Миллион с Канатной - Лобусова Ирина. Страница 62

— Алексей Зеленко — это он, — Таня с ненавистью кивнула в сторону трупа Артема, — ты о нем писал. Я шла на сход за ним. Я знала его под именем Артема.

— Ты знала, что он убийца? — удивился Володя.

— Догадалась, как прочитала твое письмо, — сухо сказала Таня, — помнила, как он говорил о Боге. И вроде как крестился. Это было так не похоже на поведение бандита, что я и тогда еще неладное заподозрила. Но я не думала, что все настолько плохо. А потом я подтвердила свою догадку. Говорила с той старушкой, которая видела, как уводили Эдика Шпилевого, проводника по катакомбам. Она подтвердила, как крестился. Я поняла, что самозванец Японец и сумасшедший убийца, бывший священник, это Артем.

— Ты рисковала, если знала это и шла сюда, — мягко упрекнул ее Володя.

— Я не думала об этом, — прекратив рыдать, Таня вытерла залитое слезами лицо ладонью, — мне так хотелось увидеть человека, чью историю я знала, — бывшего священника с садистскими наклонностями, который перешел к красным потому, что ему нравится пытать и убивать. Недальновидный дурак Патюк поручил ему искать камни, сокровища Мишки Япончика. Но он не до конца понимал, с кем имеет дело. Убийца успел замучить свои жертвы до того, как те успели что-то ему рассказать. Я, кстати, догадалась, почему Патюк снял с него расстрельную статью.

— Камни, — сказал Володя.

— Точно, — кивнула Таня, — «слезы Боженьки», о которых рассказал на исповеди Багряк.

— Интересно, нашел ли Патюк камни, — вслух задумался Володя.

— Нет, — Таня вскинула на него глаза, — не было никаких камней! Разве ты еще не понял этого? У Мишки Япончика не осталось никаких сокровищ! Все свои сокровища он потратил на сбор, обмундирование и оружие для полка, о котором так мечтал. Ради своего полка, ради мечты стать красным командиром он потратил все свои деньги. Я хорошо знала Мишу. Он добывал деньги с легкостью и шиком. Но с такой же легкостью и шиком мог их отдать. Так что камней не было. Легенда осталась легендой. И сумасшедший убийца был просто больным человеком, бессмысленно убивавшим людей ради мечты о том Боге, которого он потерял...

Больше Володя и Таня не сказали друг другу ни единого слова. Очень скоро помещение катакомб заполнилось солдатами и чекистами. Их было так много, что спины толпившихся людей полностью закрывали Таню и Володю друг от друга. А потом они потерялись из вида.

Сергея Ракитина похоронили на Втором Христианском кладбище, неподалеку от могилы бабушки Тани. На похоронах Таня не плакала. Неподвижно застывшая, прямая, она была похожа на каменного исту­кана, разом лишившегося сходства с человеческим существом. Глаза ее стали тусклыми. И никто из собравшихся на похоронах не мог вынести их взгляд.

А людей было много. Сергея Ракитина хоронили с помпой. Были пламенные речи, и даже ружейный салют. Он стал героем, павшим в войне с бандитами. И Таню также окружили почестями, как вдову героя.

Через несколько дней ей предоставили комфортабельную квартиру на Екатерининской улице. Там было три больших комнаты — настоящая роскошь по тем временам. Ей также выписали персональную пенсию за погибшего супруга-чекиста. Получая эту пенсию, Таня могла жить безбедно и готовиться к рождению ребенка.

Но Таня ни к чему не готовилась. Целыми днями она сидела в кресле-качалке в самой большой комнате квартиры и раскачивалась, бессмысленно глядя в пустоту.

Перепуганные до смерти Ида с Цилей постановили, что в квартиру к Тане переедет Ида с малышкой, чтобы не дать ей сойти с ума. Ида взяла на себя все хлопоты по дому, но Таня, казалось, не замечала этого. Она часами сидела в своем кресле, ни с кем не желая говорить.

