Я - ведьма! - Лузина Лада (Кучерова Владислава). Страница 2

Странная закономерность: все мои подруги, выбирая себе мужей, умудрялись находить типажи, не вызывающие у меня ничего, кроме физического неприятия. И Шурик имел все основания оказаться во главе этого черного списка. Будь он не Линдиным, а моим кавалером, высек бы из меня лишь одно желание — бежать от него со всех ног. Его крепкая шея, мускулистые руки, дебелые плечи, массивные крепкие ноги в обтягивающих джинсовых шортах казались мне откровенно страшными. Он не был толстым — просто ужасающе большим и сильным. И даже я, девушка далеко не мелких размеров, понимала: роман с таким Геркулесом изначально не предполагает равноправия. Слишком уж не равны силы. Приятно, конечно, когда жених носит тебя на руках, словно пушинку… Но ведь так же легко он может сломать тебе шею, не так ли? И рано или поздно, когда коса найдет на камень, вечный инстинкт мужчины побеждать вырвется из него и он просто стукнет кулаком по столу, а ты автоматически примешь свою вторую роль.

Но сейчас Шура до смешного напоминал укрощенного, прирученного мамонта, радостно внимающего приказаниям своей маленькой победительницы. Чем больше третировала его Линда, тем с большим восторгом он на нее взирал. И на ее невозмутимом лице было написано чувство глубокого удовлетворения. Это, собственно, и стало моим удивлением номер три.

Зная Линду пять лет, я бы ни в жизнь не предсказала, что она выберет себе в женихи подобного Илью Муромца.

Линда вообще была чуднОй. Дочь вышедшей на пенсию балерины и богатенького папочки, заработавшего денежки еще при советской власти и исхитрившегося не только сохранить капиталы на сломе эпох, но и приумножить их за десять лет существования «самостiйної» Украины. Единственное дите, вскормленное с детства с серебряной ложки, которое невесть почему наотрез отказалось идти по стопам своей мамы, занимающейся нынче исключительно растратой мужниных средств. И, вместо того чтобы шляться в свое удовольствие по магазинам и ночным клубам, делало все возможное, чтобы стать старой девой.

Она была ужасающе правильной! Правильно питалась, правильно пережевывала пищу, правильно себя вела и вела правильный образ жизни. Выучилась на историка, писала какую-то жутко заумную диссертацию, носила юбки до пят и рассуждала про идеальную любовь. Точнее, Линда называла ее «абсолютной». Имелась в виду любовь без всяких «но» — измен, обид, недопонимания и так далее. «Нельзя прощать, — говорила она мне. — Ты простишь его раз, потом еще десять раз — и чего добьешься в результате? Прирастешь кожей к человеку, тебе не подходящему, регулярно совершающему поступки, тобой не уважаемые. Нет, мой избранник должен подходить мне, как ключ к замку».

И кто бы мог подумать, что она отыщет себе столь громоздкий ключик! Да обойди я весь белый свет, не нашла бы человека более не подходящего ей, чем этот мамонт. В ее женихе бушевали бури, Линда же, сколько я ее помню, пыталась вычертить свое счастье с помощью линейки и карандаша. Она напоминала тонкостенный антикварный бокал, он — танк последней модели.

И самый отчаянный фантазер в мире не смог бы измыслить ситуации, при которой два эти предмета были бы уместны рядом.

— А как вы познакомились? — поинтересовалась я, раздираемая любопытством.

— Он отбил меня у хулиганов, — горделиво просветила меня Линда.

Бедные хулиганы, от них, видимо, мокрого места не осталось!

— Он настоящий герой, победитель — Александр Македонский.

— Шурик Македонский, — хихикнул «герой».

— А Маша работает на телевидении, — вежливо презентовала меня Линда.

Информация не вызвала у жениха ни малейшего интереса.

— Интересно, наверное, — с сомнением произнес парень. — Хотя я вообще-то телевизор не смотрю. Только кино по видику. Телевизор — для пенсионеров. В жизни столько всего классного. Глупо глядеть, как кто-то другой делает это на экране, если можно все попробовать самому!

— А где ты работаешь, Шурик?

— В спецподразделении «Альфа».

— И много вас там таких?

— Там все такие.

Даже отвечая на мои вопросы, парень не удосужился повернуться ко мне лицом, продолжая раздевать взглядом свою драгоценную невесту.

