Сторонний взгляд (ЛП) - Картер И. С.. Страница 24

Я слышала, как открылась дверь, даже сквозь вульгарные стоны, срывающиеся с губ мужчины, звук был даже громче, чем удар его бёдер о нежную кожу моей задницы.

Он порезал меня в тот день больше, чем во все предыдущие разы. Старые шрамы чесались, когда они заживали, а новые порезы жгло, когда он и его люди по очереди мочились на мои открытые раны. Когда они привязали меня к той скамье, и он приказал им уйти, злоба улавливалась в его дыхании, пока он едва сдерживал своё возбуждение, я поняла. Независимо от того, что я уже решила, сегодня всё выйдет из-под моего контроля. И из-за того, что я уже сдалась. Это было своего рода милостью.

Затем он зверски что-то запихнул внутрь меня так глубоко и так сильно, что я была близка к обмороку. Но на этом он не остановился. Оставив одно из отверстий в моем теле заполненным и кровоточащим, он грубо открыл моё заднее отверстие своими большими пальцами и толкнулся туда под завязку. Разрыв моей промежности вернул меня в сознание: вся нижняя часть моего тело горела в огне, как если б меня рвали на части. И именно такой Грим и нашел меня.

Истекающую кровью, разорванную, используемую и настолько близко к смерти, о которой я молила. Но Грим вернул меня назад. Я помню, как краем уха услышала описание моих травм медсестре, от доктора, который заботился обо мне, когда я впервые прибыла в «Хантер Лодж». Я слышал, как он описывал извлечение двенадцатидюймового деревянного жезла из моих внутренностей, сотни внутренних и внешних швов на моих влагалище и заднем проходе, сильные антибиотики, что вливали в меня внутривенно, потому что сепсис вызывал крайнюю обеспокоенность из-за моих многочисленных сочащихся нарывов.

Грим видел меня такой: не подлежащую восстановлению, доведенную до звероподобного состояния оболочку из плоти и костей, и всё же не отпустил. Он прижимал меня к себе, защитил и дал мне свободу.

Я возвращаюсь мыслями к его подарку и понимаю, что если кто и заслуживает моей правды, то это Грим.

— Я родилась слепой, или, по крайней мере, я другой себя не помню. Моя сестра, Дамарис, защищала меня. Она хранила мою слабость в тайне, чтобы гарантировать моё выживание, и я… приспособилась, быстро участь, как маскировать это.

Мои пальцы всё ещё на его лице, вторая моя рука в какой-то момент присоединилась к первой, но он пока не прикасается ко мне, и я особенно благодарна ему за это. Прикосновение — это интимное осознание, тогда как с другими вашими чувствами, такими, как слух или обоняние, вы в одном шаге от связи, с прикосновением вы — часть его. У прикосновения есть память, его осязание и воспоминание органов чувств. Это наш первый язык до взгляда или звука. Все мы происходим из утробы наших матерей и испытали прикосновение раньше, чем что-либо ещё. Оно может утешить, исцелить, успокоить, созидать и придать сил. Но также оно может причинить боль и терроризовать, но лишь прикосновение никогда не лжёт.

Он наклоняется ближе в поисках ласки, как собака или как ребенок, ищущий успокоения, желая большее моих рук, большее моих прикосновений, и я охотно даю ему это. Я перемещаю обе руки по его челюсти, мои мизинцы прикасаются к его ушным раковинам, мои большие пальцы ласкают уголки его рта, и он вздыхает, его голова подает ему на грудь. Всё его тело расслабляется от простого взаимодействия.

Издалека мы, скорее всего, выглядим как любовники в интимный момент, когда в действительности мы — двое сломанных людей, учащихся принимать друг друга единственным способом, который мы знаем.

— Я нашла реку из-за тебя, — спокойно признаюсь я, он вскидывает голову вверх, чтобы взглянуть на меня в момент моего признания.

— Как? Меня там даже не было. Я был далеко в течение нескольких недель…

Я тщательно подбираю свои слова, поскольку даже для моих ушей то, что я собираюсь сказать, кажется невероятным.

— Оно мне приснилась. Я видела её снова и снова в моей голове, пока длилось мое восстановление.

— Это не имеет смысла, я не понимаю, — отвечает он, недоверие сквозит в его словах.

