Смерть таится в рукаве - Гарднер Эрл Стенли. Страница 7

Терри Клейн критически разглядывал картину.

— Чудесный портрет, — сказал он. — А говорили, что не знаете Мандру.

Она вцепилась ему в плечо обеими руками. Не отводя глаз от портрета, Клейн похвалил:

— Здорово он у вас вышел, Альма. Здорово, ничего не скажешь. А когда это вы успели написать?

В глазах ее промелькнуло выражение беспомощности.

— Терри, пожалуйста… — умоляюще произнесла она.

— Что «пожалуйста»?

— Пожалуйста, не надо.

— Что «не надо»?

— Не расспрашивайте меня об этом.

— Коль уж я попал в эту переделку, я вправе ожидать от вас помощи, тем более что это только начало. Боюсь, что нам в любом случае придется действовать сообща. Поэтому мне не хотелось бы ходить в потемках, я должен чувствовать под ногами твердую почву.

Она плотно сжала губы, давая тем самым понять, что не проронит больше ни слова.

— Давно вы здесь, в мастерской? — поинтересовался он.

Она покачала головой.

— Так давно вы здесь? — повторил он свой вопрос. В комнате воцарилась тягостная тишина, наконец Альма не выдержала и заговорила:

— Приблизительно с четырех часов утра… О Терри, пожалуйста, не заставляйте меня рассказывать все. Конечно, вы можете заставить меня говорить, мы оба знаем это. Вы всегда обладали такой властью надо мной!

Вы можете заставить меня сделать все, что угодно. Я ничего не могу утаить от вас и никогда не могла. До вашей поездки в Китай… той ночью… — голос ее сорвался, и она вновь замолчала.

— Вы только расскажите мне обо всем, Альма, и я постараюсь вам помочь, — ласково попросил он.

— Нет, нет! Вы не должны ничего знать, я не хочу, чтобы вы имели хоть какое-то отношение к этому делу, ради Бога, Терри!

— Но я уже имею это самое отношение!

— Да нет же! Вас всего-навсего допросили. Это ведь еще ничего не значит. Обещайте мне, что сядете в самолет и улетите из города.

— Это мне не поможет, Альма. Наоборот, только усугубит мое положение. К тому же я не хочу бросать вас в беде. Поэтому лучше расскажите мне все по порядку, не бойтесь. Ведь Мандру убили не вы?

— Конечно не я.

— А вы знаете, кто?

— Нет, — с отчаянием в голосе произнесла она, — конечно нет… О Терри, вы так нужны мне! Почему так получается, что я никогда не могу прибегнуть к вашей помощи именно тогда, когда она нужна мне больше всего!

Она прижалась к нему, как ребенок, который от страха перед темнотой прижимается к матери. Он нежно обнял ее.

— Альма, успокойтесь, ну не надо так дрожать. Расскажите, в чем дело, и я помогу вам.

Она молчала. Голову она положила ему на грудь, пальцами крепко вцепилась в плечи. Потом вдруг отпрянула от него и рассмеялась. В смехе ее слышалась какая-то горечь, но глаза смотрели дерзко, с вызовом.

— Нет, Терри, вы не поможете мне, и на этом точка.

— Да нет же, помогу!

— А я говорю — не поможете!

Он снова прижал ее к себе, она приподнялась на носках и дрожащими губами потянулась к его губам, потом вдруг оттолкнула его от себя.

— Расскажите мне об этой штуке, — кивком он указал на портрет.

— Нет.

— Послушайте, Альма, вы что, пытаетесь выгородить Джорджа Леверинга?

Терри, я не стану разговаривать с вами на эту тему. Больше вы от меня ни слова не добьетесь.

Он задумчиво посмотрел на картину и хмуро заметил:

— Ладно, Альма. Может, так оно и лучше. Но имейте в виду: я хочу разобраться в этой истории и я помогу вам. Может, действительно будет лучше, если я не узнаю от вас ни одного факта, так как, если бы вы сообщили мне хоть один, это связало бы мне руки. Но запомните, Альма, я помогу лишь вам, и только вам одной. И если вы попытаетесь выгородить кого-то или взять на себя чью-либо вину, я все равно об этом узнаю. Я не допущу, чтобы вы за кого-то расплачивались, не важно за кого — за Леверинга, Синтию или еще кого-нибудь.

