Я - ведьма! - Лузина Лада (Кучерова Владислава). Страница 24

— А еще можно сказать: «Спи на новом месте — приснись жених невесте», — передразнила ее я. — Только все это ерунда. Когда мы прошлым летом поехали с родителями в санаторий, я в первый же день, ложась спать на новом месте, произнесла это заклинание. И как вы думаете, кто мне приснился?

— Кто? — хором откликнулись обе мои подруги.

— Ни за что не угадаете, — протянула я тоном мучителя.

— Наш учитель физики?

— Леша из 10 «Б»?

— Или кто?

— А никто! Я сама. Не могу же я сама за себя выйти замуж, правда?

Лариса снова засмеялась. Лолита сердито насупилась.

— И все же это не ерунда, — произнесла она тоном непрошибаемой отличницы — точно так же серьезно Лола вещала у доски: «Ще не вмерла Україна!» — Нужно только знать настоящее, серьезное гадание.

— А ты знаешь? — провокационно поинтересовалась я — не было лучшего способа обидеть гордость нашего класса, чем уличить ее в незнании чего бы то ни было.

Лола надула щеки, дернула плечом и, гордо выпятив вперед то, что уже тогда активно разрасталось в бюст четвертого размера, заявила:

— Конечно. Только это страшно. Очень страшно. Не каждый рискнет. — Она высокомерно выпятила вперед толстую нижнюю губу.

— Ну! — подначила я.

— Я прочла в папиной книжке. Он вообще-то их от меня запирает. Но как-то оставил одну на столе, и я прочитала… Есть гадание на зеркале.

— Все знают, что есть гадание на зеркале, — презрительно отмахнулась я.

— Но никто не знает, как именно нужно на нем гадать. Это… Это страшно.

Вьюга с размаху ударилась в окно невидимым беснующимся телом. Стекла задрожали. И незыблемый уют Лолиного дома показался вдруг ненадежным и иллюзорным. Белая бушующая стихия была совсем рядом, отделенная от нас лишь хрупкой преградой стекла. А Лола уже вещала наизусть, сверкая в полутьме огромными черными глазами. И то, что она говорила, нисколько не напоминало ответ у доски.

— Собираясь гадать, избирают уединенную комнату. Берут два зеркала, одно большое, другое — меньше. Большое ставят на столе, маленькое — против него так, чтобы в них образовался зеркальный коридор в бесконечность. Гадающая садится перед зеркалом, обставленным свечами. Все окружающие, соблюдая глубокое молчание, сидят в стороне, отвернув головы к стене. Только гадающая глядит в зеркало, и нет в ее душе ни одной мысли, кроме мысли о суженом. А ровно в полночь, когда часы бьют двенадцать раз, с каждым ударом в большом зеркале показываются одно за другим двенадцать зеркал. И лишь удары затихнут и на часах будет нулевое время, девушка вскрикнет: «Суженый-ряженый! Покажись мне в зеркале». И в конце зеркального коридора появится Он. Потому что это время ритуальное — одна-единственная минута из пятисот двадцати пяти тысяч шестиста минут года, когда граница между тем и этим миром становится прозрачной и преодолимой. И гадающая смотрит сквозь зеркало прямо в тот свет, в ожидании видения жениха или знака собственной смерти.

Мы слушали ее, затаив дыхание, и сердца наши пульсировали в горле, то отчаянно тикая, то обмирая и трепеща.

Довольная произведенным эффектом, отличница продолжала:

— Но лишь та, в чьей душе нет страха, способна в этот час переломить собственную судьбу. И вызвать из бездны не того, на кого обрек ее рок для испытания и искупления, а Единственного, с кем жаждет слиться ее душа. Для этого гадающая должна взять острый нож и в двенадцать — в преддверии первого удара часов — одним глубоким порезом перечеркнуть поперек все линии жизни, судьбы и любви на своих руках. Кровь прольется на стол, где стоят зеркала, и зеркальный коридор устелет красный ковер. А когда алая дорожка достигнет последнего, двенадцатого, предела, гадающая вытянет окровавленные руки и позовет: «Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, приди есть мою плоть, пить мою кровь, ибо ты — это я!» И единственно истинный суженый, будь он даже мертв или не рожден, выйдет и устремится к ней с протянутыми руками, и их дороги уже никогда не разминутся на жизненном пути. Но прежде чем руки суженого и суженой сомкнутся, девушка должна отдернуть их с криком: «Чур сего места!» Ибо, взяв ее за руку, он может в тот же миг увести ее с собой навсегда…

Некоторое время мы молчали. Темный сгусток вибрирующего страха заполнил всю комнату. От его прикосновения по коже бежали колючие ледяные мурашки, а живот ныл от ужаса и восторга.

