Драконослов (СИ) - Кутейников Дмитрий. Страница 8

Алтарь был странным: матово-белый шар диаметром чуть меньше метра, освещённый падающим из центра купола столбом света, висел в воздухе над круглым чёрным провалом, как раз на уровне плеч… дварфу. Свет скрадывал детали, видно было лишь, что купол очень высокий — в отличие от большинства «внутренних» помещений, где даже Вильгельмине порой приходилось пригибаться. На поверхности шара смутно виднелись разные символы — молот, серп (я мысленно хмыкнул), шестерёнка, книга, обвитая змеёй чаша — много разных.

— Так. Ты, Николай, сын Алексея, клади руку на книгу. Ты, Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс, клади руку на горшок. — «Лицо её траурно закаменело» — вспомнилась мне где-то вычитанная фраза. Пафос или не пафос, но именно это с ней и произошло, когда её правая рука легла на стилизованное изображение кастрюли с поварёшкой. Я положил руку на книгу. — А теперь говорите клятву — только искренне, это главное!

— Клянусь быть хорошей супругой. — Спокойно, каким-то мёртвым голосом произнесла Вильгельмина.

— Клянусь быть хорошим супругом и верным другом клана. — Произнёс я свою клятву: текст мне разъяснили заранее. Чёрт, да это самое меньшее, что я могу сделать для неё!

Руку охватило странное ощущение — не то пузырьки в минеральном источнике, не то лёгкое пощипывание и покалывание… Не то чтобы неприятно — скорее щекотно, ощущение усиливалось и расползалось по руке вверх. Теперь щекотно уже не было — дёргало, как слабый электрический ток, вольт на шестьдесят (однажды схватился рукой за голые телефонные провода во время звонка, как раз те же ощущения). Нет, ну какой я, на фиг, мудрец? Я технарь, раздолбай и лодырь, пусть и умный. Хороший программист — некоторые даже говорят, что очень хороший, но я предпочитаю быть скромнее: лениться удобнее. Какая на фиг книга? Судя по скривившемуся лицу Вильгельмины и прикушенной губе, ей тоже было несладко.

Нет, так решительно неправильно! Я оторвал руку от шара и медленно пошёл к ней. Жрец что-то там бубнил, но я не стал обращать на него внимания: авось, сам заглохнет. И Вильгельмина. Ну куда ей горшок? Она лекарь, каких поискать! Талантище! И надёжный товарищ. А этот, в балахоне, ей горшок. Сам он горшок после этого! Наконец дойдя до девушки — почему-то идти оказалось очень долго, шагов десять — я уверенно оторвал её руку от горшка и положил на как раз рядом оказавшуюся чашу со змеёй — не знаю, как здесь, а на Земле это символ медицины, и плевать мне на всех. А левую руку — на щит, вот. А вот и мне: справа от чаши как раз стилизованная, но явно узнаваемая клавиатура — ну, как дети рисуют: разбитый на много мелких квадратиков прямоугольник. А слева от щита — шестерёнка! Прижавшись к спине Вильгельмины, практически обняв её, я положил руки на свои знаки. Что-то вспыхнуло.

Первое, что я увидел, проморгавшись — две пары глаз: возмущённые жреца и обеспокоенные — Вильгельмины.

— И что это сейчас было? — Спросил я вслух, протирая глаза, в которых всё ещё плавали зайчики.

— Это вы мне скажите, молодой человек! — Воскликнул так и не представившийся жрец. — Почему вы нарушили ритуал? Вам же объяснили порядок и правила!

Я задумался. Ощущения в памяти были ещё свежи… А, чёрт, память же, никак не привыкну… Но вот слова подобрать было всё равно трудно.

— Ага, объяснили… Щазз! [11] Нам сказали «сделай это, скажи так и так». Это — не объяснение, это — инструкция. Причём, как оказалось, неправильная! Вот, смотрите! — Я поднёс руку к шару, и из его глубины всплыл мягко светящийся символ. Сменил руку — и буквально через пару секунд клавиатура сменилась шестерёнкой. — Я — вовсе не мудрец, хоть и много знаю. Характер у меня не тот. И Вильгельмина — не домохозяйка, её в четырёх стенах запирать — редкий врачебный талант гробить!

