Лабиринт (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 19

Попробовать она хотела… С мудаком этим.

— Максим.

Вздрогнул и посмотрел в глаза — зрачки расширены, и мое отражение дрожит в голубом тумане.

— Макс, — поправил автоматически. У нее ресницы длинные и сильно загнутые на концах, а на переносице несколько веснушек. Их было столько же три года назад?

— Маааксим, — упрямо, чуть растягивая "а", а я дрожать начинаю от звука своего имени ее голосом.

— Не называй меня так, — ослабил хватку и большой палец гладит впадинку между шеей и плечом, поднимаясь к мочке уха. Шелковая. Горячая. Вена пульсирует сильно-сильно под пальцами.

— Почему? — не отводит взгляд, и я уже отчетливо слышу ее рваное дыхание и вижу, как приоткрылся рот. Соблазняет и сама не понимает, или, бл**ь, прекрасно понимает. Только вряд ли догадывается, что это будет далеко не так, как она себе представляет. Это будет грязно, больно, жестоко, до слез. Ей не понравится.

— Потому что я так сказал. Мне не нравится, — Нрааавится. Еще как нравится. Именно вот так — Маааксим. Протяжно. Наклонился ниже, и вена под пальцами задрожала сильнее. Дыхание пахнет пожаром, и я вдруг отчетливо понимаю, где весь контроль — у нее. Вот там, на дне голубых глаз, потому что ярость отступила, и где-то на задворках сознания я понимал — нас уносит сейчас. Вот в эту минуту уносит к чертям собачьим, и меня подбрасывает от потребности набросится на ее губы.

— А мне нравится твое имя. Я хочу произносить его вслух. Максим, — сжал горло крепче и ее глаза распахнулись шире. Испугалась, маленькая? Мне самому страшно, веришь? Я боюсь себя намного больше, чем ты, а ты злишь, намеренно или случайно, но злишь. Не мешай кирпичи складывать, не мешааай, маленькая, они обвалятся, и обоих, нахрен, задавит. Подалась вперед, но я удержал на месте.

— Что еще нравится? — голос как чужой, вниз по ее шее, к груди, и судорожно сглотнуть, увидев, как соски натянули материю топа.

— Все. В тебе все нравится, — задыхается и тоже на мои губы смотрит.

— Ты меня не знаешь, — а ладонь уже сжала ее затылок, удерживая, чтоб в глаза смотрела, а другой рукой, костяшками пальцев, по скуле, вниз, к груди, каждым цепляя сосок. Инстинктивно… потому что уже соблазнила. Потому что хочу трогать.

— Это ты себя… — выдохнула от ласки, слегка прогибаясь в спине, а меня током прострелило, — не знаешь.

Усмехнулся почти зло и склонился к ее губам:

— И какой я?

Дарина вдруг резко обхватила меня за шею и прильнула всем телом, жадно губами к моим губам. Сам не понял, как набросился на ее рот, в каком-то безумии врываясь в него языком, сплетая с ее, глубоко, быстро, грубо. Отвечает, сбивается, но отвечает голодом, ударяясь зубами до крови. Ее пальцы в моих волосах, они судорожно сжимаются, и она тянет к себе, как будто боится, что оторвусь, и я понимаю, что сам впился в ее затылок мертвой хваткой и пожираю ее на вкус, на ощупь. Член разрывает от сумасшедшей эрекции. Всего лишь от поцелуя, мать вашу. Оторвал от себя за волосы, а сам на рот ее смотрю и мысленно уже взял его и языком, и пальцами, и членом. Пошло, но так сладко… потому что вкус ее поцелуя именно сладкий.

— Какой? — хрипло, глядя в полупьяные глаза с моим отражением.

— Целуй меня, пожалуйста, не останавливайся, целуй меня, — так естественно, что крышу снесло снова, к ее рту, а ладони уже накрыли грудь, натирая твердые соски через материю топа большими пальцами. Такие тугие и чувствительные, каждое касание с ее всхлипом. Стонет мне в рот, а я понимаю, что еще один стон, и я сам кончу в штаны, представляя, как бы она стонала, когда брал бы ее. Невинная. Охренеть. У меня были девственницы. Но не такие, как она… я смутно их помнил. Сжатость, скромность, стеснение. Скучно. А она, как огонь, да я ее голод кожей чувствую, и от этого трясти начинает. Дикое возбуждение на грани фола, когда до точки невозврата полвздоха, а до полного срыва — пару прикосновений, и зверь начнет рвать цепи к такой-то матери.

Девственница. Бл***, Зверь, тормози. Мне ее в машине на обочине трахать? Она достойна лучшего. Даже ее клоун лучше меня. Да кто угодно лучше в сотни раз. Куда я тяну ее? В болото к себе, вот куда. В грязи моей искупаться. А потом? Когда мне надоест? Что будет, нахрен, потом?

