За зеркалами (СИ) - Орлова Вероника. Страница 16

- Она ещё ребёнок и многого не понимает. Например, того, как вульгарно звучит это...это прозвище.

- Она всего лишь маленький ребёнок, Ингрид.

- Восемь лет - это уже не маленькая.

            - К чёрту!

            Отец резко шагнул к маме и склонился к ней, загораживая своей спиной мне обзор, и я даже испугалась, потому что он вдруг рывком прижал её к себе.

            - Иди ко мне, дорогая, я так соскучился. Я всю дорогу в поезде думал о том, как...

            - Марк...Мааарк, - звуки тихой борьбы, перемежающиеся с громкими звуками поцелуев, - Марк, отпусти меня.

            Маме удается оттолкнуть его от себя. Она тяжело дышит и растрёпана. Повернулась к зеркалу и поправила причёску.

            - Можно подумать, ты не видел, что я уже готовилась ко сну.

            - Я соскучился, Ингрид!

            Я никогда не слышала в тоне отца такой откровенной злости, и она заставила напрячься. Заставила стиснуть пальцы в желании выбежать из маминого шкафа...но я понятия не имела, что должна сделать дальше. Я плохо понимала, чего хотел отец, и привыкла, что мама редко выполняет наши с ним просьбы. Но я точно помнила, как сильно испугалась за мать. В первый и в последний раз. Папа был таким большим рядом с ней, хрупкой и изящной.

            - Я соскучился, и мне плевать на всю твою косметику. Меня не было дома чертову уйму времени, а ты встречаешь меня как чужого?

            - Я очень рада твоему приезду, Марк, - мама встала со своего места, - но это не значит, что я буду бросаться в твои объятия по первому же требованию!

            - Дьявол! Ты - моя жена! Ты должна именно это и делать.

            - Завтра утром у нас ожидаются гости. Это даже хорошо, что ты приехал сегодня. На приёме будет и Тиллерсон, договоришься с ним по поводу земельного участка под строительство, - мама пошла в сторону двери, остановившись, чтобы бросить ему напоследок, - Все свои обязанности в качестве жены я выполняю на должном уровне, ты не можешь отрицать этого, Арнольд.

            - Да плевать я хотел на эти обязанности. Мне женщина нужна! Женщина! А не секретарь. Понимаешь?

            - Ну так найди её себе. Но так, чтобы об этом никто не узнал, - я закрыла глаза, представив, как она безразлично пожала плечами. Точно таким же тоном она разговаривала со мной.

            Послышался звук закрываемой двери, и я прижала ладони ко рту. Я мало что поняла из этого разговора. Лишь смотрела широко открытыми глазами на то, как отец стоял, склонив голову вниз и глядя куда-то себе под ноги. Такой сильный обычно, папа в этот момент казался побеждённым. Потом вдруг резко закричал и снёс ладонью все баночки с маминого трюмо...и я закричала от испуга. Потому что никогда не видела его таким. Всегда - только хладнокровным, уравновешенным с другими.  А через минуту дверь шкафа полностью распахнулась, и отец глухо застонал, опускаясь ко мне.

            - Эй, Конфетка, - прижал к себе, утыкаясь в мою макушку губами, - ты в прятки играешь? А мы тебя обыскались уже.

            Детям всегда трудно вставать на сторону кого-то из родителей. В их голове не укладывается, как можно выбирать мать или отца, и даже если с одним они проводят больше времени, любовь к другому является своеобразной константой. Чем-то настолько естественным, само собой являющимся, что постановка подобного выбора перед ними кажется кощунственной.

            Ингрид никогда не ставила меня перед выбором. Она всё решила за меня. Первая красавица города, дочь влиятельнейшего политика и жена крупного бизнесмена, образованная, сильная, амбициозная, следующая даже мельчайшим требованиям высшего общества, Ингрид Арнольд с легкостью бросила свою семью ради молодого партнёра моего отца. Женщина, которая, как я считала, неспособна была на любовь, отказалась от всего, что имела, и сбежала из страны с другим мужчиной.

            И это оказалось принять самым сложным. Тот факт, что она умела любить. И любила. Но только не меня.

