Рыцарь-ворон (СИ) - Крымская Диана. Страница 9

- Разве, сир? - удивилась Эдель. - Мне помнится, - простите мою дерзость, - что и вы, и ее величество говорили о том, что выбор предоставлен мне, и что я могу выбрать достойного. И, положа руку на сердце, разве не любой из дравшихся сегодня был достоин стать моим избранником?

- Хм. Да, действительно, мы говорили это... Что ж. Вы выбрали себе супруга, мадам Карлайл, и завтра в полдень предстанете с ним перед алтарем. Да будет так. Поздравляю, граф де Турнель.

И, едва кивнув головой графу, король, весьма недовольный, вернулся в ложу к своей жене, которая не скрывала ярости и шипела оттуда, как разъяренная кошка.

Свадебный пир был в самом разгаре. Гости были все уже навеселе; кубки, вначале исправно поднимавшиеся за новобрачных, давно уже опорожнялись безо всяких здравиц; придворные менестрели охрипли, устав воспевать прошедшее ристалище, доблесть и храбрость сражавшихся на нем рыцарей, славных победителей (а ими были признаны все-таки, после расследования, двое - и Турнель, и Буажи) и красоту королевы турнира.

Сидя на помосте между королем и тем, кто отныне стал ее мужем перед богом и людьми, Эдель боялась смотреть на супруга и почти не поднимала глаз. По правде говоря, она надеялась, что он оправдает свою репутацию пьяницы. Предстоящая брачная ночь страшила ее. Если бы он напился до бесчувствия... Но де Турнель, хоть и выпил изрядно, пьяным не выглядел. Руки его не дрожали, взгляд оставался ясен.Эдель он почти не говорил, за исключением пары коротких вопросов о ее предпочтениях в еде и винах. Ни изысканных комплиментов, ни куртуазной беседы. Она, однако, была лишь рада этому. Она страшилась этого человека... и жалела о решении отдать ему свою руку. Филипп де Буажи, - который сидел здесь же, на возвышении, по левую руку от короля и по правую от королевы, как второй победитель турнира, - казался ей сейчас куда менее опасным.

...В церкви, где венчались Эдель и де Турнель, только и было разговоров, что о подпруге лошади последнего, которая, действительно, оказалась перерезанной. И о том, что паж графа, уличенный в этом преступлении, был найден на конюшне с кинжалом в груди; и о том, что де Турнель не собирался скрывать, что это дело его рук, заявив во всеуслышание, что сам расправился с негодяем, предавшим его.

Юноша, - совсем молоденький, шестнадцатилетний паренек, - по слухам, так и не признался, подкупил ли его кто на столь подлое дело, или он сам, по каким-то причинам, решился на это. Пажа особо не жалели; но все же такое наказание сочли чересчур суровым. Эдель же пришла в ужас, услышав все это. Она и представить себе не могла, что ее муж окажется таким жестоким. Она сама бы вынесла всё; но мысль о том, что и с Диком он будет так же беспощаден, леденила душу.

Она собралась с духом и все же бросила на него быстрый взгляд. Он не был таким красавцем, как герцог де Буажи; и все же не было в нем и ничего отталкивающего. Следы невоздержанных возлияний и неизвестной ужасной болезни еще не оставили на нем свой след. Обыкновенное мужское лицо: жесткие черты, крупный нос, густые брови, четко очерченные скулы с выступающими желваками. Он не носил, вопреки норманнскому обычаю, бороды, - так же, как и де Буажи. Густая седина в черных волосах, глубоко запавшие глаза, горькие складки у крепко сжатого рта и тонкие, но заметные продольные морщины на высоком лбу говорили о какой-то затаенной боли или перенесенных страданиях.

Нет, он не выглядел таким уж злодеем. Мрачным, неразговорчивым, грозным - да. Но не жестоким. Лучше б Эдель не слышала ничего про того пажа... Она невольно вспомнила, что, кажется, видела этого несчастного на ристалище. Пажей там, у шатра де Турнеля, было двое; они стояли рядом и, когда после первой схватки рыцарь подъехал к ним, один из них помог ему спешиться и проверил сбрую и седло, а второй в это время вынес целое копье, взамен переломленного. Первый был, помнится, тоненький как тростинка и черненький; второй же - светловолосый и крупный юноша с бледным лицом. Кого же убил граф? О Боже, прости несчастному все его грехи... И все же, накануне своей свадьбы пойти на убийство - какое злодейство!..

