Чужая женщина (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 33

Короткий взгляд на обтянутые бархатом бедра, голую спину, длинные локоны распущенные, и у меня запульсировало в висках. Сука, для него вырядилась. Впечатал ее в дверь спиной, сильно навалился всем телом, сатанея от запаха волос, кожи, от ее близости.

— Ты… ты что творишь? — спросил и стиснул щеки ее пальцами, сдавил, заставляя рот открыть.

Молчит и, тяжело дыша, мне в глаза смотрит. А потом сама на мой рот набросилась. Я схватил ее за волосы. Презрение адское, бешеная потребность в этой гадине лживой, в сучке, которая под кожу змеей забралась, но от скольжения ее маленького язычка у меня во рту, трясет как в лихорадке. Целую ее, как голодный одичалый хищник, сминая губы жестко и больно, притягивая за волосы в дикой потребности сожрать не только взглядом. Отобрать то, что считал своим, отобрать хотя бы на несколько лживых минут. Воровать, отгрызать себе ошметки чужого счастья, присваивать каждый ее вздох кусками… чужое… то, что должно было быть моим, и не стало. Зоряна целовала меня с какой-то отчаянной тоской и дикостью, сжимала мои волосы дрожащими пальцами, и я усиливал хватку, давил до хруста ее тело. Впечатывал в дверь сильнее. Она задыхалась, мне было на это плевать, я хотел забрать даже ее дыхание, не давал сделать вдох, пожирал ее, высасывал свою одержимость из нее по глотку. Никогда меня так не вело. Не колотило от поцелуя. Я истосковался по ней до адского изнеможения, до ломоты в костях, до унизительного желания даже вот так… воровать ее для себя у него. И потом холодной волной окатило — а ведь он это не просто какой-то там… это Деня Златов. Друг мой. Оттолкнул ее от себя.

— Все… все. Хватит.

А она снова к губам моим своими опухшими тянется.

— Хватит, б***ь.

— Чего ты хочешь? Зачем за мной пошел… чего ты хочешь от меня, Олееег?

— Скажи… много лет назад перед твоим отъездом с родителями… ты приходила ко мне? Ты меня домой отвела?

И мне не понадобилось ответа, она вдруг побледнела, как полотно. Вот он и ответ — отчаянной болью в ее глазах и прерывистым дыханием. Придавил ее к двери.

— Я с тобой… твою ж мать… я тебя… черт.

Отвернулся, кусая губы, и вдруг услышал ее хриплый голос.

— Да… ты со мной и ты меня. Первый. Мой первый мужчина — это ты…

Обернулся и сдавил ее плечи.

— Это ты меня наказала таким образом? Отомстила мне, да?

И она расхохоталась вдруг истерически и запрокинув голову.

— Отомстила? О да, я тебе отомстила. Трахалась с тобой именно из мести. Как ты там говорил? С ним и с тобой? Ты ведь уже меня приговорил и все ярлыки повесил. Шлюха.

Я замахнулся, но не ударил, сжал ее волосы на затылке и вдруг замер. Вначале все похолодело внутри, и лишь потом я смог сделать вздох — на ее горле четкие следы от пальцев.

— Что за… — в ее глазах блеснули слезы. А я развернул спиной к себе и одернул змейку вниз, хрипло с шумом выдохнул. Никогда не видел такого, это пиз**ц какой-то — вся спина Зоряны в кровоподтеках и ссадинах. Я дернул верх платья вместе с рукавами и тихо сквозь зубы выматерился — на плечах взбухли следы от пряжки ремня. Я осторожно повернул ее к себе, а взгляд так на месте и застыл, он все еще видел не ее лицо, а багровые с черным пятна — следы от кулаков или от носков туфель.

— Что… что это?

— Следы… моего счастливого брака.

Если бы я мог сейчас заорать, я бы заорал. У меня в голове не укладывались нежные слова Дениса и вот это… это жуткое зверство.

— За что? — я подавился словами… я не представлял, за что такое можно сделать с женщиной. С любимой женщиной.

— За то, что могла его подставить перед выборами своей выходкой.

Она опустила лицо и потянула платье наверх, а я задыхался в приступе ярости и боли, казалось, что каждая из ссадин сейчас горит на моем теле.

— И как часто… тебя так?

— Всегда.

Подняла на меня глаза загнанной в угол кошки… готова шипеть и в тот же момент жалобно молит не гнать… не бить ее больше. И я рывком прижал к себе.

