Отпущение грехов (ЛП) - Ловелл Лорен. Страница 27

— Проклятье. Я люблю тебя, а теперь заканчивай.

Я улыбаюсь, мои пальцы крепче сжимаются вокруг рукояти ножа.

— Эви! — доносится из коридора голос Эзры. Он злится, а злость — это не та эмоция, которую можно игнорировать. Я слышу его тяжёлые шаги, и через несколько секунд дверь сотрясается от удара.

— Вот дерьмо! — выдыхает мужик, отпуская мои волосы.

На его лице отражается страх, и я не могу сдержать смех.

— Эви! — снова кричит Эзра, и дверь вот-вот разлетится на щепки.

Этот идиот с подозрением смотрит на меня и пытается подняться, но я успеваю вытащить нож и вонзаю его прямо ему в бедро, разрывая лезвием мышечную ткань. Тёплая кровь брызжет мне на грудь. Ярко-красная жидкость хлещет из его артерии, напоминая извержение вулкана, и усиливается с каждым лихорадочным ударом его сердца. Комнату заполняет полный агонии крик, мудак отталкивает меня с себя, отчаянно пытаясь убраться подальше. Сделав два шага, он падает на пол и истекает кровью, панически хватая ртом воздух.

Эзра снова стучит в дверь, так сильно, что уже дрожит даже стена. Дверные петли скрипят, дерево трещит.

— Мать твою! — кричит Эзра. — Эви! Открой эту гребаную дверь, или, клянусь твоим гребаным Богом, я заставлю тебя умолять меня, малышка. Я уничтожу тебя.

От его обещания в животе начинают порхать бабочки.

Я хочу, чтобы Эзра злился на меня, чтобы угрожал мне, а потом оттрахал. Он заставляет меня грешить уже только потому, что может подарить мне прощение. Это всё выглядит чертовски нездоровым, но одновременно прекрасным. Грешница и её грех. И, вообще, что может быть благочестивее, чем быть с твоим единственным спасителем? И пока он спасает меня, какое бы зло Эзра не воплощал в себе, я не могу его убить.

Глава 22

Эзра

От того что Эви здесь, одни проблемы. Я смотрю на нее, и я хочу ее, ее страх, ее боль, ее желание. Каждый раз, когда я трахаю ее, мне хочется владеть ею. Мне хочется пустить пулю в голову любому, кто лишь посмотрит на нее, а они, суки, все смотрят! Пять лет я трахал баб типа Джен, держал бордель, но никогда не тронул ни одной шлюхи, и из всех женщин вокруг меня влечет к прекрасной маленькой убийце, которая живет болью, как воздухом.

Блять!

Я иду по коридору, возвращаюсь в свой кабинет, наливаю немного виски в стакан. Когда со всем этим дерьмом будет покончено, у меня будут серьезные проблемы с печенью. Я думаю об Эви, и у меня сразу же встает. Тогда я смотрю на монитор, показывающий, что происходит в ее комнате, надеясь, что увижу ее в нижнем белье. Так и происходит. Она в стрингах, стоит на коленях и отсасывает какому-то парню. Мое сердце чуть не взрывается в груди, а глаза застилает красный туман. Рывком выдвинув ящик стола, я достаю пушку и направляюсь к ее комнате. Поворачиваю ручку, но та не поддается.

— Мать твою! — кричу я. — Эви! Открой блядскую дверь, или, клянусь твоим гребаным Богом, я заставлю тебя умолять меня, малышка. Я уничтожу тебя!

Она заплатит за это, и ещё я убью этого ублюдка, который посмел тронуть то, что принадлежит мне.

Сделав несколько шагов назад, я бросаюсь на дверь плечом. Петли скрипят, и я делаю новую попытку. Дверь поддается и с легкостью соскакивает с петель. Комната похожа на декорации к фильму «Техасская резня бензопилой». У ног Эви валяется полуголый парень, которому она только что отсасывала, и слабой рукой сжимает свое бедро. Из его бедренной артерии хлещет кровь, а по полу и ковру уже растеклась огромная красная лужа. Кровь ручейками стекает по груди Эви, по ее животу и белым кружевным трусикам. Она все еще сжимает в руках окровавленный нож, но я могу думать лишь о том, как она похожа на ангела смерти.

— Ударь меня, — говорит она.

Прищурившись, я вхожу в комнату и останавливаюсь перед ней, в дюймах от ее лица. Она закрывает глаза, тяжело дыша.

— О, я сломаю тебя, Эви.

Она дрожит, и я вижу, как сильно пульсирует венка на ее шее. Я сжимаю ее подбородок, вонзаясь пальцами в щеки.