Жрец смотрел на меня долго и очень странно… Потом, как будто в одночасье постарев, сгорбился и, тяжело опираясь на резной посох, медленно подошёл к шару, так же медленно поднёс к нему руку — практически вплотную — и после ощутимой задержки на поверхности проявился тусклый знак, похожий на египетский анх, только верхнее кольцо было опущено до самой перекладины.

— Я служу в храме уже девяносто восемь лет, и когда всего лишь на пятьдесят третьем году службы алтарь впервые отозвался — все сочли это великим знаком судьбы. А выходит, что это была просто ошибка… — Казалось, у нестарого ещё дварфа отняли смысл жизни, настолько от него повеяло тоской, даже белоснежная роба, казалось, посерела. — Просто ошибка.

— Получается, что всё это время мы жили неправильно? Как же так? — Вильгельмину слова жреца тоже расстроили, даже напугали. Вот ведь блин, «русская народная забава — революция»! Ну что тут будешь делать…

— Ух, ё-о-о-о… — Выдохнул я вслух, добавив пару слов по-русски. — Ну давайте разбираться. Не верю я, что подгорный народ, уже даже мне известный своей тщательностью и аккуратностью, мог допустить такую ошибку просто так. Должна быть очень веская причина!

— Есть такая причина. В тринадцать тысяч семьсот тридцать четвёртом году неизвестный диверсант проник в храм нашего клана, убил всех старших жрецов, включая верховного, и полностью сжёг храмовую библиотеку. Очень много знаний было утеряно, часть, конечно, удалось восстановить по памяти, но таинства, доступные только высшим ступеням посвящения, оказались утеряны безвозвратно. За эти девяносто четыре с половиной века у новых жрецов несколько раз были откровения — нам удалось восстановить таинство посвящения в старшие жрецы и несколько других, а пятьсот двадцать лет назад наша церковь наконец вновь получила полноценного главу… — Голос жреца был тихим и безнадёжным, на левой руке, стиснувшей посох, аж побелели костяшки. — Мы всегда были на службе клана, принимая клятву от выпускников всегда распределяли их по нужным Совету направлениям, всегда внимательно смотрели, кто каких успехов добился в каждой области…

— Ну, значит, вы всё правильно делали, только в мелочах ошиблись! — Попытался я подбодрить неожиданно разговорившегося жреца.

— В служении нет мелочей! — Гневно воскликнул он, сверкнув глазами и решительно выставив вперёд коротко подстриженную курчавую чёрную бороду. — Каждый шаг имеет смысл!

Ну, я ожидал не такой реакции, но это лучше, чем уныние.

— Хорошо, пусть так. Значит, цели ваши были верны, а инструмент — неисправен. Что нужно сделать в таком случае?

— Выкинуть и сделать новый. — Ответил жрец не задумываясь, и помрачнел ещё больше.

— Глупость! Чем делать новый инструмент, если вообще никакого не осталось? Сначала, — я выделил слово голосом, — надо сделать новый, и лишь потом думать, куда деть старый. Тупой нож можно наточить, из сломавшегося меча — сделать кинжал. На худой конец, металл можно отправить в переплавку! Но выкидывать — последнее дело!

— Нельзя старый металл кидать в новую плавку! Сталь… — Начал спорить жрец, но я его опять перебил.

— Я говорю образно — это во-первых. Не везде нужна идеальная сталь, — я указал рукой на декоративные ажурные ворота, через которые мы вошли под купол, — где-то хватит и чугуна — это во-вторых. А в-главных, мы говорим сейчас о живых людях, а не о каких-то железяках. В людях сила клана!

Что-то меня на пафос пробило. Нет, обычно я стараюсь сидеть тихо и не отсвечивать, но иногда, под настроение — или получив подзатыльник от музы — я выдаю прочувствованные речи и вполне себе жгу глаголом, как тогда с Куросакурой. К счастью — редко, а то бы пришлось в пророки податься. Вздохнув — всё вдохновение куда-то выветрилось — я переключился на логику.

— Так… Вот вы сейчас видите крушение всех своих жизненных принципов, так? — Жрец только кивнул. — А вот я вижу кое-что другое: вам только что явилось откровение, что надо исправить в существующей ситуации, и даже как именно исправить. Или вы думаете, что откровение — это легко и приятно?

У жреца задёргался глаз, ему явно не хватало воздуха, чтобы выразить охватившие его чувства, да и Вильгельмина тоже выглядела напуганной. Однако жрец довольно быстро успокоился, так и не сказав ни слова. А я продолжил.