Чужая женщина (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 28

Они вышли все вчетвером: он, его жена и двое детей. Дочку держал на руках и прижимал к себе хрупкое тельце в светлом пальтишке, а она размахивала ручками, ловила капли дождя. Я перевела затуманенный взгляд на его жену, и внутри все оборвалось с такой силой, что я громко застонала, втянув судорожно воздух. Как когда-то после нашей первой ночи, когда увидела, как он целует ее живот. Только сейчас намного больнее. Сейчас я изрезана на части и понимаю, что после этого уже не воскреснуть. Я не смогу смириться и забыть. Это уже невозможно. Перед глазами вдруг возникла совсем другая картина — это я с ним там, а у него на руках наш сын. Он размахивает шариком и кричит "папа", а я улыбаюсь Олегу и плачу от счастья.

Слезы размазали картинку и смешали обе в кровавый калейдоскоп несбывшихся желаний. Они уехали, а я… я еще какое-то время сидела там, задыхаясь от слез и от понимания, что и здесь меня вышвырнули куда-то за дверь, как все ту же собачонку, позволяющую себя пинать, лишь бы пару раз погладили и чем-то покормили.

Я куда-то поехала, не знаю куда. Куда глаза глядят. Наматывала круги по городу, стараясь справиться с агонией внутри, стараясь своими силами заглушить боль, но она не стихала. На глаза попалась вывеска магазина, я припарковала машину, и сама не поняла, как купила несколько бутылок водки. Никогда раньше не пила, а тут… наверное, я сломалась. Без возможности восстановления. Боль оглушила настолько, что мне нужно было ее хотя бы немного унять… ооо… как же я ошибалась. Не верьте, если вам скажут, что станет легче. Не станет. Будет только хуже. Боль вырвется наружу и начнет разрушать не только вас изнутри, но и всю вашу жизнь. Вы с нее сбросите цепи и дадите ей право превращать вас из человека в больное жалкое животное, которое каждый захочет пнуть или пристрелить из жалости, но не более того. Но я не думала об этом, мне хотелось заветного "легче", но не стало, меня захлестнуло еще больше отчаянием и истерикой. Захотелось увидеть сына. Безумно захотелось. Еще сильнее, чем вчера. Я приехала к сестре по инерции, поднялась на лифте, чуть пошатываясь, и вдавила кнопку звонка. Мне послышалось, как к двери подошли. Потом отошли от нее. Я настойчиво давила и давила на кнопку звонка, пока Лера не распахнула дверь, кутаясь в халат.

— Что случилось, Зоря?

— Привет, — попыталась улыбнуться, но вышло криво, — а я… я к Чертику пришла.

— Чертик спит, ты его чуть не разбудила.

Она придерживает дверь и войти не приглашает, а моя боль смелая стала, борзая. Она больше не хотела сидеть во мне. Ее рвало наружу из меня. Крушить и ломать тех, кто ее причиняет.

— Ну я бы подождала, пока проснется. Впустишь?

— Нет.

Отрезала Лера, и ее взгляд стал металлическим.

— Подожди выйдем.

— Я зайду и пого…

Она вдруг оглянулась назад, и в ее глазах появился испуг.

— Не зайдешь. Я не одна. Пошли вниз.

Она стянула с вешалки за дверью плащ, накинула сверху на халат и потащила меня к лифту.

— Что с тобой, Лера?

— Ты пьяная, ты вообще не в адеквате. Ребенку не надо вот это все видеть.

— Что это?

— Вот эту твою пьяную любовь, Зоря. Что-то ее вдруг стало слишком много.

Ударила в самое сердце, пока не сильно, а боль сжалась и запульсировала.

— Он ведь мой сын.

— Ни хрена. Он МОЙ сын. Ясно тебе? Мой. Я не спала ночами, я вставала к нему, когда он болел. Я его любила двадцать четыре часа в сутки. А ты его бросила, чтобы выйти замуж за своего олигарха, чтоб в золоте купаться и танцевать. Ты порхать хотела. Вот и порхай.

Я задохнулась, и моя боль обмоталась удавкой мне вокруг горла.

— Тыыы. Как ты можешь так? Ты ведь знаешь… я ради отца. Меня заставили.

— Я бы Чертенка не бросила, даже если б настал апокалипсис, а ты смогла, значит, он не нужен тебе был. Уходи, Зоря. Не ходи к нам, пока не успокоишься.

— Ты меня гонишь?

Не верю, что слышу это от нее.