Ниже помоста располагались столы для менее привилегированной знати. За одним, самым дальним, находился Лайонел, но Эдель со своего места даже не видела его. За ближайшим же к королевскому помосту столом сидели двое неудачливых женихов Эдель - Обри д’Эпернон и Клод д’Антраг. Монасье не смог присоединиться к пирующим: он сломал обе ноги.

Аквитанский рыцарь тоже был тяжело ранен, но явился на торжество, превозмогая боль. Он привлекал всеобщее внимание, и Эдель тоже несколько раз посматривала на него с сочувствием. Пол-лица молодого человека было обмотано тряпками, сквозь которые кое-где уже сочилась кровь. Ни есть, ни пить он не мог, и просто сидел, неподвижно уставившись в одну точку единственным глазом.

- Ах, несчастный Антраг, - услышала Эдель голос королевы, - та была уже сильно пьяна. - Вы только посмотрите, Филипп, что вы сделали с ним!

- Роковая случайность, ваше величество, - спокойно отвечал де Буажи.

- Как бы бедняжка не умер от голода или жажды, - и королева с удовольствием отхлебнула из своего кубка. Де Буажи что-то негромко сказал ей, и она глупо захихикала.

Муж вдруг резко встал, заставив Эдель вздрогнуть. Широким шагом он спустился с помоста и направился к месту, где сидел Клод. Сев рядом с ним на скамью, граф де Турнель начал что-то говорить аквитанцу; на лице его появилось незнакомое доселе Эдель выражение дружеского расположения. Что бы он ни говорил, слова его, по-видимому, возымели действие; Антраг медленно встал, оперся на плечо графа, и тот повел его к выходу из залы.

- Боже, как же скучны свадьбы, где невеста не невинна! - воскликнула королева, следя за ними недовольным взглядом. - Ни шуток, ни смешных песенок, ни веселого провожания молодых до спальни...

- Любовь моя, черт побери, вы правы! - ответил король. - Но, с другой стороны, новоиспеченная графиня де Турнель так давно и так недолго была замужем, что, можно сказать, она почти девственница.

- «Почти»! - фыркнула его жена. - Государь, какой же вы шутник!

Эдель, которой и так кусок не лез в горло, ощутила, что ее начинает мутить от страха. Если б его величество знал, насколько он недалек от истины...

- Пусть нельзя повеселиться над девственностью невесты, ваше величество, но тогда можно спеть что-нибудь о состоятельности жениха! - предложила королеве одна из прислуживавших ей дам.

- Что вы, милочка, - вздохнула та, - разве есть у кого-то сомнения в мужской доблести графа де Турнеля? Он не раз доказывал ее. Знаете ли вы про его детей? Правда, бедняжки... - и она зашептала что-то на ухо даме.

Эдель окончательно сникла. Краем уха она уловила слово «болезнь», - и, вспомнив о предупреждении королевы, почувствовала себя еще хуже. Ее муж болен. Он пьет. У него дети - должно быть, внебрачные... Почему, почему она не выбрала де Буажи??

- Мессир... - Голос ее был слаб и тонок, - голос котенка, перепуганного и сжавшегося в комок в углу. Таким котенком она себя и чувствовала, - и, как у котенка, быстро-быстро билось ее сердечко.

Антуан де Турнель стоял в дверях отведенной им опочивальни. Он казался огромным и зловещим, ниспадающие сзади складки плаща напоминали сложенные крылья какой-то черной птицы... Ворона?

Эдель, - несмотря на тепло от расставленных вокруг ложа жаровен, натянувшая меховое одеяло до самого подбородка, - с ужасом смотрела на мужа. Отныне она принадлежит ему... Чужому, незнакомому, жестокому, грозному норманну.

Он сделал шаг вперед, расстегивая серебряную фибулу у плеча, скреплявшую плащ, и молодая женщина, не выдержав, вскрикнула от страха.

- Вы боитесь меня, мадам? - Это был скорее не вопрос, а утверждение.

- Я... я... н-нет, - пролепетала она. Его плащ упал на каменные плиты, теперь он был еще на шаг ближе и стянул через голову кафтан, оставшись в нижней камизе. Эдель закрыла глаза и начала было молиться; но слова молитвы вылетели из кружащейся от ужаса головы.