Дело о пустой консервной банке - Гарднер Эрл Стенли. Страница 34

Уэнстону до этого момента удавалось сохранять на лице маску бесстрастия.

– Сто есе? – с раздражением спросил он. – У вас есть какое-нибудь веское доказательство, стобы подтвердить сказанное?

Она вытащила из сумочки довольно потрепанный конверт с китайской маркой и почтовым штемпелем.

– Это письмо, – сказала она, – было отправлено из Шанхая восьмого января 1921 года.

Уэнстон и Мейсон одновременно придвинулись, чтобы рассмотреть конверт вблизи. Уэнстон же протянул было к нему руку, но Дорис тотчас оттолкнула ее ловким движением.

– Но-но, – угрожающе предупредила она, – не шалить! Посмотрите, и все!

– Это вас отец писал? – спросил Уэнстон.

– Совершенно верно, а вот здесь, на конверте, видите, адресат: имя – Дорис О. Уикфорд.

– Обратный адрес, – прочитал Мейсон, – в верхнем левом углу: «от Джорджа А. Уикфорда в Шанхае».

– Совершенно верно. Это было его настоящее имя. А вот фотокопия его брачного свидетельства, когда он женился на моей матери – в сентябре 1912 года. А вот копия моего свидетельства о рождении – ноябрь 1913 года. Обратите внимание, мою мать звали Октавия, а я была наречена при крещении Дорис Октавия Уикфорд.

Мейсон внимательно рассматривал обе фотокопии документов, потом поднял глаза и увидел растерянного Уэнстона.

– А теперь, – сказала Дорис Уикфорд, – я зачитаю вам выдержки из этого письма. Мне ведь, заметьте, было в то время восемь лет, и он писал его, как и всякий другой отец писал бы своему ребенку в таком возрасте.

Она достала из конверта несколько сложенных вчетверо листов бумаги. Она была тонкая, полупрозрачная, как пергамент, типичная для китайского производства, и на ней текст простым карандашом.

– «Дорогая доченька! – читала Дорис. – Прошло уже, кажется, много времени с тех пор, как твой папочка видел тебя. Очень по тебе скучаю и надеюсь, что ты ведешь себя хорошо. Не знаю пока, когда папочка сможет вернуться к тебе, но думаю, что это произойдет в скором времени. Здесь я занимаюсь прибыльным делом и надеюсь вернуться и рассчитаться со всеми своими долгами. Ты должна помнить, что не надо никому говорить, где твой папа, потому что некоторые дяди, доставлявшие мне немало неприятностей, попытаются не дать мне скопить достаточно денег, чтобы рассчитаться со всеми. Если они оставят меня в покое, хотя бы ненадолго, то я не только смогу все отдать, но у меня еще останутся кое-какие деньги. И тогда я вернусь к тебе, и мы долго не будем расставаться. Ты сможешь иметь красивые платья, мы купим тебе пони, если ты еще этого не расхотела». – Она подняла голову и сказала: – Я написала ему, что хочу пони в подарок на Рождество.

– А ваша мать? – спросил Мейсон.

– Она умерла, когда мне было шесть лет, буквально перед тем, как отец отправился в Китай.

– Продолжайте.

Дорис вновь уткнулась в письмо:

– «Я занимаюсь здесь теперь очень хорошим делом, но не могу тебе сказать – каким. У меня есть партнер. Его фамилия Карр. Не правда ли, смешная фамилия? Но он очень хороший партнер и очень мужественный человек. Три недели назад мы путешествовали по реке Янцзы, и лодка, в которой я находился, перевернулась. Несколько лодочников-китайцев устремились к опрокинутой лодке, но одного из них отнесло течением прочь. Течение было очень сильное. Человек этот не умел плавать. Он был всего лишь китайцем, а здесь жизнь работника почти не ценится. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из его собратьев попытался спасти его, даже если бы они были сильными пловцами. Но мой партнер Карр отправился вплавь на помощь этому парню и дотащил его на себе обратно до лодки. К тому времени моя лодка подошла как раз к тому месту, и эти кули ее снова спустили на воду. Все бы ничего, но мы потеряли много груза, который так и не удалось спасти.

Вода в этой реке совсем желтая от песка. Даже после впадения ее в океан, во всем устье, вода имеет такой же цвет. Янцзы – очень большая река, и Шанхай стоит на ее притоке, который называется Вангпу.