— Да. Пора нам поговорить с тобой. То, что нас родили одни родители, не значит, что я тебе чем-то обязана, ясно? Не значит, что ты придешь ко мне в дом, когда вздумается, и попытаешься забрать моего ребенка.

Я вздрагивала от каждого ее слова, словно от ударов в солнечное сплетение.

— Моего ребенка, — эхом повторила и сама себя почти не услышала.

— И деньги мне твои не нужны больше. Можешь не переводить мне. Я и так справляюсь. Не приближайся к Тимке. Ясно? Не мать ты ему. И мне сестрой быть перестанешь, если продолжишь давить на нас.

Каждое ее слово ударом в грудь такой силы, что я две ладони прижала и вдохнуть не могу, и выдохнуть. А она в подъезд зашла и перед моим носом дверь захлопнула.

И отсюда вышвырнули. Стало вдруг так холодно. Я пошла к машине за руль сесть уже не решилась. Села на лавку вместе с бутылкой, отпила водки с самого горлышка. Боль не стихала, становилась все яростней и страшнее. Я набрала маму. Она ответила таким же металлическим голосом, как и у Леры.

— Мам… можно я к вам приеду?

— Что такое? С Денисом поругалась?

— Нет… просто к вам захотелось. Денис в отъезде.

— У тебя свой дом есть. Ночевать дома надо. Вдруг муж вернется, а тебя нет. Потом будешь бегать и жаловаться, что тебя поколотили.

— Не буду. Зачем вам жаловаться, если вы сами меня этому монстру отдали чтоб жить хорошо и дачу себе отгрохать, как у царей.

— Ты не в себе?

— Нет. Я сейчас как раз в себе. Вы… вы меня продали ему. Вы мне жизнь разрушили.

— Неблагодарная дрянь. Я твою жизнь из осколков собрала и конфетку сделала из нее. Ты молиться на меня должна.

— А под оберткой конфетки гниль кровавая. Ты сына у меня отняла, душу, тело. Ты не мать… ты такое же чудовище. Мне страшно называть тебя матерью.

— Ты что пьяная, Зорь?

— Чудовищаааа. Вокруг меня одни чудовищааа.

— Ты не дома? Где Денис?

— Не знаююю. Если бы он сдох, мне было бы плевать, где это произойдет и где разложится его тело. Я вас всех ненавижу.

Трубку забрал отец.

— Ты где? Я приеду заберу.

А теперь они приедут заберут. Конечно. Ведь Денис может разозлиться. Я выключила сотовый и откинулась на спинку лавки, подставляя лицо каплям дождя.

— Ты допивать будешь?

Отрицательно качнула головой и протянула бутылку женщине в черном платке. Она взяла из моих рук бутылку, я думала, выпьет, но женщина вылила содержимое, а бутылку в пакет положила.

— Ты бы шла домой. Нечего сидеть тут и беду ждать. Кто сам неприятности ищет, обязательно находит.

И мне вдруг смешно стало. Неприятности?

— Ты что здесь на лавке для алкашей потеряла? Молодая, красивая. Вызывай такси и уезжай.

— Жизнь потеряла. Вы не видели, нигде не валялась? Грязная такая, черная, с пуантами?

Женщина усмехнулась уголком рта с тонкими обветренными губами.

— А зачем тебе такая? Я вот белую ищу, чистую, с запахом свежевыпеченного хлеба, не видела?

Я тоже усмехнулась…

— Может, они с моей ушли?

Женщина отрицательно покачала головой.

— Нет. Твоей и моей точно не по пути. От моей уже ничего не осталось, по ней погост слезами обливается, а твою еще отмыть можно. За счастье держаться надо, а не отпускать от себя. Ты свою жизнь не теряла. Ты ее каждый раз сама выбрасываешь. Хочешь про будущее скажу твое?

Вдруг за руку меня взяла, ладонью вверх повернула. Я быстро закивала.

— Денег дай, и все скажу.

Я в кошельке порылась. Но там налички не оказалось, одни кредитки. Сняла серьги золотые с бриллиантами в виде сердца и отдала ей.

Женщина мне в ладонь посмотрела и назад отпрянула. Руку мою бросила.

— И правда, грязная. Но не ты ее пачкала… а смерти много вокруг тебя.

Я словно вмиг протрезвела, даже в голове пульсация стихла.

— Чьей смерти? Где смерть?

— Там, где ты…

Встала с лавки и начала крестить меня, утягивая за собой мешок с бутылками.

— Клялась ведь, что не буду. Обет дала. Бес попутал. Не иначе бес. Прости Господи.