Штурмовики идут на цель - Гареев Муса Гайсинович. Страница 32

Километрах в семидесяти западнее линии фронта на Одной из станций скопилось много фашистских эшелонов, готовых к отправке на Минск. Ночью там работали наши бомбардировщики, но гитлеровцы уже восстановили движение. Командир полка приказал мне ни одного эшелона Не пропустить на запад.

Заместитель начальника штаба полка капитан Иван Шевчук спрашивает;

— Как пойдете? Вдоль дороги?

— Лучше стороной, а на станцию выйдем с запада. Только так, — докладываю я свое мнение.

— Не опоздаете?

— Если какой-нибудь эшелон вышел со станции, мы встретим его в пути.

— Тоже верно. Выполняйте!

На станцию летим всей эскадрильей. Чтобы обмануть бдительность вражеских зенитчиков, обходим ее стороной и, пролетев километров восемьдесят, делаем крутой разворот. Теперь идем вдоль железной дороги с запада на восток: ни одного эшелона не видно. Значит, они еще на станции.

А вот и станция! На ней стоят много составов. Паровозы нацелены на Минск. Машинисты сигналят, готовые в любую минуту покинуть станцию.

Приближение к станции наших самолетов вначале не вызвало у противника тревоги. Видимо, нас приняли за своих.

— Бить прежде всего по паровозам! — приказываю своим штурмовикам. И вот уже станцию сотрясают мощные разрывы бомб и снарядов. Несколько паровозов пытаются маневрировать, но вскоре они исчезают за белым паром, останавливаются. Израсходовав почти весь боезапас, возвращаемся домой. Навстречу нам идут новые группы наших самолетов. Их задача — добить врага. Мы тоже еще прилетим сюда…

Когда-то я мечтал стать железнодорожником. Поступив в школу военных летчиков, я навсегда распростился с заманчивой мечтой детства. Война еще дальше увела меня от моих прежних увлечений, но кто бы мог подумать, что именно она сделает меня Почетным железнодорожником!

Много лет спустя после окончания войны, я узнал такую историю.

Железнодорожники станции Толочин были благодарны за то, что мы не причинили почти никакого вреда станционным строениям и эшелонам, загруженным награбленным народным добром, которое оккупанты приготовились вывезти в Германию. Их было несколько десятков. Народное добро осталось белорусскому народу, освобожденному из-под ига гитлеризма Красной Армией. А в знак благодарности Управление железной дороги присвоило нескольким летчикам, отличившимся в этих боях, звание Почетного железнодорожника. Среди них оказался и я.

С этой станцией у меня связано еще одно воспоминание.

Однажды, обходя Толочин вдоль шоссейной дороги, идущей на Минск, мы обратили внимание на длинную колонну «женщин» в белых платках.

— Смотри, Сашок, наших женщин в плен гонят! — сказал я своему стрелку, — Бежали бы лучше в леса, ведь наши уже на подходе!

— Что-то платки у них у всех одинаковые, товарищ капитан. Или гитлеровцы расщедрились, чтобы солнце не пекло головы рабынь?

«Одинаковые, верно… Странно», — думаю я и вспоминаю Крым: мы летали топить вражеские транспорты, набитые гитлеровцами. Однажды на верхней палубе большого парохода, идущего в сторону Румынии, мы увидели советских людей. Это были старики, женщины, дети. Фашисты взяли их с собой в качестве «прикрытия». Они знали, — бомбить своих людей у советских летчиков не поднимется рука.

«Коварный враг способен на все. Вдруг это колонна фашистов? Надо проверить», — решаю я, подаю товарищам сигнал, снижаюсь над дорогой и иду над ней на малой скорости. Колонна огромная и вся — в одинаковых белых платках. Даже конвоиров не видно…

— Сашок, ты понимаешь что-нибудь? — спрашиваю стрелка.

Кирьянов долго не отвечает. И вдруг кричит:

— Товарищ капитан, так это же немцы! Немцы!

Я снижаюсь еще ниже и убеждаюсь — фашисты. Прибавив газу, возвращаюсь в голову колонны. Эскадрилья следует за мной.

Объяснив экипажам обстановку, я разворачиваюсь и открываю по колонне ураганный огонь из всех пушек и пулеметов. Мои летчики тоже не жалеют снарядов и патронов. И вскоре от огромной колонны на дороге остаются только сотни трупов в белых платках.