— Ты… ты зачем вышла за него?

— Он отца из тюрьмы вытащил.

И все частички пазла вдруг стали на место.

— Убью… — скорее, себе, чем ей.

Глава 17. Олег

Она опять плакала… а я уже не мог отталкивать, гнать. Губы ее мокрые нашел и целовал их жадно и в то же время нежно. Я ни о чем еще не думал. Решения какими-то обрывками вспыхивали в воспаленном мозге, но его затуманило тоской по ней, отчаянием и адской нестерпимой болью, от которой была лишь одна анестезия — ее губы. Я должен был их целовать, чтобы успокоиться, чтобы живым себя снова ощутить.

"Не отдам… не отдам… моя она… моя".

Я еще не знал, как поступлю, мысли цеплялись одна за другую, я только понимал, что все. Не тронет он ее больше. Заберу. Зоряна вдруг оторвалась от моего рта…

— Долго мы здесь… он поймет. Он почувствует. У него нюх, как у зверя. Иди к гостям, я потом выйду.

Я смотрел ей в глаза и видел то, чего ни разу не замечал раньше, а ведь я считал, что неплохо разбираюсь в людях. Ни хрена я в них не разбирался. Я вообще в другом, своем измерении жил. Мне казалось, что есть еще на этом свете добро, мать его. Хоть где-то, хоть в каких-то закоулках осталось, хоть в ком-то. А я сам… я, наверное, был тем самым добром, которое зло вершит во имя справедливости.

Не хотел я очевидных вещей замечать. Опыт хоть и объяснял доходчиво, но брал дорого, и я все равно оставался идиотом, готовым верить в чью-то искренность. Копать дыры до истины, а потом понимать, что это я могилу себе рыл. Так вот, я в ее глазах страх увидел. Панический, дикий. Я ведь знал его… этот загнанный, безнадежный взгляд необратимости. Я его встречал не раз в зрачках жертв, которые сидели напротив меня и руки заламывали. А потом после них вламывались другие, с жирными конвертами, и я гнал их на хер. Потому что, б***ь, нельзя все купить и продать. Потому что не могу и не хочу так жить. Пусть я конченый фанатик никому не нужной правды, но это мое кредо по жизни. И сейчас я был в страшном диссонансе с собой.

— Все хорошо будет. Я смогу тебя защитить. Ты мне веришь?

Она несколько раз кивнула, а потом улыбнулась вымученно, со все той же тоской, не прекращая гладить меня по щекам и по волосам.

— Ты его не знаешь… он страшный человек, Олег. Он не такой, как все считают вокруг него. Не будет все хорошо. Мне идти надо.

Она волосы поправила и слезы вытерла, но я снова за плечи ее взял, и она поморщилась. А я разжал пальцы — твааарь… как он мог ее так?

— Нам поговорить надо. Не так. Не второпях, — говорил я и поправлял ее платье и сам волосы приглаживал. — Я все знать хочу. Все, слышишь? Мне мало этих ответов. Я решения принять должен…

— Пусть все успокоится. Пусть он утихомирится и уедет куда-нибудь. Сейчас нельзя. Сейчас он в ярости. Чувствует что-то, подозревает. Мне надо время.

— Как я оставлю тебя с ним?.. — это было полнейшее раздвоение личности. Я понимал какой-то частью, что я подонок, но отступить уже не мог и не хотел. У меня все перемкнуло в голове после того, как ссадины увидел на ней и кровоподтеки. В голове не складывался образ Дени, набрасывающегося с кулаками на маленькую и такую хрупкую девчонку. Мне хотелось выбить ему зубы и сломать все кости. За то, что тронуть ее смел, боль причинить, вот это счастье ломать. Когда я на взмах ее ресниц молился.

— Я справлюсь, — прозвучало не так уж уверено, и мне вдруг пришло в голову, что все эти годы она "справлялась" вот так вот, с синяками на теле и ужасом в глазах. И перед глазами — девочка с косичками-бубликами на себе тянет домой пьяного меня, в постель укладывает… а я ее, б***ь, отблагодарил. Что же жизнь за такое дерьмо, а? За что ее так? Два мудака один за другим?

— Мы уедем, — решительно сказал и понял, что так и сделаю. Заберу ее и увезу отсюда. От него подальше. Она снова кивнула и к губам моим губами прижалась. Если бы я знал тогда, что это наши последние поцелуи… я бы… я бы держался за нее зубами, я бы не оставил ее там с ним.