Жмот и Жозефина (СИ) - Шабалдин Константин. Страница 11

- Эх, председатель, - вздохнул Шопенгауэр, - кабы так просто всё было. Себе-то не ври. Прикипела она к нам душой, теперь не оторвать.

- Не вернётся! - гаркнул Никита Михалыч и потряс перед носом Шопенгауэра кулаками своими здоровенными, шестипалыми. - Надо Поле лучше просить, верить надо.

Бригадиры собрались на околице, вблизи ёженного родника. Ждали заката. Солнечный диск полз к горизонту, заливая всё багровым светом. В лесу выли мыши.

- А может хрен с ней, Никита Михалыч? - робко спросил Джон, Который Видит В Темноте. - Всё ж таки, какая-никакая польза от неё есть. Пчёл вернула, от диких помогла отбиться. Манечку спасла.

- Не место ей здесь, - жёстко сказал Председатель. - Сами знаете, что не место. Чужая она. Чужее диких. Чужее даже этого упыря, Президента Оазиса. Бедой от неё веет. Убытки от неё. Совсем на замор просить не будем, пусть Поле отворот ей сделает, пусть Жозефина Корхонен дорогу к нам забудет.

- Тогда пора, солнце уже низко, - вздохнул Шопенгауэр.

Лёшка-пчеловод молча кивнул и вытянул руки в стороны. Юрий Эрнестович взял его за руку и протянул свою бригадиру плотников Миньке Ушастому. Так они брались за руки, образуя хоростан, бригадиры Кирзачей, двенадцать полевых мутантов во главе с Председателем. Никита Михалыч, как и положено по должности, первым начал протяжно излагать просьбу, отдавая Полю силу жизни, получая от Поля желание. Бригадиры подхватили речитатив глухими голосами, и разнёсся над околицей жуткий хор:

- Жозефина Корхонен ушла и больше не придёт,

Жозефина Корхонен ушла и больше не придёт,

Жозефина Корхонен ушла и больше не придёт,

Просим, просим, просим,

Верим, верим, верим...

Они повторяли раз за разом, уже не слыша себя, слившись в единый организм, единый с Полем и чуждый миру людей. Лица их побелели, на губах у многих выступила пена, одежда пропиталась потом хотя на траву вокруг хоростана выпала изморозь. Воздух дрожал, плотный и злой, а заходящее солнце равнодушно хлестнуло на прощанье ярким зелёным лучом, и тут же выпрыгнула из-за туч луна, а бригадиры начали подниматься вверх. Они медленно взлетали, и с их губ уже не просьба срывалась, а хрип и натужные стоны, они корчились, вцепившись друг в друга, дёргались, изгибаясь телами. Вот уже на пять, десять сантиметров оторвались они от земли... на полметра...

- Вы что же суки подлые творите, паскуды юродивые, поубиваю на хрен! - бабка Морозиха смерчем ворвалась в середину хоростана, разрывая просительнй круг, нарушила ментальную связь бригадиров с ноосферой.

Они попадали на свежий иней, без сил, почти без сознания, а Морозиха лупила их наотмашь по твёрдым щекам, пинала своими артритными ногами.

- Уймись старуха, - прошептал Никита Михалыч.

- Я те уймусь! - заорала Морозиха. - Виданое ли дело Поле на живого человека просить. Это ж не на урожай, не на приплод пчелиный. А если сгинет девка, на чей совести её погибель?

- Мы не на погибель просили, на отворот! - возвысил голос Никита Михалыч.

Бригадиры, уже малость пришедшие в себя его поддержали:

- Не на погибель, точно...

- Отвадить только...

- Чего ты Морозиха, не разобрамшись...

- Да что вам ведомо об нейронных связях единого поля, которое вы в невежестве своём Полем именуете?! - с горечью воскликнула бабка и обессиленная побрела к себе в избу.

За всем этим безобразием в открытое по летнему времени оконце наблюдала Манечка. Видно ей было плохо, слаба ещё была и не могла на подушке приподняться, но слышать всё слышала. Поэтому свои тонкие обескровленные пальчики она сложила в знак отрицания и запёкшимися губами едва слышно шептала:

- Не тронь Поле мою Финку, не тронь. Как ёжики в земле, так Финка в ковыле. Отразится в стекле, улетит на помеле. Верю. И куда б ни занесло, хорошо с ней будет всё бригадирам всем назло. Верю. Поле обереги Финку. Верю.

На последних словах в избу зашла Морозиха и с порога взвыла:

- И эта камлает! С ума все посходили. Ты подохнуть хочешь? Слабая совсем, куда тебе Поле просить?!