            В то утро, когда отец вернулся из очередной поездки и не обнаружил ни своей жены, ни её вещей в спальне...в то утро, когда он смотрел отрешенным взглядом на записку, оставленную ею на подушке, а после смял бумажку и выбросил на пол, покинув комнату размашистыми уверенными шагами...я долго не понимала смысла прочитанного. Даже когда глаза пробегали по одному и тому же коротенькому тексту десятый или уже двадцатый раз. И тогда я бросилась в свою комнату, чтобы перерыть её вдоль и поперек, чтобы раскидать все вещи из ящиков шкафа, чтобы исследовать каждый сантиметр помещения и не найти ничего. Вообще ничего. Ни в своей комнате, ни в её спальне, ни в кабинете отца. Ни единого клочка бумаги для меня. Именно это и стало моей отправной точкой ненависти к ней. Не её побег...Господи, мне было так стыдно перед отцом, но я не винила её за то, что она оставила его...нас. Я не смогла простить ей того, что оказалась слишком ничтожным человеком в её жизни, недостойным даже прощального письма. Мне было тогда десять лет.

А через два года мы получили известие о её смерти. Автомобиль, в котором она ехала со своим новым мужем, попал в аварию и съехал с горной дороги в пропасть. Нам сообщили об этом знакомые. Точнее, я услышала разговор одной из бывших маминых подруг с нашей управляющей. Она приехала для того, чтобы сообщить эту новость. Она вдруг почему-то стала частой гостьей в нашем доме, несмотря на то, что матери уже не было в нём.

            И, может быть, я была всё же слишком мала, чтобы понять, что на самом деле произошло...может быть, я была всё ещё слишком злая на неё за предательство...или же я просто привыкла жить без неё. Слишком привыкла. Нет, мир не разверзся под моими ногами, и не раскололся на части купол неба, и слёзы не обожгли глаза болью. Мне не было всё равно...но для меня ничего не изменилось, ведь незадолго до её смерти случилась другая - умерла надежда на её возвращение после долгих месяцев ожиданий. И вот тогда у меня произошла первая истерика. Когда поняла, что она не вернётся. Что никогда не объяснит, почему предпочла мне (да, мне, потому что бросила меня тоже, а не только отца) чужого человека, не объяснит, как может мать любить кого-то больше, чем своё дитя. Для меня Ингрид Арнольд умерла за несколько месяцев до своей официальной смерти. К тому времени я уже узнала, что свадьба с моим отцом стала для неё не более чем выгодным предприятием, к которому она всё же отнеслась со всей серьёзностью, создавая облик образцовой счастливой семьи. Вот только в её обязанности не входило что-либо, кроме сотворения этого самого образа. Нет, она была далеко не обычной глупенькой куколкой, позарившейся на богатство партнёра своего отца, но, видимо, в её планы не входил ни ребёнок, ни требования мужа любви и ласки. И да, я не помню ни одного раза, когда бы она накричала на меня или же ударила, когда бы оскорбила обидным словом или отказала в покупке игрушек или одежды...но, Боже, я бы променяла на такие честные эмоции любую из её отчуждённых формальных улыбок, снисходительно подаренных мне.

Через несколько дней после известия об аварии я нашла в кабинете отца фотографию беременной матери в обнимку с высоким усатым мужчиной. И на ней она улыбалась. Улыбалась ему так, как не улыбалась никогда ни мне, ни моему отцу, ни кому-либо другому. Так, будто он один заслуживал её искренности и любви.

И в тот момент я почувствовала, каким хрупким, каким ненастоящим, каким нелепым был весь мой мир. Тот, что создали для меня они все. Потому что та её подруга...я слышала, как она рассказывала, что мать была беременна, и в обломках машины, помимо чемоданов, был обнаружен также фотоальбом матери с её новым мужем.

            Я ни разу не спросила у отца, откуда у него эта фотография. Я боялась прочесть в его глазах ответ...в глазах единственного человека, который любил меня больше жизни. Я положила её на место и вышла осторожно из его кабинета, прикрыв за собой дверь.