Замужем за олигархом - Лобановская Ирина Игоревна. Страница 33

Бабушка звала и звала. А годы все шли да шли, пока, наконец, Миша все-таки не поступил в институт. Началась другая жизнь. И однажды дверь в его комнату открылась…

— А вот и он, больной зуб! — хмыкнул Илья, входя. — Долгонько же мы тебя разыскивали, роднулька! Все адресные бюро перерыли! Всех девиц там заманали, ага! — он захохотал. — Ну ты и скотина, сладкий! Скрылся от всех, словно сбежал… Мы уж думали, в тюрягу загремел или в дурдом угодил… Потрясно! А что? С тебя станется!

Миша застыл на табуретке.

Илья, войдя, помаячил по комнате и полюбовался на себя в тусклое зеркало. Все те же вызывающе яркие одежды… Цыган — он до самой смерти цыган.

— По-моему, я с этой бородой теперь похож на тульского оружейного мастера, — заметил он, любовно поглаживая себя по отросшей бородке.

— Да. На пряничного мастера! — согласился Каховский.

— Опс! Что это за «пряничный мастер» такой? — пропел все так же кудрявый Денисик, вплывая в комнату. — Как ты думаешь, Митюша? Пекарь в фартуке, делающий пряники? Или просто метафорически пряничный, как на русских печатных пряниках и ярмарках — с вьющейся бородкой и доброй ясной улыбкой? А почему у тебя так грязно? И перегаром разит! Фу, Мишель!.. — он брезгливо сморщился и подозрительно оглядел Михаила.

— Люди пауки часто имеют бороду, — заметил Митенька, появляясь в дверях следом за приятелями. Он был все такой же светлый и по-прежнему фарфоровый. Только немного повзрослел. — Посмотрим на портреты Павлова, Менделеева, Пифагора и других мэтров. Вот и Илья туда же, на минуточку. Сдается мне, — принялся он вдруг рассуждать, — это увлекательная тема. Поговорим о том, люди каких профессий чаще носят бороды. По моим наблюдениям, ее обожают господа ученые и художники. О чем это говорит? Мы — личности творческие. Нас это объединяет. Софья Ковалевская даже утверждала, что математик — в душе поэт. Ну, это она исключительно о себе… А вот люди коммерции, инженеры, техники не носят обычно бород, а гладко бреются. Отсюда мораль, что они тоже похожи: практичные прагматики, работяги — и коммерсанты, и инженеры. А мы, бородачи, зато парим в эмпиреях! — он ласково погладил свою тоже выросшую за это время светлую бородку. — Але, роднулька! Проснись! Опять живешь кувырком?

Миша молча смотрел на них и вдруг ощутил, остро и болезненно, словно порезался ножом, что тосковал он без них все эти годы мучительно, непрерывно ждал их, представляя этих своих безалаберных и насмешливых, языкастых и нестандартных приятелей.

— Это вы?.. — прошептал он и растерянно поправил очки.

— Мы! — расхохотался Илья. — В натуре! Живешь потрясно! Не хочешь ли снова с нами побродить?

Илья дома, у доктора Титова, сейчас появлялся редко. Он постоянно где-то бродил. То ездил на родительские деньги или «бабки» сестер в Магнитогорск, в Кижи или в Тулу. Просто так. Из любви к бродяжничеству, неискоренимому, как московская сырость. То приходил к приятелям и выпрашивал разрешения переночевать у кого-нибудь в комнате на полу или на свободной кровати. То с утра до вечера разъезжал по столице от метро «Третьяковская» до метро «Новогиреево», уезжал в Лосиный остров или в Битцу, а то и еще подальше, где одна лишь задумчивая тишина и нет людей. Иногда, если удавалось, вытаскивал с собой Дени или Митеньку, бурно агитируя за природу. С собой в рюкзаке он постоянно таскал большую флягу с лимонадом, кока-колой или с «фантой», на манер вечного туриста. И кочевал, кочевал, кочевал, видя в этом величайшее удовольствие.

Все это тотчас выложил Михаилу Денисик. Илья слушал и белозубо ухмылялся, словно речь шла не о нем.

— А ты как, малыш? — спросил Миша.

И Дени залился смехом.

