Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин. Страница 61

Почти три часа спустя мы наконец достигли места назначения. Едва ли его можно было назвать деревней. Всего навсего шатры и несколько саманных построек с навесами для домашнего скота. Были тут и другие видавшие виды грузовики и проржавевшие джипы. Вокруг поля с люцерной росли финиковые пальмы. Поле орошалось с помощью сети узких каналов. Картину дополняли несколько грязных верблюдов, отара овец да козы, пасшиеся поблизости на клочке земли, поросшей реденькой травкой.

Мои спасители передали меня кучке женщин, которые восклицаниями выражали удивление по поводу моих светлых волос, голубых глаз и общего плачевного состояния. Женщины отвели меня в одну из саманных построек, где я помылась и поела на ленч фиников, сыра из козьего молока, выпила чаю с мятой и верблюжьего молока, имевшего горьковатый привкус и очень жирного.

Тем временем женщины поставили для меня на дворе маленький шатер, и остаток дня я провела там, лежа на ковре. Занавеска над входом была приподнята, и я наблюдала жизнь деревни, по крайней мере, ту ее часть, которая была в поле моего зрения. Босоногий араб рыл на поле с люцерной новую канаву. Несколько женщин сидели в кузове грузовика и нарезали лук и помидоры. Два человека поймали ягненка и вскрыли ему горло. Они подвесили его к кузову грузовика, чтобы вытекла вся кровь. Раньше бы меня стало мутить при забое животного, теперь же я наблюдала за этим, как и за всем прочим, с каким-то отстраненным удивлением. У меня было странное чувство нереальности происходящего, я никак не могла избавиться от ощущения, что и стоянка бедуинов, и все остальное — это лишь сон, и что я по-прежнему лежу под камнем в пустыне и брежу от жажды и солнечного удара. Хотя вообще-то вид стоянки мало соответствовал буйной фантазии на арабскую тему. Не думаю, что в моих галлюцинациях мог бы, например, возникнуть рулон бумажного полотенца, подвешенный на стенке шатра. Коврик, на котором я лежала, был потертым и машинной вязки. Я отогнула один из его углов и прочла, что сделан он в Румынии.

Я наблюдала, как два араба, забившие ягненка, сделав надрезы на задних его ногах, одним профессиональным движением стянули шкуру через голову. Они выбросили шкуру подальше, чтобы отвлечь мух от туши. Я наблюдала, как они потрошат и разрубают ягненка, нарезая на куски для готовки. Я подумала, что мне надо помочь женщинам в приготовлении овощей, но я была слишком слаба, чтобы подняться. Жара угнетала. Хотя я уже год прожила в Саудовской Аравии, я так к ней и не привыкла, избалованная кондиционерами в Рияде.

Я наблюдала, как ягненка поджаривают над костром. Мужчины ели первыми, а женщины — то, что осталось. Еды хватало для всех, хотя оставшееся выглядело не очень-то аппетитным, поскольку все прямо руками разрывали куски, на которые садились мухи. Вообще-то я не очень привередлива, но к этой еде я не прикоснулась. Возможно, что я была еще слишком слаба.

Ночь я провела в том же самом шатре, а утром почувствовала себя достаточно крепкой, чтобы выйти наружу. Большую часть времени рядом со мной была девочка по имени Айша — она болтала без умолку, хотя я не единым жестом не выдала, что понимаю ее. Может, она меня раскусила, а может, ей было все равно. Она показала мне артезианский колодец и бензиновый насос, качавший воду. Она рассказала мне, что вся деревня представляет собой одну-единственную семью по имени аль-Хальди, что глава семьи — ее дедушка Абдулла, тот самый, что вместе с Каримом и подобрал меня в пустыне. Карим был ее кузеном, сказала Айша, и на следующий год они должны пожениться, сразу после праздника жертвоприношения. Я постаралась не выразить удивления. На вид этим детям было не больше четырнадцати лет. Айша также сказала мне, что их клан проводит в этом оазисе весь сухой сезон, а в самом начале весны они перегоняют свои стада для пастьбы на северную часть плато.

