Мы всё похоронили: друзей, мечты и любовь, – а теперь похороним и себя. Браво, друзья!
Он хлопал в ладоши.
– Пенсионеры… Свободные от всего. Я их ненавижу. Ненавижу, слышишь? Ненавижу, потому что вижу в них себя. До чего же они самодовольны. Корабль не пошел ко дну! Не потонул! – как будто говорят они нам, каждый в отдельности. Но какой ценой, черт побери?! Какой ценой? Тут было все: и сожаления, и угрызения совести, и компромиссы, и раны, которые не заживают и не заживут никогда. Никогда, слышишь! Даже в саду Гесперид. Даже на фамильных фотографиях с правнуками. Даже если вы вместе правильно ответите на вопрос Жюльена Леперса.
Вроде он говорил, что не пьянеет, однако…
Он перестал говорить и жестикулировать, и мы довольно долго сидели вот так. Молча. Глядя на горящие поленья в камине.
– Я не дорассказал тебе историю с Франсуазой…
Он успокоился, и теперь мне приходилось напрягать слух, чтобы расслышать, что он говорит.
– Несколько лет назад, кажется в 94-м, она тяжело заболела… Тяжело… Сволочная раковая опухоль разъедала ее внутренности. Сначала ей удалили один яичник, потом другой, потом матку… и много чего еще, точно не знаю, она со мной не откровенничала, но все оказалось хуже, чем предполагали врачи. Франсуазе оставалось жить считаные недели. Дожить бы до Рождества. До Пасхи уже навряд ли.
Как-то я позвонил ей прямо в палату и предложил уволиться с королевским выходным пособием – чтобы, выйдя из больницы, она могла отправиться в круиз. Пусть сходит в самые дорогие бутики и выберет себе самые красивые платья, в которых будет прогуливаться по палубе, потягивая коктейли. Франсуаза обожала «Pimm’s»…
«Приберегите ваши денежки, я еще выпью с остальными, когда мы будем провожать вас на пенсию!» – вот что она мне ответила.
Мы весело шутили – мы были хорошими актерами, умели делать хорошую мину при плохой игре… Последние прогнозы врачей были просто катастрофическими. Я узнал от дочери Франсуазы, что она вряд ли дотянет до Рождества.
«Не верьте всему, что вам говорят, вы, конечно, променяете меня на молоденькую, но не на сей раз…» – прошелестела она на прощанье. Я что-то буркнул, повесил трубку и расплакался. Я вдруг понял, как сильно я ее люблю. Как нуждаюсь в ней. Мы семнадцать лет проработали вместе. Не расставались ни на один день. Семнадцать лет она меня терпела и помогала мне… Она знала о Матильде и не сказала ни единого слова. Она улыбалась мне, когда я был несчастен, и пожимала плечами, когда я был в плохом настроении. Ей было двадцать, когда она пришла ко мне работать. Она ничего не умела. Только что закончила школу гостиничного хозяйства, но все бросила, потому что какой-то повар ущипнул ее за попку. Она не хочет, чтобы ее щипали за попку – об этом она заявила при первом же разговоре. Но ей не хочется возвращаться к родителям в Крёз. Она туда поедет, когда купит собственную машину – чтобы вернуться, когда сама того пожелает! Я взял ее на работу за эту последнюю фразу.
Франсуаза тоже была моей принцессой…