— А может, — слабо выговорила Лариска, — лучше выбежим после двенадцати на улицу и спросим имя у первого встречного? Я вспомнила: кто тебе первый встретится, так твоего суженого звать будут.

И тут Лолита запрокинула голову и раскатисто засмеялась. Ее черные, как волчьи ягоды, глаза были злыми и насмешливыми — в них плескалась недобрая, непонятная нам победа.

— Ладно, — кинула она. — Идем одеваться. Скоро двенадцать. Давай договоримся: мой прохожий — первый, Валькин — второй, твой, — она пренебрежительно ткнула пальцем в Лару, — третий.

Первого прохожего звали Димой. Второго — Валерий. Третьего — Анатолий…

А вскоре наша дружба, которую мы соображали, словно алкоголики, на троих, распалась без следа. После восьмого класса пухлая хохотушка Лара ушла от нас в строительное ПТУ и пошла по рукам, любясь направо и налево и потребляя сперму с водкой примерно в равной пропорции, по принципу — выпивка и закусь. Ее след потерялся. Лишь полгода назад она позвонила мне и, с нелепым смешком, сообщила, что недавно ее изнасиловали сразу трое. Ее голос звучал как-то болезненно гордо.

Лолита уехала с родителями в Америку. По слухам, ее отец — ученый-историк, вступил там в Церковь Сатаны, основанную легендарным Ловеем. В единственном присланном мне письме Лола сообщала, что вышла замуж и ждет ребенка. Мужа ее звали Дима.

Я осталась одна.

И снег десяти Крещений вымел из моей памяти зыбкую и неверную девчоночью дружбу.

— Ты останешься сегодня?

— Нет, не могу. У меня дела…

Валера сжал зубы и сделал сурово-неприступное лицо. Он всегда сжимал зубы так, словно смыкал забрало. Это был классический прием самообороны против моих униженных просьб. Наверное, в этот миг в глубине души он мнил себя рыцарем.

Глядя на свое безрадостное отражение в черном окне кухни, я молча мусолила в пальцах фильтр сигареты. Губы у меня были как у обиженной лягушки. Когда я расстраивалась, сразу же становилась жутко некрасивой. И знала это. И от этого расстраивалась еще больше.

— Хороший получился праздник… — бесцветно сказала я только для того, чтобы показать — предыдущая тема разговора снята с повестки дня.

— Тоже мне праздник — Крещение! Ты что, верующая? Не понимаю, почему тебе так нравится устраивать у себя дома попойки.

— Потому что, когда в этом бедламе смешиваются кони и люди, мне легче делать вид, будто я не замечаю, как ты трахаешь моих подруг!

— Опять?!

— Двадцать пять. Света мне все рассказала: вы вчера были вместе в кино…

Целый вечер эта информация мучила меня словно несварение желудка. Да и как, скажите на милость, я могла ее переварить?

«Мы вчера ходили с Валериком в кино… Ты разве не знала?»

— В кино! — вспыхнул он. — В кино, а не в койке! Мы случайно встретились… Я что, не имею права?

— Не имеешь.

— Я тебе не муж!

— Объелся груш.

— Что за детские приколы?! Чего ты от меня хочешь? — С некоторой натяжкой этот вопрос можно было счесть попыткой решить конфликт.

— Хорошо, — незамедлительно воспользовалась я поблажкой. — Обещай мне, что больше никогда не будешь разговаривать со Светой. Обещаешь?

— Что? — возмущенно взревел он. — Я уже и поговорить с ней не имею права? Да тебя зашкалило! Твоя неуместная ревность…

— Моя ревность вполне уместна. И не воображай, будто я переживаю из-за твоих измен. Проблема в том, что я люблю тебя больше, чем себя, и ревную себя к тебе. Вот!

Я горделиво задрала курносый нос.

— Что за ерунда! — Валера окончательно вышел из себя. — Ты можешь говорить как нормальный человек?