Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена. Страница 24

Как понимаю, люди Серебряного века с их мышлением скитаются где-то все до одного.

– Так в чем загвоздка, – удивился развеселый после пира Гипнос, – пусть им Убийца и объясняет, в какую сторону брести и стенать. И можно еще Гермеса попросить не говорить, где у нас входы: через два дня последний свинопас на земле знать будет! Причем, заметьте, – и про тайные тоже.

– Какие свинопасы? Они там все мертвые.

Пока-то, может, и не все, но Убийца явно не в настроении, клинок он в последний раз наточить не забыл, а значит, с медным веком скоро можно будет попрощаться. Может, только дельфины у Парнаса и будут плавать. Пока Зевс не наделает новых людей, если, конечно, брату захочется становиться у тигля.

– Я слышала, что двоих олимпийцы помиловали, – оживленно отозвалась Левка, протягивая Эвклею другую чашу. – Кажется, это сын Прометея и его жена.

Эвклей понюхал настой, фыркнул, отставил в сторонку и откинулся на кресле так, что ясень, окованный серебром, жалобно застонал. Вид у распорядителя был оскорбленный.

– Слышали, ага! Посадили этих двоих на лодку… или в сундук… и гоняют по морям! Во Прометей, небось, смотрит, радуется на сынка…!

– Что ж они их на Олимп не взяли?

Гипнос поперхнулся, и амброзия пошла носом. Прокашлявшись, бог сна вытер нос белым рукавом.

– Кронид, ну ты если ляпнешь… да места у них на Олимпе нет! Вот ты подумал, куда они все зверье из лесов подевали? А сатиров, кентавров, нимф, дружественные племена лапифов? Ну, не топить же все живое из-за дурных смертных! И не засунешь же этих всех в ящик к Девкалиону Прометиду! Да туда их и по паре не засунешь, не то что всех-то…

– По делу говори.

– Так а я о чем. Сейчас кто не на Парнасе – те на Олимпе! Муравейник! Мне уж можешь поверить, я их каждый вечер сонным кроплю… Вповалку – друг на друге! То есть, особенно сатиры на нимфах, но я уже не об этом, – бог сна мечтательно хихикнул. – Хуже всего стало, когда Артемида и Пан со всем своим зверинцем заявились. Леопарды шастают, зайцы под ногами гадят, дикие хряки в саду Деметры как у себя дома – одно слово: Олимп во всем величии! А над всем этим – Зевс, хмур, но не сдается. И Гера, у которой иволги в любимом гиматии гнездо свили.

Аэдам на триста песен. Я потер лицо ладонями, поерошил волосы. Если бы не тени, не дурацкий бунт – непременно бы отправился невидимкой. Посмотреть на большой олимпийский звенинец.

Но если Гипнос не врет, значит, потоп скоро схлынет, не станут же они длить это позорище. А если кого-то оставили в живых – значит, будут возрождать смертных.

А смертные начнут умирать. И опять будут оставаться большей частью во внешнем мире призраками из-за незнания дороги.

– Столбов натыкать можно, – лениво бросил Эвклей. Левка только что протянула ему миску тушеных с бараниной бобов, и распорядитель поглядывал уже благосклонно.

– Каких столбов?

– А дорожных указательных! И надписи сделать: так и так, за смертью в той стороне…

– Люди читать не умеют, – напомнил я. – Писать тоже.

– Сказать Прометею, чтобы не обучал, – отмахнулся белокрылый. – Через месяц будут строчить быстрее Мнемозины. Что надо, прочитают и ломанутся к нам толпами.

– Угу, – обозначил Эвклей, жуя. – А за ними – родные. Живые. Толпами. К трону царя. Мужей-жен-детей обратно выпрашивать…

– Ну так поставить Чернокрыла на входе, да и… до трона уже тенями дойдут. А, ему же нельзя вмешиваться… Ну, Ехидну рядом с ним посадите, народ будет со страху помирать, а Чернокрыл – пряди резать. Может, Ехидна заодно себе судьбу найдет, а то все нутро выела своими взглядами.

Бог сна разом поскучнел, состроил брюзгливую мину, требуя сочувствия и теплой сырной лепешки. Левка не разочаровала, и цапнувший лепешку бог сна мгновенно ожил:

– А вот еще можно…

Левка скользнула вон из комнаты: не хотела подслушивать важные разговоры.