— Иногда это со мной происходит, так было всегда с Дамарис, а иногда с другими, и часто — с тобой. Когда я прикасаюсь к кому-то, их зрение становится моим. Не сразу или даже не напрямую, но в своих снах я буду видеть вещи, места, людей, которые что-то означают для них. Река что-то значит для тебя. Ты дал мне это воспоминание, когда ты держал меня и принёс в «Хантер Лодж», и каждую последующую ночь ты снился мне там.

— Ты видишь меня в своих снах? — он спрашивает сомневающимся тоном и практически застенчиво.

— Нет, — честно отвечаю я. — Я только вижу то, что и ты видишь в своих снах, и там ты не со мной. В моих же снах — это как будто я с тобой.

Его плечи расслабляются от облегчения, и это движение приближает его голову ближе к моим кончикам пальцев, так что я двигаю своими руками от его ушей до его макушки.

Он думает, что отвратителен мне, что если б я могла его увидеть, он был бы отвергнутым мной. То, чего он не понимает, — мне не нужны мои сны, чтобы увидеть его, я вижу его отчетливее, чем что-либо ещё видела в своей жизни.

— Но я вижу тебя сейчас, вообще-то я видела тебя с того самого первого дня, — румянец ползёт вверх от шеи к щекам вместе с моим признанием, и я глубоко вздыхаю, прежде чем выпускаю всё наружу. — И то, что я вижу, прекраснее, чем река, которую ты разделил со мной в моих снах.

Глава 18

Грим

Всё, о чём я мог думать, — её руки на мне, она прикасалась ими к моей грёбаной башке. Это и то, что она сказала, будто я прекрасен. Ага, я, бл*дь, прекрасен. Мужик, который преподнёс ей в дар окровавленную кухонную утварь, и он же с ещё большим количеством шрамов внутри, чем снаружи. Кал была не просто слепой, но и заблуждалась, возводя меня вроде как в ранг героя.

Я не герой, которому нужно поклоняться, но все же… черт возьми, если мне не понравились её руки на моём лице.

Когда ко мне прикасались, не причиняя боль? Никогда.

И всё же, когда она прикасается ко мне, я чувствую себя почти… человеком.

Это хорошо, что Люк заставил меня оставить её дома в момент нашей первой встречи с Джеймсом, поскольку как бы сильно я не начинал жаждать её присутствия, я осознавал, что также сильно я хотел удержать её подальше от какого-либо дерьма, что могло произойти. Я всё ещё не повёлся на Джеймса-е*анного-Купера-слеш-Реншоу. Этот у*бок был слишком хорош, чтобы быть правдой, и если жизнь показала мне нечто, что заслуживает внимания, так это то, что никто не был настолько благороден, чтобы пойти на самоубийство. Никто. И это, мои друзья, парило меня как мошонка гориллы посреди джунглей в аномальную жару, а когда я чувствовал себя так, то единственный способ сбросить эту нервную энергию — насилие.

— Ты и твой маленький симпатичный трофей смотрелись весьма уютными на выезде сегодня утром, — заявляет Люк, симулируя незаинтересованность с переднего пассажирского сиденья BMW, на котором мы ехали в Париж, его внимание было сосредоточено на множестве файлов, которые он держал в руках.

— Не твоё, на хрен, ума дело, — выдавливаю я, моё колено подпрыгивает на заднем сиденье, кулаки сжимаются и упираются в бёдра, пальцы испытывают зуд от желания схватить нож.

— И всё же, ты её трахнул? Показал ей, как сильно надо укусить, чтобы ты смог спустить в её глотку или припас это на медовый месяц?

— Заткни свой грёбаный рот, — рычу я, наклоняясь ближе к спинке его сиденья, моя рука находит ножны Мисси.

Тип, что ведет автомобиль, ещё один безымянный убийца, фыркает, находя весь этот обмен репликами забавным. Глупый придурок.

Я выхватываю «Мисси» из её ножен быстрее, чем он делает свой следующий вздох, и втыкаю её в сиденье, задевая его плоть её зазубренным краем, прикалывая его к креслу тканью пиджака. Еще сантиметр — и она бы приколола его руку к сиденью, а не просто одежду.