Проклятие черного аспида. 1 книга - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 27

Ниян на ноги поднялся, меч в руках несколько раз подкинул, глядя на сверкающее лезвие, сунул в ножны:

– Так как? Поможешь?

– Что ты уже придумал?

– В свои владения ее отправлю на рассвете, сопровождать ее будешь. Чтоб ни один волосок с головы не упал.

Врожка от ярости даже ногой топнул.

– Куда? К себе во дворец? Ты в своем уме?

– Это значит – нет?

– Это значит – НЕТ! И не брат я тебе, а оруженосец, царем приставленный. Отвечаю за тебя перед ним.

– Конечно! Золото глаза застилает? Ждешь свою долю за избранниц? Похвалы и царской милости? Мечтаешь ко двору попасть? Там толпу веселить?

Карлик вместо ответа начал кривляться и танцевать, это могло бы выглядеть смешно, но выглядело жутко, потому что глаза скомороха оставались серьезными и лицо походило на маску.

Меня маменька рождала,

Мать-земелюшка дрожала.

Я от маменьки родился,

Сорок сажен откатился.

Несколько раз через себя перепрыгнул и на руках прошелся, дрыгая ногами и колокольчиками на обуви позвякивая.

Пляшучись меня мать родила,

Да со похмелья бабка выбабила,

Окупали в зеленом вине,

Окрестили во царевом кабаке*1

Ниян вслед ему посмотрел прищурившись, а по щекам черная чешуя волнами всколыхнулась. Ну и хрен с ним, со скоморохом. Не хочет помогать, Ниян и без него справится. Не отдаст, и все. Оставит со своими воинами ожидать, пока избранниц примет встречающий. А потом просто к себе унесет Ждану, и никто не прознает, что девок тринадцать было. Его люди болтать не станут. Все ему преданы. Жизнь за него отдадут, если он попросит.

А умом понимает, что Врожка прав, и что с этого момента нарушил он все законы Нави, и не будет ему прощения, как и Мракомиру. И какой-то части него плевать на это. Плевать на все. Пусть изгонит его Вий. Земель ему хватит и воинов хватит эту землю защитить. Где писано, что он вечно служить брату обязан? А сам понимает, что писано это внутри мечами и саблями предков, головы сложивших за мир в Нави, нечисть приструнивших и законы заставивших соблюдать. Родился он с этими истинами и умирать с ними будет. И служит не брату, а Нави.

Огонь в пещере развел и глаза закрыл, а перед ними всегда только ее лицо и волосы длинные, кольцами на концах закрученные. Вкус и запах, голос жалобно выстанывающий «твоя… твоя… твоя», пока он языком змеиным изнутри всю ее вылизывал, сотрясаясь всем телом от острейшего удовольствия дарить ей наслаждение и сдерживаясь, чтобы не разорвать ее на куски, смиряя монстра лютого. А потом ненавидел себя, когда кружил над телами мертвыми девичьими, усыпавшими луга зеленые.

Смотрел, как кожу белую бороздят раны рваные, и понимал, что рано или поздно такие же на ее теле появятся. Жизни отбирал, чтобы она жила, и потом слово себе давал, что не приблизится к ней, не взглянет больше, не заговорит. Но стоило только взглядом с ее глазами встретиться, и его лихорадить начинало от непреодолимого желания впиться в нее и не отпускать. Пусть даже сам никогда не познает с ней ничего кроме этих ворованных минут болезненного счастья. Его она. Он выбрал. И плевать на Навские законы!

Флягу с зельем открыл и понюхал вьющийся зеленый дымок. Пару глотков и забудется во сне. Поднес к губам и замер… Он ее почувствовал еще до того, как вошла. Опустил флягу и голову в ожидании вскинул.

Человечка вошла в пещеру и остановилась напротив костра, так что его от нее пламя отделяло. Смотрит на ее лицо бледное и на то, как по коже блики огненные мечутся, а языки пламени образ, сводящий Аспида с ума, облизывают, и он сам готов на что угодно, лишь бы прикоснуться к ней. Пальцы сводит и кости ломит от желания этого дьявольского. Потому что красивая до слепоты, потому что тело просвечивает через ткань тонкую, и он уже знает, какое оно на вкус и на ощупь.

– Уходи, – мрачно, чувствуя, как от этих слов все внутри в камень превращается. Она головой отрицательно качнула.

– Уходи, я сказал. Не смей приближаться.

А она шаг к нему сделала, к самому огню.