Она подскочила к Манечке, силой разжала девочке пальцы.

- Почему её никто не любит? - спросила Манечка.

- Чужая она, - ответила бабка.

- Любить что ли только своих можно? - прошептала Манечка.

Морозиха удивлённо взглянула на неё и сказала:

- Давай-ка повязку тебе поменяем. А после я тебя отвара попить дам. Хороший получился отвар, горький.

15. Поле, 17 июня, 2112 года

Финка воспринимала Карпова как безмозглого садиста и отчасти заблуждалась - безмозглым Карпов не был. Он был хитёр, изворотлив и опытен. Он был мастером выживания, неплохим психологом и ловким манипулятором. Он не был обременён моралью, он был обыкновенной сволочью. Таким его сформировало детство, проведённое в шлюзовых тоннелях. Там подлость впитывалась с молоком матери, а кодексом чести диктовалось бить первым, не стучать и терпеть. Гнобить чужих и не крысить у своих. Быть сильным, потому что сильный всегда прав.

И с врагами там было принято разбираться лично. Жестоко и без промедления. Показательно и демонстративно. Поэтому Карпов не мог допустить, чтобы с доцентами и Жмотом, которого он уже ненавидел искренне и бескорыстно, разделались посторонние люди. Они оказались помехой на его дороге и уже только за это заслуживали уничтожения. Поэтому он без колебаний положил группу диких, которые вздумали перестрелять добычу, которая принадлежала ему.

Теперь Карпов в прибор ночного видения лениво наблюдал, как люди, уже приговорённые им к высшей мере, ели кашу. Они не знали, что уже никогда не вернуться в Оазис. Но и до Изгорвола они не дойдут. Он выполнит приказ Президента. Как и положено верному служаке, опоре режима и верному сыну Оазиса. Но сначала он разведает путь до Изгорвола.

И очень удачно было то, что в одной команде с врагами оказалась сержант Корхонен. Ему так и не удалось ни разу поставить её раком в Оазисе. Ничего, теперь он в Поле поставит её на колени.

Карпов убрал ПНВ и стал дожидаться утра. Спать ему не хотелось.

16. Поле, 17 июня, 2112 года

На закате Финке неожиданно сильно приплохело. Кружилась голова, мутило. Она отказалась от ужина и, закутавшись в спальный мешок, пережидала дурноту. В железной кружке Жмот заварил для неё крепчайшего чаю, добавил полевой мяты и заставил съесть таблетку аспирина.  Финку лихорадило ещё часа два, но после полуночи вдруг стало легче. Недомогание схлынуло, сразу сменившись необычайным приливом сил, весёлой бодростью. Сама удивляясь такой резкой перемене самочувствия, Финка подошла к костерку, у которого доценты доскребали из котелка кашу с пчелиной тушёнкой.

- Полегчало тебе? - заботливо спросил Жмот.

- Да! - звонко ответила Финка. - Прямо взяла бы и взлетела. На помеле, как ведьма.

Финка дурашливо засмеялась и уселась возле костра. Жмот посмотрел на неё удивлённо. Он первый раз услышал, чтобы Финка смеялась.

- Поешь давай, - сказал Жмот, подавая ей пластиковую миску. - Я отложил тут, пока эти всё не сожрали.

Он кивнул на доцентов, которые, забыв про чай с муравьиным печеньем, о чём-то оживлённо спорили. Финка почувствовала дичайший голод и накинулась на тёплую кашу, слушая доцентов. А Саша и Паша уже говорили на повышенных тонах, и Таня поглядывала на них с неодобрением.

- К анархистам мы относимся как к неизбежному злу, к диким как к стихийному бедствию, а что они вообще, кто они такие и откуда берутся? - вопрошал Саша.

- Беглецы из Оазиса! - категорично рубанул Паша.

- Не смеши меня, их слишком много. Они действуют слишком деструктивно, их мотивация непонятна. А у беглеца единственная и весьма ясная цель - выжить! Беглец не пойдёт размахивать автоматом, он будет ниже воды, ниже травы. К тому же спецназ очень тщательно выслеживает каждого дезертира, а то бы давно все разбежались.

- Тогда откуда?

- Не знаю. Но думаю, не обошлось здесь без Изгорвола.

- Теперь ты меня не смеши.

- А что тебя не устраивает в моей версии? Мотивация и задачи Изгорвола нам также неизвестны, очевидно лишь, что он враждебен по отношению к Оазису. Тогда отчего же не предположить, что дикие и анархия порождения Изгорвола, направленные на дестабилизацию обстановки.