Я - ведьма! - Лузина Лада (Кучерова Владислава). Страница 25

— Пожалуйста, еб твою мать!

— Все. Я у-хо-жу, — отчеканил он по слогам. — Я не собираюсь тратить время на бессмысленные препирательства.

— Боже, какая ценная потеря! — Мою душу выворачивало наизнанку от обиды, рвало сгустками боли и злости. — Ты потратил на меня свое время? Не переживай, я тебе его верну! Неделю, месяц, всю жизнь без меня!!!

— Я ухожу.

— Вали!

Следующая мизансцена была разыграна точно по Чехову: «И она ушла! В другую комнату». Валерка хлопнул дверью и отправился к гостям. Конечно, если бы я по-прежнему упрашивала его остаться, он мог бы со спокойной душой вернуться домой. Но теперь, когда я встала в позу и выставляю его сама, выдворить его отсюда был способен только отряд милиции. И не нужно родиться Кассандрой, чтоб предсказать: наплевав на «дела», он повиснет на Светке или Анжеле и начнет тискать их у меня на глазах. А если совсем охамеет, может даже поинтересоваться с невинным видом: «Ты не против, если мы у тебя переночуем?»

Я зашла в гостиную и невесело усмехнулась про себя: «Тоже мне попойка!» Несколько человек со скучающими фригидными лицами вяло попивали вино. Ну, заяц, погоди!

Замерев в раме дверного проема в виде плаката «Родина-мать зовет!», я призвала с тщательно деланным энтузиазмом:

— Ребята, канун Крещения! Давайте устроим гадания!

Пять пар глаз вопросительно уставились на меня:

— Как?

— На ком?

— Кто с кем?

— Не пошлите, — отмахнулась я. — Предлагаю гадать на зеркале. Я точно знаю как. Мне когда-то рассказала одна подруга-сатанистка. Вернее, папаня у нее был сатанист, а она у него в книге прочитала… Но, ребята, это очень страшно.

— Ну-ну, расскажи!

Скисшие лица оживились в преддверии «остренького».

— Не-е-е… Если страшно, я боюсь… — с наслаждением пропищала Светка, на коленях которой уже хозяйничала Валеркина рука. Оба они полулежали на диване Ее дурная голова покоилась на его плече. И шестая пара — угольно черных глаз моего любимого — смотрела на меня холодно и насмешливо.

— Вы что, не знаете нашу Вальку? — презрительно кинул он. — Ей лишь бы в зеркало посмотреться, а повод не важен.

Выпад попал в «десятку». Гости дружно заржали. Моя зеркальная болезнь была притчей во языцех и постоянным поводом для насмешек. Все знали: если напротив меня случайно окажется зеркало или хотя бы шкаф с зеркальной полировкой — пиши пропало. Разговор-то я продолжала, на вопросы отвечала, но своих vis-a-vis [7] уже не замечала в упор. Совершенно не отдавая себе в том отчета, я приклеивалась взглядом к собственному отражению и, с неослабевающим интересом, следила за артикуляцией своих губ, корчила сама себе рожи и принимала различные позы. В результате чего собеседники начинали нервничать, злиться и сомневаться в моем здравом уме. И все без исключения рано или поздно раздраженно обрывали беседу, требуя, чтобы я немедленно пересела в другое место, или кидались завешивать проклятое стекло первой подвернувшейся под руку тряпкой. Среди моих знакомых даже бытовала поговорка: «Завешивать зеркала нужно в двух случаях: когда в доме покойник и когда в гости приходит Валя».

Валерка в подобных случаях неистовствовал больше всех. Будучи стопроцентным нарциссом, чувствовавшим себя гармонично, только если все внимание присутствующих сосредоточено на нем, он каждый раз орал: «Ты больная!», срывал с книжной полки психологический словарь и, тыкая в него пальцем, заявлял, что моя болезнь так и называется «Симптом Зеркала», или «Симптом Абели»… «Не можешь вести себя, как нормальный человек, иди и лечись!» — лютовал он.

— Если Валька так зациклена на зеркале — это означает, что у нее есть с ним какая-то потусторонняя связь, — с апломбом возразила Таня, неприязненно взирая на выдающийся профиль моего ненаглядного. — Все! Начинаем немедленно. Настоящее гадание — это жутко интересно. Я сто раз читала, как ворожат на суженого, а ни разу не видела. Страшно хочется посмотреть!

Победа осталась за ней. Всем остальным тоже куда больше хотелось поглазеть на что-то новенькое, чем острить на давно избитую зеркальную тему.

