Проклятие черного аспида. 1 книга - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 28

А на утро после суматохи, когда дым расстелился по побережью белым вонючим туманом, а выжженная дотла трава превратила берег в черное покрывало… одну из избранниц нашли мертвой в озере. То ли утопла, то ли утопили. Теперь их стало двенадцать.

Тело девушки принесли к Нияну и у ног его положили. На шее водоросли запутались и вокруг глаз синева, рот приоткрыт, и из него вода тонкими струйками вытекает. Князь к Врожке обернулся, а тот взгляд опустил в землю. Аспид челюсти стиснул до хруста, чувствуя, что вот-вот зубы начнут крошиться. Неужели предал его Врожка. Сам проблему порешал и одну из невест убил? Осмелился против князя пойти?

И взгляд на смертную бросил – стоит поодаль с ужасом на тело девушки смотрит, одета в сарафан бирюзовый и рубаху пышную пурпурными и золотыми нитями вышитую, волосы в косы толстые заплела… ведьма. Опутала его, околдовала, с ума свела. Из-за нее все. Ослушалась. Не ушла. Зверь внутри пламя изрыгнул, превращая кровь в кипящую лаву ярости.

– Привязать обоих. Скомороха и человечку – сечь буду. Чтоб другим не повадно было мои приказы не исполнять.

…Окрестили во царевом кабаке *1 – русская народная.

ГЛАВА 13

{Я уснула в камере пыток,

Где на стенах тиски и клещи,

Среди старых кошмаров забытых,

Мне снились странные вещи.

Заглушала музыка крики,

Столько памяти в каждом слове,

Я уснула в камере пыток,

На полу, в луже чей-то крови.

Я уснула ночью глубокой,

В страшной чаще,

Зарывшись в листьях,

Среди диких чудовищ, голодных,

О своей не заботясь жизни.

(с) Flёur}

Взгляд на него подняла и подбородок вздернула. Пусть высечет, пусть хоть кожу живьем снимет. Ни о чем не жалею. Ни об одной секунде. На моей коже от его пальцев невидимые следы остались, а в груди вместо сердца огненный шар полыхающий. И никогда этому огню не погаснуть, он скорее меня саму дотла сожжет, чем уймется. Мне кажется, я словно прозрела… словно на меня обрушилось озарение, и я вспоминала, как там… на земле, там, в моем мире мне казалось, что следом кто-то ходит… в окна заглядывает, жизни не дает. Как в темноте чьи-то глаза светились и шаги позади слышались. А я, глупая, Богу молилась и со светом засыпала, думала – с ума схожу, думала – видится мне все это, кажется. И силуэт человеческий в сумраке за деревьями, и хвост змеиный в траве или зарослях.

«Ты меня выбрал… ты ходил за мной… ты снился мне, и ты на ухо шептал. Ты в окна мои смотрел, и ты оберегал. Кольцо твое… я все вспомнила. Видела я. Тебя видела, хоть ты и старался быть невидимым! За что наказываешь? За то, что с тобой быть хочу? За то, что кольцо твое на своем пальце ношу? За то, что себя твоей чувствую? Ты почувствовать заставил… Твоя Ждана. Ты мне имя дал. Ты меня быть своей приговорил, а теперь отказываешься?»

Вижу, что слышит, и в глазах золотых плескается ярость звериная. И я знаю почему – он мог меня погубить. Там, в пещере, когда одежду скинула и в пламя шагнула – увидела, как золото в его глазах застыло и почернело на несколько мгновений, словно ржа его побила.

«– Бегиииииии, Жданааа!»

Боялся сжечь, как Вий своих всех женщин. Меня же за меня и наказывает. Прищурился, голову чуть наклонил и челюсти сильно сжал. Так, что на скулах широких желваки шевелятся, и узоры его языческие на шее свой танец отплясывают. Прекрасен даже в минуты жестокости особенной варварской красотой. Все в нем с ума сводит, и каждый узор прочесть хочется, выучить и запомнить.

«Шрамом больше, шрамом меньше. На мне все твои прикосновения невидимыми рубцами останутся. Бей. Мне не страшно. Я бы еще раз пришла!».

Кивнул ящерам, и те меня к дереву потащили, сарафан стянули и за ним рубаху с треском рвать начали. А я на него оглядываюсь и в глаза… в те, что теперь смертью светятся и чем-то диким нечеловеческим. Жестокий зверь, лютый и дикий. И кажется, еще секунда и его сущность прорвется сквозь человеческую, как ночью в пещере. Но страшно уже не было… страшно лишь от того, что откажется от меня и отдаст.