Оторвался от ее рта и отстранил рывком от себя, вышел из тачки. Это полный раздрай, меня лихорадит, как после передоза кокаином. Достал сигарету, а зажигалка в руках ходуном ходит. Я мог бы ее там… так хотел, что, пожалуй, сейчас был способен кого-то убить. Но это же не какая-то очередная бл**ь. Это моя мелкая. Моя Птичка. Какая моя? Кто сказал? С каких пор вдруг моя? Это та маленькая девочка, которая спала ночами под кроватью, потому что какие-то ублюдки-извращенцы, вроде меня, трахали ее одноклассниц у нее на глазах, и она боялась стать следующей.

— Не понравилась, да? Они лучше, все шлюхи твои?

Обернулся к ней — дрожит, глаза все такие же пьяные, то ли от слез, то ли от возбуждения, и губы, опухшие от поцелуев. Дикий соблазн во плоти.

— Иди в машину, — отворачиваясь, стараясь успокоиться, — Я докурю и домой отвезу.

— Побрезговал или пожалел? Не надо мне жалости твоей. Или ты девственниц боишься?

— В машину пошла, — рявкнул, не желая оборачиваться. Что ж она упрямая такая. Мне минуту без ее голоса, и я смогу взять себя в руки.

— Не себе и не другим. Другие не такие разборчивые. Я, может, хотела именно сегодня, а ты все планы испортил. Сам не взял и другому не дал.

Понимаю, что несет ее в порыве злости и разочарования, а самому хочется схватить за шею и свернуть набок, до характерного хруста. Обернулся, пошел на нее, а она не отступила.

— Давай. В машину. Домой. Быстро.

— Я не хочу домой. Не хочу в машину, — и по щекам слезы покатились. Вот дура мелкая. Дура, бл***, самая настоящая. Только подошел, как она ко мне всем телом прижалась, и я снова чувствую ее запах, меня ведет от него.

— А чего ты, мать твою, хочешь? — схватил за волосы на затылке, заставляя подняться на носочки и в глаза смотреть.

— Я тебя хочу. До боли хочу. Мне больно, понимаешь? — шепчет, губами мои губы ищет, и я сам уже понимаю, что это полный пи**ц. Да, больно. Мне тоже больно. Меня сейчас разорвет к чертям.

Сделал с ней шаг к машине, и она уперлась в капот, а я в глаза ей смотрю и сатанею от этой мольбы, от лица ее бледного и ресниц дрожащих.

— Где больно? — сильнее сжимая за волосы, а она меня за руку схватила и к груди своей прижала.

— Здесь всегда больно, когда ты рядом. Дышать больно.

И глухие удары ее сердца в унисон с моими, вместе с трением ее соска о грубую кожу моей ладони.

— Ты понимаешь, что я не мальчик, — зашипел в губы, — я тебя сейчас оттрахаю в этой машине, и тогда будет именно больно, очень больно, маленькая, — напугать грубостью, пусть сбежит, пусть оттолкнет. Давай, спасайся.

— Пусть будет больно, — и руку сильнее прижала, преодолевая натяжение в волосах, приблизилась к моим губам, выдыхая, — только прикасайся.

Приподнял, усаживая на капот, жадно целуя, сильно сжимая сосок, дразня, задирая другой рукой короткую юбку на пояс. Дрожит, но не сопротивляется. Подхватил ее ногу под колено и поставил на горячую поверхность, а под крышкой мотор урчит, как и во мне голодный зверь. Резинки чулок и белые трусики. Порочно и невинно. Кожа матовая, шелковая, нежная. Накрыл пальцами, скользя по кружеву. Бляяяя***. Мокрые насквозь. Стонет мне в губы.

— Здесь больно? — отодвигая полоску белой материи, едва касаясь влажной плоти, со свистом выдыхая ей в рот.

— Дааа, — с рыданием, изгибаясь назад, опираясь на руки, и топ пополз вверх. Наклонился задрал его зубами и застонал, увидев ее грудь. Небольшую, округлую, с маленькими розовыми сосками. Идеальная. Такая нежная. И хочется эту нежность рвать на части, грязно иметь, жестко трахать. Здесь, на этом капоте. В разных позах, оставляя отметины, синяки, засосы, а вместо этого осторожно по ее лепесткам, там, внизу, задержавшись и поглаживая у самого входа, пока она тихо стонет, и резко вверх, отыскивая пульсирующий комок плоти между складками. Нашел. Слегка подразнил кончиком среднего пальца, останавливаясь и скрипя зубами. Пожирая ее реакцию.