— А я ворон считаю! Это теперь моя профессия. Живу в «курятнике», который устроил у себя в квартире. Бабуля умерла… — он поскучнел. — А предки все болтаются по зарубежам. Елы-палы… Там и помрут, видно. Да мне плевать… В Новый год сплю, никаких праздников не отмечаю. Зато езжу на соколиную охоту! — Денисик горделиво тряхнул кудрями. — Иногда ем сырое мясо. Одно время питался рябиной с кустов, рыбой с потрохами и городскими голубями, которым отрывал головы — экономил. Сначала силок делал, а потом наловчился руками ловить. Вот вижу стаю голубей на улице. Раз — и бросаюсь ничком прямо на нее! Одного голубя накрою и хватаю. И несу к себе домой. А там сворачиваю ему голову набок, а потом вращаю ее несколько раз и отрываю рукой. Я на своем веку уже столько птиц убил, что и не счесть!

Как всегда, заливает, подумал Каховский. И тотчас включился в игру.

— А что, милое дело… Самостоятельность, как-никак…

— Угу! — согласился малыш, сморщив носик. — В одной комнате у меня — ящик с очень мелкими и гниловатыми яблоками. Это с Митькиной дачи, бери и угощайся каждый, кто придет. Помнишь, как ты нас огрызками угощал? — И Дени вновь зазвенел детским смехом. — В другой комнате — много клеток с птицами. Ну, там певчие дрозды, а еще недавно я поселил двух птичек — зарянку и варакушку. Ты заходи, сам все увидишь. А раньше у меня еще был домовый сыч. Без клетки жил, просто в коридоре, привязанный за одну ногу на длинную веревку.

— Кто бы мог подумать… — прошептал Михаил — А почему он домовым называется? Сыч вроде в лесу живет?

— Лесной сыч — да, а этот любит чердаки и подвалы.

— Значит, днем он спал, а ночью что делал?

— Ну, в городе и на привязи у него, конечно, природный ритм несколько нарушился, по ночью он смирно сидел, — весело доложил Денисик.

— Ухал?

— Домовый не то чтобы ухает, но он вот так делает: «Кжж-шш-чччи-и-и-у!» — И очаровашка очень громко изобразил птицу и сам встряхнулся, как сыч.

Илья зашелся от хохота.

— Дурашка! — нежно пропел Митенька.

— Чего ты ржешь, как лошадь президента? — обиделся на цыгана Дени. — Ты же ничего в моем деле не петришь! А соколиная охота — это так красиво! Когда сокол добычу берет… Кругом весна, деревья отряхиваются от зимы… И земля такая живая-живая… Елы-палы… Тупарь ты все-таки, Илюшка! Как твое любимое дерево, из которого ты режешь ложки да плошки. А Тимирязевка? Какие там заповедные пруды с рыбой! Там кур разводят, и виварии есть для опытов. И очень удобно работать: сделают преподы для студентов препарат из коровьей ноги, а саму ногу домой несут, разделив на всех, — вот и ужины для семей. Экономия! — Он важно поднял вверх все так же наманикюренный палец.

— Ты лучше расскажи роднульке о своей женитьбе! — насмешливо посоветовал Илья.

Михаил удивился:

— Ты женился?

Малыш поскучнел.

— Ну, нашло помутнение… На минуточку, как говорит Митька. Елы-палы… Мы разводимся. Главным образом вот почему: жена христианка, а я против христианства. Сыну уже два года, а моя дура вместо меня милиционера нашла. Ну и ладно, пусть к нему уходит, если ей так будет лучше.

— Против христианства? — недоуменно повторил Миша. — А… кто же ты тогда?

— Да никто! — махнул рукой Дени. — Зато уже преподаю в Тимирязевке. Как аспирант. Валю студентов беспощадно. И объясняю это идейно: я весь материал когда-то зубрил, а они, нынешние, к учебникам не притрагиваются, а я им — оценки хорошие ставь? Фига! Нет уж, я учил, и они пусть учат!

— Вообще-то логично… — пробормотал Каховский.

— Если можешь не жениться — не женись, — вставил разумник Митенька.

— А еще я увлекся лепкой, — продолжал Денисик. — Леплю в основном из пластилина. Скульпторы тоже часто черновые модели делают из него. Покупаю детский пластилин и весь его сразу, все цвета — в кастрюлю, плавлю в кухне на огне, и получается такая густая масса одного буро-зеленоватого цвета. Из нее и леплю. В основном динозавров.

— Почему? — изумился Миша.

— Люблю! — коротко пояснил малыш. — Я нервный, потому и леплю — это нервы успокаивает, так вот руками поработать. И ногти, видишь, у меня специально длинные — для лепки.

За окном медленно темнело. Дронов встал, включил свет и полюбовался на голую лампочку под потолком. Михаил съежился на своем стуле. Кому какие выпали фишки… А мир жесток и безумен.