Проклятие Черного Аспида (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 26

Камень на место сам закатился, крошево со стены вниз посыпалось, а он остановился, широко ноги в высоких сапогах расставив и глядя на меня исподлобья взглядом своим страшным, словно приговаривая меня к высшей мере наказания. За что только — неведомо мне, только ему, наверное.

Мрачный взгляд, тяжелый, и глаза золотом не полыхают — черные почти стали, и только в середине загораются огненные вспышки. Шаг ко мне сделал, а я спиной к камню прижалась и на него смотрю… насмотреться не могу. Не бывает ведь красоты такой варварской, нашему миру незнакомой, так, чтоб сердце от одного взгляда на чудовище в облике человеческом биться переставало. Перепачкан пеплом после пожарища, на одежде осел толстым слоем, хлопьями черного снега, и с каждым шагом рваными частичками на пол слетает, кружится медленно в воздухе и опускается, ковром по полу стелется. Шаги пещеру сотрясают и шпоры бряцают, как и меч на боку. Приблизился вплотную, заставив почти вжаться в стену. Навис надо мной скалой огромной, руками по обе стороны от головы уперся. Смотрит в глаза, долго смотрит, брови сошлись на переносице, тонкие, аккуратно очерченные, крылья носа трепещут, и шрамы белые отливают перламутром на золотистой коже.

— Прощаться пришел? — взгляд на губы его перевела, и в горле пересохло, когда вспомнила, как губами этими всю меня ласкал. Как в мой рот впивался жадно и дыхание мое глотал, как ошалелый. Не отвечает, только в глаза продолжает смотреть, заставляя от боли корчиться и от предчувствия, что не будет уже ничего у нас. Последний раз его вижу.

— Свое забрать, — и лбом к моему лбу прислонился, заставляя дышать чаще, почти всхлипами и бороться с безумным желанием руками шею его оплести.

Почувствовала, как за руку взял, и мучительно дернулась, когда кольцо обхватил, и оно с щелчком, разомкнув шипы, соскользнуло с пальца. По щекам слезы потекли, и лицо его словно под той хрустальной струей задрожало. Обхватил мои щеки ладонями и в глаза так же пристально смотрит, а у меня от боли сердце разрывается от понимания, что все же прощаться со мной пришел. И своим только кольцо назвал… Но не меня. Еще несколько секунд смотрел, а потом развернулся и пошел к выходу из пещеры.

— Ты обещал, что я не умру, а сам на смерть отдаешь. Обещания забираешь так же легко, как и кольцо забрал? Неверно Врожка о любви человека и дракона говорил. Это драконы любить не умеют… А я бы умерла для тебя, Ниян, добровольно жизнь свою за один миг любви с тобой отдала, душу, сердце. Только не нужны они тебе, ведь твое сердце холодное, как камень.

Остановился у глыбы, закрывающей вход в пещеру. Постоял несколько секунд и одним ударом вытолкнул ее наружу, да так, что по стенам много трещин в разные стороны расползлось, а ящеры потом обратно на место камень закатили. Я на пол так и сползла, сжимая кровоточащие, рваные раны на пальце и понимая, что это конец. Нет больше надежды, веры нет, любви тоже нет и не было никогда. Я придумала ее себе, выгравировала из своих иллюзий, своих первых слез, эмоций и из красоты его звериной, нечеловеческой.

— Это у тебя все легко, смертная, а в нашем мире слова любовь не существует по отношению к женщинам, предназначенным для продолжения рода драконьего. Нави он служит. Воин. Брату в верности клялся и присягу давал, как и предки его раньше.

Я даже не обернулась к Врожке, чувствуя, как по пальцу кровь стекает и капает на пол.

— А любви к матери у вас тоже нет? К сестре? К родным женщинам? К дочерям?

— У драконов нет матерей, их убивает рождение младенца, даже если не убил сам дракон. А если рождаются девочки, их приносят в жертву на Чар-горе в ее благодатное чрево и просят, чтоб взамен сына дала от другой женщины.

Тяжело дыша я смотрела, как капли стекают по стене так же, как и слезы по моим щекам.

— И не Аспиду эти законы менять, смертная. Так было и будет. На сем сама Навь и зиждется. Некогда в любовь играться — Мракомир рыщет по земле навской, царь мертвых в любой момент восстать может, и наследника в Нави ждут, чтоб царя короновать и на трон законно посадить.