Володя женился на Алене Спицыной 30 апреля, ясным, солнечным днем. Роспись в загсе была назначена на 12 часов 30 апреля, но уже с 9 утра квартира на Спиридоновской была полна подруг и родственников Алены, которые пили деревенский самогон и горланили во всю глотку.

К 10 утра Алена успела выпить со всеми родственниками. И, раскрасневшись, устроила скандал по поводу того, что ее красное шелковое платье, которое она собиралась надеть на роспись, оказалось измятым.

Забившись в угол, Володя с ужасом смотрел на весь этот страшный свадебный переполох, чувствуя непреодолимое желание сбежать, выпрыгнуть в окно, и прекрасно понимая, что не успеет этого сделать. На душе было муторошно и тошно, и он бы заплакал, если б умел. За раскрасневшимся лицом Алены, за толпой ее деревенских родственников, провонявших весь дом сальной колбасой и чесноком, ему все время чудился тонкий силуэт Тани. И он никак не мог избавиться от этого наваждения.

К 9 утра 30 апреля Таня проснулась от сильной боли в животе. Тянул низ живота, крутило спину. Ее мучило не проходящее расстройство желудка, а живот вдруг стал твердым, как камень. Ида с трудом дотащила ее до привычного кресла. Но когда в 10 утра Таня поднялась, чтобы пойти в туалет, из нее вдруг прямо на пол выплеснулось целое море воды! Ида немедленно остановила на улице какую-то пролетку и повезла Таню в Еврейскую больницу к доктору Петровскому. Было видно, что Ида перепугана больше, чем сама Таня, по дороге Таня даже подбадривала суетящуюся подругу. Сама она прекрасно понимала, что у нее отошли воды, и ребенок скоро появится на свет, и принимала разрывавшую ее изнутри дикую боль как благословение свыше.

В четверть первого бешено орущая толпа вывалилась из здания Воронцовского дворца, осыпая Володю и Алену Сосновских рисом, пшеном и бумажными цветами. Володю при этом мучило одно страшное воспоминание. Он уже видел такую свадьбу и запомнил ее отчетливо. Точно такую же — с дурацким зерном, бумажными цветами и даже лентами, вплетенными в гривы лошадей. Это была свадьба его кучера...

К половине первого Таня несколько раз от боли теряла сознание. В конце концов доктор Петровский принял решение сделать разрезы и наложить щипцы. В полубреду Тане казалось, что с ее тела тысячи демонов заживо сдирают кожу. Волны нестерпимой, разрывающей боли посылали обжигающие волны в ее мозг, и Таня не понимала, на каком находится свете.

Запах сладковатого хлороформа и какой-то де­зинфекции, отдаленной хлорки больничной палаты и свежий металлический запах крови — и все это на фоне боли, которая ни на минуту не отпускала ее измученное тело, разрывая все больше и больше. Ее безумные крики и громкие голоса врачей слились в единую какофонию, которая, казалось, не отпустит уже никогда.

В 3 часа дня Володя вышел из-за стола, за которым пьяны уже были все, и тихонько вышел на улицу. С этого дня у него навсегда появилась горькая складка у рта. И, не понимая, что делает, он тихонько выдохнул далеко-далеко, в пустоту, где никто не мог его услышать:

— Таня...

В 3 часа дня измученное тело Тани вытянулось на пропитанных пóтом простынях. Она не могла поверить, что все закончилось. Все вокруг заполнил тонкий голосок ее ребенка...

Таня проснулась к вечеру, когда было уже темно. Все ее тело было разбито. В палате появилась улыбающаяся медсестра, держа белоснежный объемный сверток:

— Девонька у вас! Доченька! Крепенькая, здоровенькая. 3550! А какая миленькая — ну просто картинка!

Таня потянулась вперед, вкладывая в это движение всю свою жизнь. Медсестра осторожно положила ей на руки ребенка.

Таня с жадностью вглядывалась в красноватое личико дочки, вдыхала ее сладкий запах. Малышка распахнула глаза. На Таню уставились два ярких огонька, которые навсегда взяли в плен и ее жизнь, и ее душу.

Таня всматривалась в такие знакомые глаза, которые нельзя было не узнать. И она узнала их. У дочки были глаза отца. Глаза Володи...