Насколько северную? — подумала я. Может, они доходят до самого Израиля? Если это так и если они позволят мне остаться с ними, тогда я смогу вернуться домой… На какой-то момент я отдалась этой мечте. Она была не такой уж безумной, как могло показаться. Бедуины пересекают пустыни по древним путям своих предков, пренебрегая государственными границами, и правительствам нет до этого дела. К несчастью для меня, аль-Хальди были не настоящими кочевниками. Они разбивали стоянку по крайней мере на полгода, и, судя по плачевному состоянию их грузовиков, далеко они никогда не забирались. И кроме того, они бы не позволили мне остаться. Бедуины известны своим гостеприимством, но даже оно имеет свои пределы. Точнее, пределы вполне определенные — три дня. Традиционный закон пустыни обязывает бедуина предлагать еду и кров любому путнику, который придет к шатрам. Но по истечении третьего дня ему дают запас еды и питья и отправляют восвояси. Идти мне было некуда, и у меня не было никаких навыков выживания в пустыне. Но, конечно, они это понимали. Скорее всего, они при первой оказии довезут меня до ближайшего городишки и передадут властям. Однако результат будет тот же самый. Я была в западне, и надо мной по-прежнему висел смертный приговор.

Второй день пришел и ушел. На третий день лагерь пребывал в возбуждении. К моему облегчению, вся эта суматоха не имела ко мне никакого отношения. Оказалось, что в пустыню на соколиную охоту приехал король и остановился поблизости. Абдулла, глава дома аль-Хальди, собирался ехать к нему, чтобы выразить свое почтение и прочесть стихи, которые он сочинил в честь короля, — так принято в подобных случаях.

Старик уехал в сопровождении двух старших сыновей на лучшем джипе, который, однако, мало чем отличался от худшего. Но рано я радовалась, что осталась в тени. Они вернулись быстрее, чем ожидалось, и не одни. Я слышала, как они кричали женщинам, чтобы те скрылись с глаз, что означало появление в деревне незнакомца. Я и без того была скрыта — поскольку с несколькими девушками очищала в шатре горох. Это не помогло. Абдулла сунул голову в шатер и позвал: «Айя, Марина!»

Своего имени я ему не говорила.

Думаю, я не выдала себя. Не вздрогнула, и дыхание мое не пресеклось. Я безразлично взглянула на него, продолжая очищать горох, как будто не поняв, что обращаются ко мне. Старик вошел в шатер и встал передо мной.

— Выходи, — сказал он.

Я недоуменно глянула на него.

— Мы знаем, что ты понимаешь наш язык, — холодно сказал он. — Так что выходи. Или хочешь, чтобы тебя вытащили?

Я встала и молча последовала за ним. Неужели я было поверила, что могу спастись? Я почувствовала, что у меня сводит желудок. Я уже столько умирала. Дайте мне силы еще раз умереть.

Возле джипа стоял новый сверкающий «Рэйндж ровер», выглядевший совсем неуместно в этой убогой деревушке. Вокруг собрались все мужчины аль-Хальди. Они расступились перед нами. В центре круга нас поджидал шейх Салман. Сам он выглядел вполне уместно. Его взгляд я встретила с высоко поднятой головой. Несколько мгновений мы стояли лицом к лицу. Это были очень долгие мгновения. Боковым зрением я видела медленно приближающиеся черные фигуры женщин. Теперь, в присутствии постороннего человека, они были, конечно, в своих длинных платьях и покрывалах. Было бы еще лучше, если бы они вообще сгинули с глаз, но кто их осудит. Разве можно было упустить такое зрелище.

Всего моего опыта, нажитого в Саудовской Аравии или где бы то ни было, не хватило для осознания того, что затем произошло. Шейх Салман в белоснежном одеянии опустился передо мной на колени прямо в пыль. Деревенские жители дружно охнули.

— Чудо! Живое доказательство милости Аллаха! — провозгласил шейх, воздев руки к небесам. — Айя, Марина! Ты перешла в ислам, и ты спасена!

Разве? — подумала я. Перешла? Когда же это, к примеру? Одно было ясно — старый фанатик не был участником шуточки Али, что бы она ни означала. Казалось, он ждет, что я что-то скажу, но что именно? Мне показалось, что я попала в какую-то пьесу абсурда, не зная ни своей роли, ни даже приблизительного содержания.

— Альхамдулила, — сказала я. Благословен Господь. Для такого случая это была самая надежная вещь.