— Мертвая ваша Навь. Нет в ней жизни, если вы губите тех, кто эту жизнь вам подарил.

— Может, ты и права — мертвая. Испокон веков так было. И маленькой человечке не под силу все это изменить.

— Я и не хотела ничего менять… я просто люблю его. Этого мне ваши законы не запретят.

— Глупая маленькая смертная. Мне искренне тебя жаль. Только участь твоя не изменится ни с Вием, ни с Нияном. Одинаково умрешь рано или поздно.

Я резко повернулась к карлику, которому удалось сесть и дотянуться до фляги с водой.

— Я знаю, что все равно умру. Я с ним умереть хочу. От его рук.

— То ли бабы все безрассудные, то ли мир ваш безумен.

Встал на ноги и повел плечами, руками взмахнул, свел брови на переносице.

— Чем ты спину мне мазала?

— Змеевицей.

— Чем?

— Змеевицей, я ее… — уже тише ответила и, увидев, как округлились его глаза, замолчала.

— Где ты в пещере змеевицу взяла?

Сделал шаг ко мне, продолжая смотреть страшным взглядом.

— Нашла в ручье.

— Каком ручье? Нет здесь никакого ручья. Когда-то был, так его уже давно завалило камнями.

Я назад обернулась и воздух сильно в себя втянула — вместо грота в стене виднелась лишь небольшая выемка и трещина. Врожка продолжал на меня смотреть, а я то на него, то на трещину, вместо которой раньше лаз был.

— Клянусь, здесь грот был и ручей журчал. Я еще рубаху свою намочила.

— Ты кто такая? — и двинулся на меня, а я от него попятилась.

— Не знаю, — едва слышно прошептала и услышала треск, обернулась, тяжело дыша — камень снова откатили назад, и меня схватили под руки уже совсем другие ящеры в темно-синих одеяниях с красными переливами. Я хотела закричать, но один из них в темно-красном плаще встретился со мной взглядом и словно шипованной проволокой душу стянул.

— Будешь орать — у меня есть полномочия резать язык. Для твоей миссии сгодится только одно отверстие. Уводите. Эту стеречь особенно. О ней свои распоряжения сам царь отдал.

— Что ж царь так о девке смертной раззаботился, Демьян?

— Не твое дело, скоморох. Не то кукушка по тебе куковать перестанет. Пол раза крикнет да замолкнет, и ты вместе с ней.

— Так шут вроде я, а сколько жить осталось — у кукушки царский полководец спрашивает? На поле битвы птичку кличешь? Или так, чтоб не слышал никто?

Ящер с красной чешуей на скулах, которая волной прошла под кожей, замахнулся на Врожку, а тот кубарем откатился и язык воеводе царскому показал.

И словно в насмешку в тумане предутреннем кукушка закуковала.

— Эй, кукушка-кукушка, сколько лет Демьяну нашему жить осталось?

Кукушка замолкла, и лапа, зажимающая мне рот, сжалась еще сильнее. Я расширенными, полными слез глазами смотрю, как чадят уже потухшие костры и виднеются следы от копыт на выжженной траве. Повозка на тропинке стоит, и двойка лошадей топчется на месте, фырчат, гривами длинными трясут в нетерпении. Лихорадочно по сторонам — нет ЕГО нигде больше. Оставил. Отдал меня. Отказался. И душит уже не рука холодная, а боль невыносимая от понимания — теперь я точно уже не его. А может, и правда, не была никогда. Сама себе придумала.

— А дней?

Молчит птица, меня на коня забросили поперек седла, руки за спиной веревкой крепко затягивая. Я не сопротивлялась, внутри стало пусто и холодно. До ужаса пусто. До дикости. В груди под ребрами дыра образовалась… чудище сердце мне вырвало и сожрало, а потом умирать оставило, чтоб другой добил безжалостно.

— А часиков? Сжалься, птичка, над Демьяном? — голос Врожки еще звенит, напоминает, что еще не мертвая.

Кукушка два раза прокуковала и снова замолчала. Скоморох расхохотался. Зловеще его хохот прозвучал в тишине гробовой.

— Заткнись, отродье бесовское, дохохочешься мне — лично твоим палачом буду и башку твою рыжую мрако-псинам скормлю.

— Если доживешь. Суеверный ты наш.

Тот, кого Врожка Демьяном назвал, вскочил в седло и заорал.