— Нет, — возразила Линда тоном директора школы. — Ты — единственный.

— Это ты у меня единственная, самая-самая, красивая, умная, необыкновенная… Дай поцелую.

Линда небрежно оттолкнула ладонью его любвеобильные губы. Уж кто-кто, а она умела держать себя Снежной Королевой. То ли дело я, стоит влюбиться — сразу теку, расплескиваюсь, штормлю. А мужчинам нравится недоступность. Вот и Шурик поплыл, словно тонна растаявшего мороженого. Еще бы, Линда такая правильная! Такая правильная, что в ее правильности уже есть какая-то патология.

— Как ты мог не подать руку Маше?! Это хамство!

— Я же подал тебе…

— Настоящий джентльмен — это тот, кто даже с кухаркой ведет себя как джентльмен. — Линда очередной раз блеснула эрудицией, перефразировав Бернарда Шоу.

— Послушай, Линдочкин…

— И слушать ничего не хочу!

— Но…

— Никаких «но»!

В результате на дачу мы все ехали насупленные. Линда дулась для профилактики. Шурик обдумывал ее суровое назидание. Я — ассоциацию с кухаркой. Случайно она прошмыгнула или Линда действительно считает меня лишь удочеренной плебейкой?

— Ну вот и прикатили, — робко улыбнулся Шурик.

— Приехали, — поправила Линда.

Дядина дача оказалась воплощенной мечтой всей моей неудавшейся жизни. Двухэтажный каменный домик, спальни с развевающимися белыми занавесками, ванна с новеньким кафелем и огромная терраса с видом на море.

Впрочем, террасу я разглядела уже потом. Мы зашли через вход с улицы, и Линдин Ромео, демонстративно замаливая грехи, задал дурацкий вопрос:

— Маша, ты любишь море?

Люблю ли я море? Он бы еще спросил, люблю ли я любовь! Если существует хоть одна метафора, способная всеобъемлюще передать слово «любовь», то это оно — Море, — ласковое, уютное, бушующее, равнодушное, страстное, убивающее. Так же как и в любви, у него есть тысячи тысяч прямо противоположных качеств, объединенных одним понятием — МОРЕ. Оно может кормить тебя и изнурять жаждой, разбить твое тело о камни и нежно покачивать его на волнах. С ним сражаются, его воспевают, в нем тонут. Сколько человеческих тайн, трагедий, смертей таится на его дне, а его все равно обожают, боготворят, рвутся к нему всеми фибрами души — хоть увидеть, хоть окунуться, хоть омочить ноги! — словно бы любовь к морю заложена в нас, человеках, как один из непреодолимых инстинктов. И купание в нем — секс с ним, мирное плавание или борьба стихий, но так или иначе вхождение одного тела в другое, поглощение одного другим — единение!

— Да, люблю, — сдержанно кивнула я.

— Тогда берем купальники и сразу на пляж. Линда, ты как, за?

Линда почему-то серьезно изучила циферблат своих часов (неужто ей придет в голову устанавливать распорядок дня? — испугалась я), смерила оценивающим взглядом нас обоих и произнесла загадочно:

— Идем. Сейчас самое время.

— Только уговор, — оживился Шурик. — Закрываете глаза и открываете их только тогда, когда я дам команду.

— Саша, ты же знаешь: я не люблю такие игры…

— А ты, Маша?

Я покорно согласилась, боясь показаться невежливой.

Мы переоделись по-солдатски быстро. Я нетерпеливо вытряхнула на кровать содержимое чемодана, скинула с себя надоевшую городскую шкурку и втиснулась в шорты и футболку. Линда вышла из спальни в простеньком белом платье стоимостью баксов в пятьсот. На Шурике не было ничего, кроме разноцветных хлопчатобумажных трусов и разношенных сандалий.

— Ты должна зажмуриться, — приказал он.

И я отдалась в полное его распоряжение.

— Шаг, еще шаг… Ступенька, — начал осуществлять руководство «Македонский».

Слепая, я спустилась по невидимой лестнице. Сухая колючая травинка больно хлестнула меня по ноге. Что ж, первая царапина обеспечена…

— Еще два шага.

В огромных тисках его ладоней, плавно подталкивающих мое тело вперед, я чувствовала себя странно скованной. Они раздражали меня, лишали собственной воли. Чего он, собственно, добивается?