Возвращаясь на аэродром, обнаруживаем еще несколько колонн, но у нас уже кончились боеприпасы. Придется вернуться еще раз. Теперь уже, может быть, всем полком…

Сломив сопротивление врага на его оборонительных рубежах, наши войска быстрыми темпами продвигались вперед. Разгром фашистов на оршанском и могилевском направлениях, ликвидация крупных группировок гитлеровских войск в районе Витебска и Бобруйска сделали свое дело. Немецко-фашистское командование спешно отводило уцелевшие части к Минску.

Чтобы не отставать от наших войск, мы перелетали с аэродрома на аэродром. Все это происходило так стремительно, что батальоны аэродромного обслуживания не поспевали за нами.

Иногда это приводило к тому, что мы оказывались в очень тяжелом положении.

Помню, мы только что перебрались на новый аэродром, сделали по одному вылету. Вечером мы свалились прямо у самолетов. Ночью слышим — выстрелы. Группа гитлеровцев напала на аэродром.

В районе восточное Минска наши войска окружили 100-тысячную группировку врага. Ликвидировать ее помогали белорусские партизаны, действовавшие в лесах. По блокированному противнику наносила удары наша бомбардировочная и штурмовая авиация.

Почувствовав, что кольцо окружения сжимается, брошенные на произвол судьбы гитлеровские войска разбились на небольшие группы. Днем они скрывались в лесах, а ночью делали яростные попытки вырваться из окружения. Чаще всего это им не удавалось, но тут какая-то группа все-таки пробилась и вышла на наш аэродром, который не имел серьезной охраны.

Михаил Степанищев приказал использовать пулемет со своего самолета и открыть огонь по врагу. Вслед за ним то же самое сделали многие наши стрелки. Атаки врага были отбиты.

Не известно, какие цели преследовали гитлеровцы, но дрались они упорно.

Бой длился до рассвета. Утром фашисты ушли в лес.

Там их добили партизаны. В спешке наступления имели место и такие происшествия.

Однажды мы с командиром полка вылетели, чтобы осмотреть поле для нового аэродрома. Полковой указал стоянки для эскадрилий, оставил мне посадочные знаки, флажки, ракетницу и улетел. Я остался принимать самолеты.

Вскоре в воздухе показалась первая эскадрилья, за ней — вторая и третья. Все шло хорошо. Приземлялся последний самолет.

Вел его молодой, неопытный летчик. Шел осторожно. Вот-вот выпустит закрылки и сядет. Но вместо закрылок, убирает шасси — перепутал рычажки.

Даю сигнал красной ракетой: садиться нельзя. Но летчик не обращает на него внимания и плюхается на аэродром.

Поднимая клубы пыли, самолет по инерции ползет по земле. Винт ревет, рвет землю, гнется, трещит и корежится обшивка. И вдруг начинают стрелять пушки!

Я догадываюсь в чем дело. При посадке на «живот» у самолета ободралась обшивка, оголив проходящий под ней трос спуска пушек. Он натянулся: скорострельные пушки заговорили. Снаряды ложатся рядом со мной. Ну, думаю, расстреляет, ни за что погибну.

В это время самолет потянуло в сторону. Он прополз еще метров тридцать и остановился.

Нам повезло: ни один наш человек, ни один самолет во время этой необычной посадки не пострадали. А ведь могло кончиться плохо. И все — из-за самой простой невнимательности, небрежности летчика.

Войска нашего фронта стремительно продвигались вперед. Наш аэродром уже находился под Минском.

Меня вызывают на командный пункт полка: наши танки подошли к восточной окраине Минска. Здесь их остановили фашисты. Нужно помочь им прорваться к центру города.

Шестерка «илов» взмывает в воздух. Берем курс на столицу Белоруссии Минск.

Над районом цели появились вовремя. Ищем линию фронта, свои танки. Но где они? Куда девались? И противника не видно…

— «Сокол шесть-восемнадцать», я что-то не вижу наших, — передаю своему заместителю Протчеву. — Как ты, видишь?

— «Сокол шесть-семнадцать»! Не вижу. Может, замаскировались хорошо! — отвечает Протчев.

— А противника видишь?

— Затаился, гад!