– Хватит! – так громко, что деревья задрожали, и воздух всколыхнулся, как волны морские. – Я приказывал раздеть?

Обернулась на звуки борьбы и увидела, как Врожку схватили под руки, но он вдруг неожиданно отшвырнул от себя двух ящеров и сам через голову рубаху золотистую стянул. Швырнул на сгоревшую траву и руки непропорционально длинные в кулаки сжал. Невиданная сила, неожиданная для такого низкорослого, как восьмилетний ребенок. Но ящеры не удивились. Плечами повели и снова с этим неизменно холодным выражением лиц пошли на карлика. Как роботы в моем мире. Ни одной эмоции, ни одного проблеска чувств. Только чешуя под кожей поблескивает. Теперь я уже не сомневаюсь, что это именно она.

– Меня не надо силком тащить. Виноват – наказание сам приму.

– А виноват в чем? – Ниян хлыстом в воздухе щелкнул. – Ты девку погубил? Ты все по-своему сделал?

Их взгляды скрестились, и Врожка даже голову не опустил – так и смотрит на Аспида из-под бровей своих рыжих, растрепанных. Только мне отчего-то кажется, что они совсем о другом.

– Не губил я никого. Не моя это задача – губить али миловать. Я жизни не дарю и не забираю. Виноват в том, что не доглядел за избранницами, и больше ни в чем. За то и понесу наказание.

Не походил карлик сейчас на себя самого. Каким-то другим казался, и речи его были другими, и голос изменился. Словно до этого он какую-то роль играл. А может, сейчас играет? И взгляды князя и скомороха тоже изменились. На равных, что ли, Врожка смотреть на господина осмелился, иди мне показалось.

– Понесешь, как и те, кто с тобой за ней не доглядели. Емельян, всех, кто дозор нес в эту ночь – всех связать. Десять плетей каждому.

Но я уже этого не видела, меня толкнули к стволу липовому и затянули веревками да так, что дышать сил не было, ребра сдавило. Вдалеке голос Забавы услышала… последнее время слух играл со мной злые шутки, и я слышала, казалось, все, что происходит в радиусе, недоступном человеческому уху. Это сводило с ума. Проклятое место. И я теперь кем-то и за что-то проклята любить чудовище огненное… и быть отданной не ему.

– Насмерть пусть забьют ведьму эту, меньше соперниц будет.

– Какая разница – сколько? От Вия ни одна живой не уходит. Все будем в чреве Чар-горы гореть после жутких пыток. Это не брачная ночь – это страшная агония… слышала я, что про это рассказывали. Несчастная умирает под зверем еще до того, как он огнем ее жжет. Он настолько огромен, что она разрывается вся, едва его плоть в нее входит. А потом кровью истекает, пока он ее… когтями дерет и огнем добивает, изливая в агонизирующее тело свое семя. Вот что всех нас ждет.

– Это вы живыми не уйдете, а я уйду. Вас ждет, а не меня! Я не простая девка, а дочь царя жар-птиц – Феникса. Во мне самой кровь огненная. Может, я и есть избранная, потому что сущность у меня иная.

– Пелагея говорила, что под ним мрут как смертные, так и бессмертные. Разве кожа твоя не горит от огня?

– Замолчи. Много ты понимаешь? Он увидит меня и сдержит своего зверя.

– Насмешила. Ради тысяч до тебя не сдержал, а для тебя сделает исключение.

– Сделает… мне сама Перуница зелье выпить дала. Моим царь будет, и я во дворце золотом царицей стану, наследника царю рожу… коли эта сдохнет. Да и все вы!

И расхохоталась. А я зажмурилась, услышав свист хлыста в воздухе. Как же далеки они все от меня были. Не с ними я. Не о том мечтаю. Не нужны мне никакие хоромы царские, не нужны дворцы золотые. Мне нужен зверь мой лютый огненный. Я бы ему позволила растерзать себя… один раз познать его любовь и умереть. Наверное, в этом и было мое предназначение. У каждого есть свое, и я до сих пор даже не представляла, зачем живу на этом свете. Да и в моем мире об этом редко задумываешься, и смерть – она где-то там ходит, не дышит в затылок и не стелется под ногами, не рассыпается по воздуху в ядовитых семенах растений.