Важную болтовню.

И без того ясно, что нужно и что важно: искать проводников. Тени ведь не все находятся в неведении по поводу входов в мой мир. Некоторые еще надеются поскитаться по земле, насмотреться на близких, дать весточку, уберечь, а может, старые счеты свести.

А потом понимают, что они с близкими веют друг на друга холодом, что врагам нет до них никакого дела – и вот вам безумная тень, которая вообще не собирается под землю, а хочет только доказать что-то свое.

Многих придется тащить в подземелье за бесплотную шкирку, а не просто указывать им дорогу. Это значит, нужны проводники, из подземных никто не согласится, потому что у меня тут бунт на пороге, из надземных тем более никто, потому что нет дураков, которые сунулись бы в мое царство со светлой поверхности…

– Ладно, – сказал я, прерывая перепалку Гипноса и Эвклея («Заманить, говоришь?! А чем ты их сюда заманивать собрался – своего братца рожей?»). – Пусть пока летают и стенают. Все равно бесполезно. Решать буду позже.

Позже.

Слово отдалось неприятной оскоминой – осадком старого вина. В память надоедливым лучиком вползло воспоминание о Гелиосе: второй учитель никогда ничего не откладывал.

«Потому что это – тьма, понимаешь? – и ручищей по плечу – бах! – Хочешь убить – убей. Хочешь любить – люби. Хочешь брать – бери. Только не откладывай. А то мысль залежится, начнешь ее обсасывать, облизывать. Глянь – и провоняла».

И была у него еще эта мерзкая присказка…

«Позже будет поздно».

* * *

Позже… поздно…

Воды Коцита стонали это. Тени, тысячами шатаясь по иззолоченным асфоделями лугам, отчаянно вторили реке плача, и в Стигийских болотах шипели об этом черные гадюки, и в Тартаре на время сменили присказку…

О том, что «поздно» ржала даже верная четверка, бушуя в конюшнях. Кони еще и негодовали на запасную колесницу: трофейную, времен войны, тоже бронзовую и ковки тельхинов, но потяжелее старой, шире и длиннее, и на боках – Крон, глотающий младенцев.

«По-о-о-зх-х-х….» – неслось от окраин, пышущих вулканами.

– Мир сегодня в согласии, – сказала Геката. Вуаль на лице чуть колыхнулась, чаровница поправила ее: чтобы было, откуда выходить призрачному шепоту.

Богиня колдовства стояла на уступе почти вровень со мной и оглядывала мир всеми тремя телами. Левое и правое чуть серебрились в полумраке.

Болотная гадюка пристроила головку на ладонь богини. Нежилась.

– Можно было поговорить во дворце.

– К чему. Любой дом – жилище Аты-обмана. Она любит пропитывать стены. Во дворцах еще и полно рабов.

– Ата нынче не в подземном мире. Зевс пригласил ее пожить на Олимпе. И у тебя тоже есть дворец, Дадофора[2].

– Я появляюсь там редко, – смешок у Гекаты – дурман. Вяжет, лезет под кожу ядом. – Предпочитаю пещеры, храмы и перекрестки по ночам. Там больше свободных.

Голос – слабый шелест: падающие листья, или крылья ночных птиц. Гиматий обметан серебряной каймой, и луной отливают перстни на длинных пальцах.

Под острыми ногтями – темный сок, а может, кровь.

– И если тебе по вкусу дворец – почему стоишь здесь, сын Крона?

Что мне делать в этом дворце, который незачем готовить к обороне? Судов мало. Там, на поверхности, совсем недавно закончился великий потоп, учиненный Зевсом. Медный век смыло неизвестно куда, на земле – новые люди, произошли от сына Прометея, Девкалиона… Гермес, правда, хихикал, что из булыжников произошли.

А Медный век не торопится ко мне под землю. Тени этого века так и остались с медными лбами: носятся где-то во внешнем мире тысячами, новые племена запугали своими призрачными бесчинствами.

Всё дорогу в подземелье ищут, к забвению асфоделей. Проводника ждут, а проводника нет: не у Убийцы же путь спрашивать.

– Пришел посмотреть и послушать. Во дворце мало что можно увидеть.

– Тогда почему ты не надеваешь свой шлем? Мудрые сходятся во мнении, что невидимым можно увидеть и услышать больше.

– А разве мне нужно от кого-то прятаться в своей вотчине?