Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин. Страница 96

— Поищи другого для своего гнусного дельца, — пробормотал Гай.

— Гляди, как запел! А я хочу тебя, и заполучу тебя, так и знай! Ладно! — он хохотнул. — Начинаю. Все выложу твоей девчонке. Сегодня же напишу ей. — Шатаясь, он побрел прочь, споткнулся, упал, с усилием поднялся на ноги и стал удаляться смутным, бесформенным пятном. Потом он обернулся и крикнул:

— Разве что ты дашь о себе знать в эти два дня.

Энн Гай сказал, что сцепился в лесу с бродягой. После драки у него остался только синяк под глазом, но, чтобы задержаться в доме, не ездить в Элтон, нужно было притвориться пострадавшим. Он получил удар под ложечку. Он неважно себя чувствует. Мистер и миссис Фолкнер встревожились и потребовали от полицейского, который явился осмотреть место происшествия, чтобы у их дома на ближайшие ночи выставили пост. Но постового недостаточно. Гай должен сам быть здесь, на случай если Бруно вернется. Энн предложила ему остаться на понедельник: если он разболеется, будет кому за ним ухаживать. Гай остался.

Никогда в жизни ему не было так стыдно, как в те два дня в доме Фолкнеров. Ему было стыдно, что он почувствовал необходимость остаться, было стыдно, когда утром в понедельник он зашел в комнату Энн и оглядел письменный стол, куда служанка складывала письма, чтобы проверить, не написал ли Бруно. Нет, не написал. Каждое утро Энн уезжала в свой нью-йоркский магазин перед тем, как приносили почту. В понедельник утром он перебрал четыре или пять писем, валявшихся на письменном столе, затем, будто вор, прокрался из комнаты прочь, боясь, как бы не увидела прислуга. Но ведь он часто заходил в комнату Энн, когда ее там не было, напомнил себе Гай. Когда дом бывал битком набит гостями, он порою ускользал туда на пару минут, и Энн любила заставать его там. И на самом пороге он прислонился к дверному косяку, оглядывая беспорядок в комнате — неубранную постель, большого формата книги по искусству, которые не помещались на полку, самые последние рисунки Энн, прикнопленные к зеленой пробковой полосе, что шла вдоль стены; на углу стола — стакан с голубоватой водицей, которую Энн забыла выплеснуть; желтовато-коричневый шелковый шарф на спинке стула, который она явно передумала надевать. Запах гардении от одеколона, которым Энн в последнюю минуту сбрызнула волосы, еще витал здесь. И Гаю страстно захотелось совершенно слить собственную жизнь с жизнью Энн.

Гай остался до вторника, утром убедился, что письмо от Бруно не пришло, и уехал на Манхэттен. Накопилось много работы. Тысяча дел обрушилась на него разом. Контракт на постройку нового офиса для компании Шоу по продаже недвижимости до сих пор не был обсужден. Гай чувствовал, что жизнь его утратила порядок, стержень, стала еще более хаотичной, чем в то время, когда он услышал о смерти Мириам. Писем от Бруно в эту неделю не было, кроме одного, что пришло в понедельник и ждало Гая по приезде. Короткая записка, где говорилось, что матери Бруно, слава Богу, лучше, и он может выходить. Последние три недели мать его серьезно болела воспалением легких, сообщал Бруно, и он все время находился при ней.

В четверг вечером, когда Гай вернулся с задания клуба архитекторов, его квартирная хозяйка, миссис Маккослэнд, сообщила, что ему звонили три раза. Четвертый звонок раздался, пока они разговаривали в прихожей. Это был Бруно, сердитый и пьяный. Он спросил Гая, созрел ли он, чтобы взяться за ум.

— Сомневаюсь, по правде говоря, — сказал Бруно. — Я уже написал Энн, — и он повесил трубку.

Гай поднялся к себе и выпил тоже. Не верилось, чтобы Бруно написал или предполагал что-нибудь написать. Где-то с час Гай пытался читать, потом позвонил Энн, спросил, как дела, но так и не смог успокоиться и в конце концов отправился в кино на ночной сеанс.

В субботу днем они с Энн должны были встретиться в Хемпстеде, на Лонг-Айленде, где происходила выставка собак. Если Бруно написал письмо, то Энн должна получить его в субботу утром, вычислил Гай. Но она явно не получила. Это стало ясно уже по тому, как она замахала рукой из машины, где сидела, дожидаясь его. Он спросил, понравилось ли ей вчера на празднике у Тедди. Ее кузен Тедди справлял день рождения.