— Танечка… — Валера погладил ее по плечу.

Но на Таню его чары не действовали — она больно ударила Валерку по ладони с той злостью и брезгливостью, с какой прихлопывают насмерть спланировавшего на твое плечо комара.

— Отстань… И вообще, кому неинтересно, пусть валит зажиматься на кухню.

Еще один меткий выстрел — аккурат в ахиллесову Валеркину пятку. Что-что, а выпадать из центра общих интересов он точно не собирался.

— Ну уж нет, — перевел стрелки любимый. — Мне тоже занимательно поглядеть, какого такого ряженого-суженого Валя себе наворожит.

Переводить эту фразу нужно было только дебилам: «Суженый ее сидит здесь, кладет на нее большой и толстый и не прочь понаблюдать, как она будет выламываться с горя…»

— Это не то гадание, про которое пишут в книжках, — начала я, спешно стараясь припомнить все, что рассказывала Лолита.

И осеклась.

Казалось, кто-то незримый услужливо подсунул мне потертую книгу из библиотеки моей памяти. Я не открывала ее десять лет, но пальцы сами нашли нужную страницу. Слева иллюстрация: три возбужденные школьницы, сложив ноги по-турецки, сидят на цветастом ковре родительской спальни, прислушиваясь к метели за окном. Справа текст крупными буквами: Но лишь та, в чьей душе нет страха, способна в этот час переломить собственную судьбу, — сказала Лола.

И почему-то при одном воспоминании о ее словах от горла к низу живота заструился ледяной ручеек страха.

— Это гадание, с помощью которого можно не только узнать свою судьбу, но и переломить ее. Ведь очень часто любовь посылается нам не на счастье, а для испытания или искупления… — сказала я.

И не узнала свой голос: он стал хриплым и потусторонним, как у чревовещателя, словно бы звучал откуда-то извне.

— Совершая этот ритуал, ты вступаешь в схватку с роком и вызываешь в жизнь того, единственного — свою истинную половинку, с которой будешь счастлива и которую ты могла бы никогда не встретить и только мечтать о ней.

Гости глядели на меня во все глаза уже не пятью, а одним, слившимся воедино, завороженным, упоенным взглядом.

— Ну-ну… — попытался сдуть мой пафос Валера.

Но Таня подбила его на взлете.

— Супер! — вскричала она. — Что для этого нужно? Свечи? Зеркала? Что еще?

— Свечи, два зеркала, маленький столик и нож. Только острый. Пусть кто-нибудь наточит, а то у меня все тупые…

— А нож зачем? — сухо спросил Валера.

— Узнаешь.

В единой, заразившей всех лихорадке гости повскакивали с мест, окрыленные предстоящей щекочущей нервы мистификацией. Мой бывший одноклассник, безнадежный поклонник Сашка трусцой побежал на кухню точить нож. Остальные двигали мебель и протирали зеркала, непререкаемо внимая моим указаниям.

— Сюда. Я одна должна сидеть лицом к зеркалу. Остальные — в углу и молча. Смотреть нельзя…

— Быстро, быстренько, — подначивала всех заводила Танька. — Скоро двенадцать.

— Нет, это хамство, что мы ничего не увидим! Плевать на ритуал. Давайте сядем у нее за спиной. Валька, ты разрешаешь?

Я нетерпеливо махнула рукой. Так же, как десять лет назад, кровь предков выла в моих жилах. И предстоящее уже не казалось игрой. Всех нас пьянило предчувствие захватывающего приключения. Старые, доставшиеся мне от бабушки напольные часы с боем стремительно раскачивали золоченым маятником. И, как бывает только под Новый год, цифра двенадцать стала не просто чертой на циферблате, а головокружительным шагом между понятным сегодня и неведомым завтра, зовущим и волшебным. И для того чтобы попасть отсюда туда, нужно было перешагнуть почти материально ощущаемую сейчас всеми нами щель в бездну.

На часах было без десяти двенадцать.

Мы погасили свет. Пять человек взволнованно дышали мне в спину из темноты. Я опустилась на колени перед журнальным столиком. Зажгла свечи, расставила зеркала. На секунду реальность снова вцепилась в меня мертвенными материнскими объятиями. И я увидела себя со стороны — идиотку, намеревающуюся резать себе ладони только для того, чтобы доказать шестому — своему эгоистичному суженому — «Ты лишь балласт, который взвалила мне на плечи судьба, мое настоящее счастье впереди!»