– Не гони… огня не побоюсь. К тебе пришла. Думала о тебе всю ночь.

– Высечь прикажу. Места живого на тебе не оставлю.

А у самого в груди тесно стало и дышать невозможно. Боль адская, словно в первый раз чешуя каждое сухожилие вспарывает и продирается сквозь плоть наружу.

– Прикажи.

И в огонь шагнула, а он тут же его одним взглядом заставил по полу стелиться и от ее босых ступней в разные стороны расползаться. Чтоб ноги ее не лизнули, чтоб даже огонь не касался того, что ему принадлежит. Иногда ему хотелось стихиями повелевать, как волхв, или дождем стать и на кожу ее пролиться каплями серебряными, стекать в каждом уголке вожделенной плоти, впитываться в нее, отравлять своим безумием диким. Или ветром стать и в волосах ее путаться, в складках одежды и под ними, обнимать ее всю, когда захочется, шелестеть ей на ухо о том, что жизни без нее нет, и что, если умертвит ее, сам себя живём сожжет.

А девчонка тонкими пальцами тесемки ночной рубахи дергает и руки убирает, белая ткань по ее телу медленно вниз ползет и к ногам падает. И внутри уже лава адская разливается, от похоти кровь вскипает клубами пламени, и дракон мечется, ищет выхода на волю. Смотрит на ее тело обнаженное белоснежное с округлой грудью, затвердевшими сосками светло-розовыми и вниз к мягкому животу, к выемке пупка, к скрещенным ногам и треугольнику межу ними. Кожа гладкая, отсвечивает перламутром, как раковины морские изнутри, и губы коралловые, а в глазах ее он уже давно себя потерял, утонул в ненавистной заводи то ли соленой, то ли сладкой.

От возбуждения огонь лизнул его самого изнутри, причиняя боль. Если зверь выхода не находит, он своего хозяина сжигать начинает. Заскрежетал князь зубами, сжимая руки в кулаки, чувствуя, как огонь жжет гортань, как ползет наружу сполохом смерти Аспид, как его тело кольцами вьется, разрывает вены. Как долго сможет сдерживать тварь? Смотреть на ее голое тело и сдерживать самый естественный животный порыв своей сущности – покрыть свою самку, даже если ее это убьет.

– Убирайся, Жданааа!

– Нет.

И к нему идет, переступает через огненные ленты, выстилающие пол пещеры. А ему реветь хочется, орать так, чтоб голосовые связки сорвать… потому что, если возьмет – убьет. Разорвёт эту маленькую плоть собой огромным, вспорет ее чешуей и шипами и исполосует когтями. Он видел, какими они после него становятся, и в глаза их полные ужаса и боли смотрел... Не выдержит его человечка… а он себя остановить не сможет, превратит ее в ошметок мяса. Неуправляем зверь, когда жаждет похоть свою удовлетворить.

Подошла почти вплотную… дразнит запахом, так дразнит, что у Аспида огонь кожу плавит изнутри, и от боли перед глазами темнеет.

– Я думаю о тебе. Постоянно. Это так больно и невыносимо. Когда не вижу, здесь болит.

Руку его взяла, а он адским усилием воли держит дракона и дрожит весь. Прижала ладонь к своей голой груди, и твердый сосок ему в ладонь уткнулся. В паху взвилась боль мучительная, и плоть каменная дернулась в дикой, звериной жажде обладания. Тяжело дыша, слова сказать не может, смотрит на нее, на кожу молочную, на глаза широко распахнутые, в которых его собственные отражаются.

– Хочу тебе принадлежать… хочу, чтоб любил меня.

И в ту же секунду зверь вырвался наружу, прорвал телесную оболочку, взметнулся вдоль хребта каменными шипами, раззявил пасть адскую и взревел, изрыгая пламя. ЕЕ глаза от ужаса широко распахнулись.

– Бегиииииии!

Заорал уже не в силах контролировать обращение, ощущая, как начали рваться мышцы и сухожилия, как разворотило грудную клетку и затрещал череп.

А она на него смотрит и с места не двигается…

– Бегиииии! – и столп пламени совсем рядом с ней, волной отшвыривая Ждану назад, на спину, на камни. Смотрит, как она на пол сползает и ревет сильнее прежнего, глотая огненные столпы, проламывая в пещере еще один ход, выдираясь наружу со страшным ревом, поджигая все, что попадается на пути, так, что шары огненные по траве катятся, и ящеры с ведрами мечутся, тушат пожар.