— Чудесный вечер. Никто не хотел расходиться. Мы так засиделись, что я осталась ночевать. Я даже еще не успела переодеться, — и через узкие ворота они выехали на шоссе.

Гай стиснул зубы. Письмо могло ждать ее дома. Он вдруг почувствовал, что письмо обязательно ждет ее, и от невозможности это предотвратить он весь как-то обмяк и потерял дар речи.

Пока они шли между рядами псов, Гай отчаянно старался придумать, что бы такое сказать.

— Представитель от Шоу объявился? — спросила Энн.

— Нет, — Гай уставился на какую-то нервную таксу, пытаясь слушать Энн, которая что-то рассказывала о таксе, жившей у кого-то из родственников.

Она еще не знает, думал Гай, но если она и не знает сегодня, то это всего лишь вопрос времени — пройдет каких-нибудь несколько дней, и она узнает. Да что узнает-то, в который раз спрашивал он себя и в который раз отвечал, и теша себя, и мучая, что и сам в точности не может это объяснить; узнает, что прошлым летом в поезде он встретил убийцу своей жены, что согласился на ее убийство. Вот что Бруно может рассказать ей, прибавив убедительные подробности. Ну, а в суде — если Бруно чуть-чуть извратит их разговор в поезде, разве нельзя будет счесть его сделкой между двумя убийцами? Часы, проведенные в купе Бруно, в том крохотном аду, вдруг ясно припомнились Гаю. Это ненависть заставила его сказать так много, та самая мелочная злоба, которой он поддался и в парке Чапультепек в прошлом июне, когда вдруг накинулся на Мириам. Энн тогда рассердилась не столько за слова, сколько за эту злобную ненависть. Ненавидеть к тому же грешно. Христос не велел ненавидеть, как не велел прелюбодействовать и убивать. Ненависть — вот истинный корень зла. И разве христианский суд не сочтет его хотя бы частично виновным в гибели Мириам? Разве Энн не согласится с таким приговором?

— Энн, — перебил он.

Нужно ее подготовить, подумалось ему. И он сам должен знать.

— Если кто-нибудь обвинит меня, скажет, будто я соучастник убийства Мириам, что ты?.. Ты?..

Она остановилась и взглянула на него. Казалось, земля прекратила вращение и они с Энн стояли прямо в ее неподвижном центре.

— Ты — соучастник? Что это значит, Гай?

Их толкали. Они остановились на самой середине дорожки.

— То, что я сказал. Если кто-то обвинит меня, больше ничего.

Она, казалось, тщательно подбирала слова.

— Просто если кто-нибудь обвинит меня, — продолжал Гай. Я просто хочу знать. Обвинит меня без всякой причины. Это будет неважно, правда? — «Ты все равно выйдешь за меня замуж?» — хотелось ему спросить, но вопрос прозвучал бы так жалко, нищенски, что у Гая недоставало сил задать его.

— Гай, зачем ты это говоришь?

— Я просто хочу знать, вот и все!

Она увлекла его в сторону, чтобы не мешать движению. — Гай, тебя кто-нибудь обвиняет?

— Нет! — возразил он, ощущая неловкость и досаду. — Но если бы кто-нибудь это сделал, если бы кто-нибудь пытался организовать процесс…

В глазах ее сверкнуло то самое разочарование, удивление, недоверие, какие он замечал всякий раз, когда говорил или делал что-то в раздражении или в гневе, которых Энн не одобряла, не понимала.

— Ты полагаешь, кто-то обвинит тебя? — спросила она.

— Я просто хочу знать? — он не мог больше терпеть, и все казалось так ясно!

— Глядя на тебя в такие минуты, — спокойно сказала Энн, — я чувствую, что мы совершенно чужие.

— Прости, пожалуйста, — прошептал Гай, ощущая, как рвется между ними некая невидимая связь.

— Не думаю, чтобы ты искренне просил прощения, чтобы ты впредь мог удержаться от этого! — Энн смотрела прямо ему в лицо, не повышая голоса, хотя глаза ее и наполнились слезами. — Вот и тогда, в Мехико, ты в угоду низким чувствам ополчился на Мириам. Мне этого не нужно — я этого не люблю, я не такая! Ты заставляешь меня чувствовать, будто я вовсе тебя не знаю!