Синичка в небе (СИ) - Гейл Александра. Страница 32

И я вдруг поняла, сколько усилий вложил Новийский в выбранный образ. Он не смог исправить только одно: поведение жены. Оно портило все. Дело было не в изменах, не в трате средств, не в чем-то еще. Юлия просто не соответствовала безупречному политику. Именно это понимание примирило меня с образом жизни и поведением Сергея, даже если это значило обжимания на рабочем месте с посторонними девицами.

По итогам вечера, мы собирались вместе и выходили с Новийским вместе. Он предложил подвезти, а я попыталась отказаться. Думала, что это жест вежливости такой, но в ответ получила весьма категоричное заявление о том, что девушке в одиночестве разгуливать ночью по городу не пристало, и брать такой груз на совесть Сергей Афанасьевич отказывается. Согласилась я скорее из мести: решила, что пусть пеняет на себя, раз упрямый. В наш район въезжать на такой роскошной машине было почти самоубийственно. Как ни удивительно, я не стеснялась показать свой дом Новийскому, ибо мы были настолько не ровней, что даже пытаться выглядеть лучше не стоило. И совсем не волновало, что он обо мне подумает. Не друг, не приятель, мне от него ничего не было нужно, оттого и мнение обесценивалось.

Мы ехали в молчании довольно долго, прежде чем Новийский завел весьма занимательный разговор:

— Как вам удалось настолько понравиться Гордееву? — поинтересовался Сергей тогда еще Афанасьевич.

— Ну, захват «ГорЭншуранс» я начала с охранников, курьеров, бухгалтеров и IT-шников, а закончила секретарем и родным сыном начальника… выбора не осталось, — отшутилась. Не понимала, что он рассчитывал услышать, но серьезные рассуждения о добросовестной работе точно не годились.

Новийский, однако, заинтересованно взглянул на меня и кивнул, признавая существование такого метода.

— Возможно, это единственный способ вписаться в его окружение, — признал Сергей. — Знаете, я видел не одного и не двух его помощников. По рассказам может показаться, что это не так, но все они были толковыми ребятами. Сдается мне, что главной их ошибкой оказывалось именно неумение просить и принимать помощь.

— Розовый текстовыделитель, — брякнула я вслух.

Помощь или нет, но вместе с канцелярской принадлежностью в первый день работы Катерина протянула мне оливковую ветвь мира. И я ее взяла. Неужели это было своего рода испытанием?

Заметив вопросительный взгляд Новийского, я попыталась пояснить:

— Это было первое, чем мне помогла Катерина… ну, секретарь Гордеева. Она дала мне розовый текстовыделитель, а я его взяла.

— Если человек не противится помощи извне, то можно идти к нему с вопросами в ответ. Это правило работы в команде, — кивнул он, признавая мою правоту.

— Как у вас с Гордеевым. Он пришел к вам с просьбой, и вы воспользовались ситуацией.

— Верно.

Внезапный удар по педали тормоза был настолько резок, что сработали ремни безопасности, не давая нам удариться о приборную панель. Отдышавшись и откинув волосы с глаз я обнаружила, что опасности не было, а мы просто стоим на светофоре. Первыми.

— Простите, — выдохнул Новийский. — Я всегда был аховым водителем. Отец раньше потешался надо мной: говорил, что я либо дослужусь до личного шофера, либо разобьюсь.

Попытка пошутить выглядела весьма неуклюже, но отчего-то не стала помогать Новийскому скрасить неловкость:

— Надеюсь… он у вас есть.

— Да, есть, — мрачно взглянув на меня, сообщил Новийский. — Но я бы советовал вам избавиться от столь вопиющей прямолинейности, — сообщил он буднично.

— Меня не учили следить за языком — тут вы правы, — пожала я тогда плечами в полной уверенности, что навык витиеватых разговоров мне в жизни никогда не пригодится.

Его полуулыбка, вежливая, но нечастая гостья на лице, прокатилась по губам и исчезла, оставляя за собой ровную линию, и я очень удивилась. Новийского действительно не раздражали мои ответы, хотя любой другой бы на его месте уже высадил попутчицу на ближайшей остановке. Сергей тронулся на зеленый, а я украдкой наблюдала за ним, поражаясь. Меня даже пугало то, насколько он был в ладу с самим собой. Это казалось ненормальным: Катерина, и та, порой, выходила из себя, а Новийский — нет. С другой стороны, может, дело было во мне? В глупенькой девчонке, ни на что не способной повлиять? К тому же, меня его реплики тоже отчего-то не трогали. Мы вели какие-то странные беседы, будучи абсолютно не заинтересованы друг в друге, и это поражало. Знаете, есть нечто мистическое в том, что ты встречаешь человека, который тебя совершенно не задевает. Ну что могло нас связывать? Да я бы в жизни не подумала в тот день, что однажды смогу стать супругой такого человека. Он мне даже теоретически не нравился.