Шанхай – огромный город. Ты себе не представляешь, какой он шумный и оживленный. Такое впечатление, что каждый выкрикивает что-то во весь голос. Трудно поверить, что люди могут производить такой неимоверный шум.

Мне хочется, чтобы ты росла послушной девочкой, хорошо училась в школе. К сожалению, мне не удастся прислать тебе пони к Рождеству, так как нет никакой возможности переслать это животное из Китая в Соединенные Штаты. Но скоро, когда твой папочка вернется, ты получишь своего пони. Твоему папочке так одиноко здесь без дочурки. Крепко целую тебя. Папа.

P.S. Когда будешь писать мне сюда, то письмо можешь адресовать мне, но смотри, только пиши для Доу Такера и отправляй его для компании „Американский Экспресс“. Оно нормально дойдет».

Она сложила письмо, некоторое время подержала в руках, как бы раздумывая, дать ли его посмотреть Мейсону или нет. Нет, не дала, торопливо затолкнула его в конверт и объяснила:

– Я сохраняла его, потому что оно было последним из полученных мной от отца писем. Остальные все потерялись. А это я берегу, больше ведь я ничего не слышала о своем родителе. Не знаю, что с ним случилось.

Уэнстон старался напустить на себя равнодушный вид, будто это чтение не произвело на него никакого впечатления.

– Есе у вас есть сто-нибудь? – поинтересовался он. – Мозет быть, есе есть какие-нибудь доказательства?

Она взглянула на него, словно исследователь-испытатель, смотрящий на букашку, насаженную на булавку, и тихо сказала:

– У меня много доказательств. Вот фотография… семейная, снятая за год до смерти матери. Мне тогда было шесть лет, почти семь.

Она достала из сумочки довольно выцветший снимок того грязноватого оттенка, который был характерен для матовых отпечатков тех лет. Это была квадратная фотография размером три с половиной на три с половиной дюйма. На ней были запечатлены мужчина и женщина, сидящие на верхней ступеньке парадного крыльца. У мужчины на коленях сидела девочка. Несмотря на крысиные хвостики косичек и очень юный ее возраст, сходство с Дорис Уикфорд было поразительным.

Плотно сжав губы, Уэнстон исподтишка взглянул на Мейсона и едва заметно кивнул ему.

– Вы помните своего отца? – спросил Мейсон, обращаясь к Дорис.

– Естественно. И конечно, это воспоминания маленькой девочки. Мне исполнилось семь, когда я его видела в последний раз. Наверное, кое-что я запамятовала, но вы должны сделать скидку на мой юный возраст. Если же не считать этого, то я отчетливо помню немало подробностей, касающихся отца, его терпения, неизменного уважения к правам других, и, что наиболее важно, – правда, в то время я не придавала этому большого значения, а теперь, с годами, когда я уже многое повидала и ценю больше, – я никогда не видела, чтобы он когда-нибудь вышел из себя или сказал кому-нибудь резкое слово. А все же ведь и ему пришлось пережить немало.

– А где вы жили?

– Адрес на этом письме, – сказала она. – В Денвере, штат Колорадо.

– И вы были там все время, пока отец не исчез?

– Он не исчезал. Он просто уехал. В Денвере работы не было…

– Ладно, пусть будет по-вашему, – прервал ее Мейсон. – И долго вы жили там? Я обратил внимание: в вашем свидетельстве, в графе о рождении, указано, что вы появились на свет в Калифорнии.

– Да, это так. Одно время мы жили в Калифорнии, потом переехали в Неваду, а оттуда – в Денвер. Отец работал на шахте. Условия труда становились все хуже и хуже, отец сначала жаловался, а потом начал организовывать людей. Профсоюзы до тех мест не дошли, и компания уволила его. Папа открыл небольшой магазин, и шахтеры стали покупать у него разные товары. А потом компания просто разорила его, втянула в изматывающую борьбу с конкурентами. Она стремилась вообще выжить его из страны. Там говорили, что его латаный-перелатаный социализм разрушит страну. Вот тогда-то он и влез в долги. Он…

– Наверное, – сказал Уэнстон, – нам придется встретиться с мистером Карром, мистер Мейсон.

– Можем кое-что проверить, – задумчиво сказал Мейсон, – например, этот инцидент с перевернутой лодкой на Янцзы, прежде чем углубляться дальше…