— Я напомню тебе, что ты принадлежишь только мне, и только мой член может оказаться между твоих чертовых губ! — кричу я.

— О, как он стонал, — усмехается она. — Сказал, что у меня волшебные губы.

Я хватаю ее за горло с такой силой, что у нее подкашиваются ноги, а потом бросаю на пол и прижимаю к нему. Эви хватает ртом воздух.

— Глупышка Эви. Ты очень, очень глупая, — говорю я, почти не сдерживая своей ярости.

Вот что она со мной делает. Сводит с ума. Я никогда не притворялся высокоморальной личностью, но я всегда спокоен и умею держать себя в руках. Если я убиваю кого-то, если я причиняю кому-то боль, то все это делается осмысленно. Я не злюсь и не теряю над собой контроль. Но из-за нее я не могу себя контролировать. Она вызывает во мне слепое желание убивать, и оно объединяется с желанием обладать ею — делать ей больно. Я чувствую себя бомбой с часовым механизмом.

Эви цепляется за мои руки, выгибается подо мной и трется об меня своим телом. В ее голубых глазах отражается что-то дикое: смесь страха и возбуждения. Я отпускаю ее и, встав с пола, начинаю ходить по комнате, проводя руками по волосам.

— Избей меня, Эзра, — слышу я ее.

Когда оборачиваюсь, то вижу, как Эви распласталась на кровати: руки сжимают простыни, задница поднята вверх, и белые кружевные трусики обнажают ее потрясные ягодицы. Рядом с ее ногами лежит мужик, которого она только что убила. Мой член дергается, требуя исполнить ее просьбу. Прямо сейчас вся власть находится в ее руках, и она знает это, она пользуется этим. Я сгребаю в кулак ее волосы, запрокидываю голову назад, и она падает на пол. Я выхожу из комнаты, волоча ее за волосы.

— Джонти! Джонти!

— Что? — кричит он, отзываясь откуда-то из глубины коридора.

— Нужно убрать в третьей комнате. Прямо сейчас!

Рыкнув, я распахиваю дверь в самом дальнем конце коридора. Она закрывается за мной, я запираю ее и засовываю ключ в передний карман джинсов. Эви замирает в центре комнаты, опустив голову. Нет, так не должно быть. Она не должна хотеть этого, не должна заставлять меня делать это. А я не должен потакать ей. Я бью женщин, только чтобы обучить их, подготовить, и чтобы потом получать от этого прибыль. А это… все это я делаю, потому что мне нравится, потому что страстно хочу. Ни по какой другой причине.

Я подхожу к кресту, снимаю рубашку через голову и разминаю шею. Потом хватаю две тяжелых цепи, свисающих со специальной конструкции на потолке и креплю их так, чтобы крест стоял вертикально, как настоящее распятие. Побледневшая Эви во все глаза смотрит на деревянный крест.

Она считает, что может дразнить меня, но она не на того напала. Я сломаю ее, любыми способами. У нее словно нет болевого порога, так что, если мне придется пристегнуть ее к гребаному распятию, чтобы залезть ей в голову, я это сделаю.

— Подойди к кресту, милая, — приказываю с улыбкой.

Эви судорожно вздыхает и смотрит то на меня, то на распятие. Я уже начинаю думать, что вот-вот услышу отказ, но она подходит к кресту и оборачивается ко мне.

— Повернись лицом к кресту. Не смотри на меня.

Но она продолжает смотреть на меня с дерзкой улыбкой на губах. Но ничего, скоро я сотру эту улыбку с ее лица.

— Быстрее, — говорю я сквозь сжатые зубы.

Даже не знаю уже, хочется ли мне, чтобы ей понравилось, но сейчас, в эту самую секунду, я хочу, чтобы она это возненавидела. Хочу, чтобы Эви кричала, плакала и умоляла меня перестать, потому что она сосала член другого парня, залила кровью мой гребаный клуб, и ей нужно преподать, мать ее, урок! Она будет принадлежать мне.

Эви поворачивается и прижимается щекой к деревянной поверхности. Я скрепляю ее тонкие запястья кожаными ремешками. Она дрожит, ее кожа покрылась мурашками. В этот раз ее ноги тоже будут прикованы. Я подхожу к скрытому ряду ящичков и достаю обычные металлические наручники. Эви вздрагивает, когда я защелкиваю их сначала на одной, потом на второй ноге, а затем креплю кожаный браслет к цепи. Выпрямившись, я смотрю на нее, и ирония того, что она повешена на кресте, вызывает у меня улыбку. А все почему? Потому что ей нравится, когда ее бьют, ей нравится ощущать себя порочной, находиться в подчинении.