Несмотря на просьбу высадить меня на остановке, Новийский на свой страх и риск въехал в наш дурной район. Ничего по поводу общежития не сказал, подметил только, что повезти меня было правильным решением. Я же сделала все возможное, чтобы побыстрее его выпроводить. Такую машину от злости могли поцарапать, но еще хуже — меня могли увидеть из окон соседи. Меня… и мужчину!

Не помню, чтобы когда-нибудь так спешила скрыться за дверями своей комнаты, но замерла, едва ступив за пределы лестничной клетки, так как разглядела в конце коридора тонкий силуэт. Сначала не поняла, что происходит, но потом осознала, что это Лона сидит под дверью. Я отправила ей смс о том, что на работе проблемы и в кафе я не приду, но никак не ожидала, что в ответ сестра явится лично. Однако ее тушь размазана, от помады остался один лишь яркий ободок, а на нижней губе остался яркий след от укуса зубов. Выплакалась, значит, и пришла рассказать о том, как я ее разочаровала.

— Я думала, что ты примиришься, — начала Лона в точности по плану. — Думала, что тебе не хватит духу устраивать мне то же, что и маме. Думала, что я и мои желания хоть что-то для тебя значат. — Внезапно сестра так резко вскочила на ноги, что я даже отступила на шаг от неожиданности. — Думала, что ты больше меня уважаешь, Ульяна! — уже на повышенных тонах. — Но ты всячески демонстрируешь нежелание иметь дел со своей семьей. Ты не пришла сегодня. Надеюсь, на этот раз ты правда работала, а не выпивала с Иваном Гордеевым или кем-нибудь еще из тех людей, которые достаточно хороши для тебя, в отличие от

нас.

Очень злы были ее слова, но оттого менее справедливыми не становились.

— Я работала, — ответила я резко, не соглашаясь с обвинениями.

— Да, я знаю. Ты такая занятая, боже упаси найти времечко на такую глупость, как знакомство с родителями Ромы. Для меня это было важно! Ты можешь это понять? Как отвратительно ты себя ведешь с тех пор, как я объявила о своем намерении выйти замуж… будто преступницей заделалась. Представляешь, как неловко мне было объяснять, что наша драгоценная старшенькая слишком занятая бизнес- вумен, чтобы выкроить один вечер и побыть с семьей?

Я лишь надеялась, что она при этом не сдерживала слезы. Плакать при сватьях и Романе — слишком много чести!

— Они же, вроде как, сами работают и прекрасно понимают, как это важно. Что тут объяснять?

— Да, конечно. Вот только все пришли, кроме занятой тебя. И пустой набор тарелок-вилок-ложек немым укором резал глаз весь вечер. Признай это: ты прячешься за своей работой, стараешься соответствовать окружающим. Говорить как они, вести себя как они. Будто мы хуже… Ты от стыда не пришла. Могла бы отпроситься у Гордеева, но решила, что мы того не стоим, что работа важнее. Что ты и твои желания важнее. Не уверена, что хочу с тобой такой общаться дальше, Уля. До свидания.

Она была права, бесспорно права. Но я не понимала этого. Не осознавала, что без своеобразного участия мамы и сестры я бы никогда не сумела отрастить крылья. Одобрение или нет, но в нашей семье, в отличие от тех же Гордеевых, никто не смел друг другу указывать. Возможно, никто, кроме меня.

Глава 4

В нашем общежитии было некое негласное правило, которому следовали неукоснительно: каждому, кто делал оттуда ноги, устраивали тропу позора. Соседи будто чуяли, когда и кто уедет, они выходили из своих комнат, становились у дверей и, глядя с лютой ненавистью на счастливчика и заставляли его почувствовать себя последним человеком из живущих. Я навсегда запомнила, как «провожали» мать. Я тогда этого не понимала, но одно лишь то, что стояла и смотрела тоже сделало меня участником тропы позора наряду с остальными. А ведь ее уход, пожалуй, был и без того худшим из всех.