Он вышел из рабочей комнаты в гостиную и, взяв с кресла свою шляпу, надел ее.

— Терри! — крикнула она, когда он уже собирался выйти из квартиры. — О, Терри, если бы вы только могли понять, если бы вы только знали…

— Не переживайте, — хмуро прервал он ее, — может, чего-то и не пойму, но уверяю вас, все, что нужно, я узнаю. И уж тогда сполна рассчитаюсь с тем, кто сейчас водит вас за нос.

Она стояла и смотрела на него, и глаза ее были полны тоски и боли. Терри вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь.

Сразу за туннелем Стоктон-стрит органично вливается в район, где столько китайского, что кажется: здесь правит Дракон.

Китайские антикварные магазины, в роскошных витринах которых специально для туристов выставлены самые разнообразные, самые редкие предметы восточного искусства. Тут же, рядом с этими богатыми магазинами, располагаются многочисленные лавки, в которых можно купить все, что необходимо китайцу для жизни: редкие лекарства с Востока; отростки оленьих рогов, употребляемые для поддержания силы и смелости; корни женьшеня для восстановления крови. Прямо на тротуаре стоят лотки с цукатами, креветками и какими-то особенными, темно-коричневыми, похожими на кусочки кленового сахара, сушеными морскими ушками.

За этими роскошными магазинами с ярко освещенными витринами теснятся дома, в которых, подобно пчелам в ульях, живут китайцы. Когда представители одного народа, привыкшие к городам, где так мало свободного пространства, где жить приходится в такой невероятной тесноте, не мешающей им, однако, чувствовать себя счастливыми, оказываются в новых условиях, не похожих на прежние, непреодолимая сила привычки вновь соединяет их вместе, заставляя жить в тесном, неразделимом сообществе.

Здесь, где редко можно встретить человека с белой кожей, в этих домах с невзрачными, обшарпанными подъездами, с узкими лестничными пролетами, с длинными коридорами, по обеим сторонам которых столько дверей, что кажется, будто это — одна огромная квартира со спальнями, детскими, гостиной, кабинетами, кухней и так далее, на самом же деле в этой гармоничной перенаселенности, непостижимой для ума западного человека, живет множество китайских семей.

Терри Клейн вошел в тускло освещенный подъезд, поднялся по лестнице с перилами, отполированными до медного блеска частым прикосновением человеческих ладоней, и направился к располагающейся в конце коридора двери, выглядевшей грязней и обшарпанней, чем все остальные. Открыв эту дверь, он увидел перед собой другую — массивную, из дорогого тикового дерева.

Терри нажал на кнопку звонка. Ждать пришлось недолго. Дверь отворилась, и перед Терри предстал слуга-китаец с изборожденным морщинами лицом. Глаза его были лишены всякого выражения; он скользнул взглядом по Терри и пропустил его внутрь.

Клейн вошел в крохотную прихожую, обогнул ширму и оказался в гостиной, пол которой был покрыт роскошным пушистым ковром.

Чу Ки был человеком суеверным, он ни в коем случае не допустил бы, чтобы двери комнат его квартиры располагались на одной линии с окнами или друг против друга. Чу Ки не случайно поставил ширму у самого входа в гостиную: всякому китайцу известно, что те беспризорные, всеми отвергаемые души умерших, которых на Востоке называют «Бездомными Привидениями» и которым за земные грехи судьбой назначено блуждать в сумерках потусторонней жизни, могут передвигаться лишь по прямой линии. Эти привидения не могут пересекать зигзагообразные мостики, не могут перешагнуть через специально оставленное в темном коридоре бревно, не могут обогнуть они, естественно, и ширму.

В логике Чу Ки отказать было нельзя; он прекрасно понимал те аргументы, которые его западные знакомые выдвигали, чтобы доказать несостоятельность подобных предрассудков, и тем не менее он ни на шаг не отступал от освященных веками, испытанных мер предосторожности.

Как только Терри вступил в гостиную, Чу Ки снял большие очки в роговой оправе — тем самым он показал, что разница в годах не имеет никакого значения, что он считает Терри равным себе и высоко ценит его ум.

Терри сложил ладони на китайский манер и учтиво поклонился.