Регина(СИ) - Домогалова Елена. Страница 89

Зима во Франции в тот год выдалась на редкость холодная. Тёплые и ясные дни припозднившейся осени сменились резко и грубо сначала серым ненастьем, а потом сильными заморозками и стылыми ветрами. На святого Николая реки покрылись тонким слоем льда, с низкого, неулыбчивого неба то и дело сыпалась колючая ледяная крупа. Париж окутался пеленой пара от дыхания людей и лошадей и дымом горевших повсюду костров и топившихся печей и каминов. Обитатели Двора чудес посиневшими пальцами пересчитывали редкую милостыню, подаяния уже не выпрашивали, а дерзко требовали. И воровали совсем уж безбожно. Зато, как никогда процветали трактиры, где отогревались замерзшие горожане, и обувные мастерские. В квартале башмачников работа не затихала ни днём, ни ночью — городу нужна была утеплённая обувь. Мадлена едва успевала справляться с заказами: стараниями Регины и герцогини Монпасье её мастерская процветала.

Но, не смотря на холода, к Рожеству Париж начал готовиться загодя, и Регину тоже не могла не коснуться эта праздничная лихорадка. И напрасно Этьен, как и все уважающие себя священнослужители, убеждал её о необходимости строго поста и объяснял великое значение всенощного бдения для подготовки души к таинству рождения Христа. Все его нотации и напоминания были тщетны, как тщетны были слова всех без исключения священников. Рождество было для парижан прежде всего праздником, и потому его следовало именно Праздновать. Графиня де Ренель, разумеется, придерживалась такого же мнения.

Итак, на городских улицах устраивались полуязыческие игрища, в морозном воздухе далеко разносились песни как религиозного, так и двусмысленного содержания. Дом на улице Гренель не был исключением, тем более что Регина ждала к Рождеству возвращения Луи. По её твёрдому мнению, человек не мог найти веских причин для того, чтобы не встретить великий праздник в кругу семьи. Предпраздничная суета вкупе с радостно-тревожным ожиданием Луи и предвкушением мести королю захватили её полностью, так что часто кружилась голова и на губах то и дело качалась загадочная улыбка. Регина сходила не только на ночную мессу, но и даже на три дневных.

Но вот уже кухарки, сбиваясь с ног, готовили большой рождественский ужин и дразнящие ароматы жареного гуся, кровяной колбасы, запеченной свинины и яблочного пирога витали по дому, сверкало и блестело начищенное столовое серебро, золотая утварь и хрустальная посуда на поставцах. И Регина, вернувшаяся с улицы Косонри, румяная с мороза, с выбившимися завитками отрастающих, непокорных волос, в компании пьяных от радости и ощущения праздника Екатерины-Марии, герцога Майенна и Гийома де Вожерона со смехом ворвалась в распахнутые двери, ища глазами Луи. Екатерина-Мария шумно возмущалась — ей показалось, что праздничное шествие было менее пышным, чем в прошлом году, и церковь Сент-Шапель была плохо и безвкусно украшена. Шарль, громко хохоча, передразнивал священников, которые едва не выронили раку с мощами святого Марсилия, вынесенную по случаю "победоносного окончания войны с гугенотами во Фландрии".

— Боюсь, во всей Франции не хватит мощей, чтобы выносить их каждый раз, когда король будет праздновать свою "окончательную и блистательную" победу над еретиками, — фыркнула Регина.

Праздничное настроение в её душе таяло стремительно, как первый снег, и как он оставляет после себя холодную липкую грязь, так и рождественская радость её оставляла горький и тяжёлый осадок. Луи не вернулся. Он не приехал даже на Рождество. он знал, как дорожила Регина этим праздником, потому что лишенная в детстве маленьких домашних радостей и ярких праздников, она была так счастлива прошлой зимой, когда ходила вместе с ним на ночную мессу, а потом до упаду танцевала и пела на городских улицах и с жадным детским любопытством смотрела рождественскую мистерию. Как же они веселились тогда! А потом объедались за столом, ломившимся от праздничных яств, и дарили друг другу подарки, и засыпая, Регина слушала последнюю в своей жизни сказку, которую полупьяный Луи, смеясь, рассказывал ей…

Мучаясь от неразделённой, запретной любви, тогда она ещё не понимала своего счастья. Разве знала она, что впереди её ждут горькие обиды, унижение и позор, муки ревности и несправедливые обвинения Луи. И сейчас она согласна была услышать от него хоть самую жестокую брань и самые обидные слова, но лишь бы его голос разносился по дому, лишь бы его глаза хоть на мгновение задержались на её лице. Лишь бы он был в этом городе… Но он предпочёл развлекаться в Анжу и одному богу ведомо, как и с кем он встречает это Рождество.

— О, если бы приехал Филипп, — сорвалась с её губ тихая, почти неслышимая жалоба и Регина не сразу осознала, чьё имя произнесла.

И вдруг поняла, что если бы сейчас крепкая рука де Лоржа легла ей на плечо, боль и печаль отступили бы в тень, и тоска по Луи не так рвала бы ей сердце. Но в эту ночь с ней не было ни брата, ни Филиппа.

Остаток праздничной ночи прошёл, как в тумане. Она улыбалась, флиртовала с Шарлем, кто-то приходил к ним, куда-то шла с Екатериной-Марией она. Опять отбивалась от приставаний Шарля. Ещё помнила робкое прикосновение чьих-то губ — кажется, это был Этьен, — к своему плечу. Всё сплелось и слиплось в какой-то разноцветный, пьяный и шумный ком. Она веселилась, чтобы никто не догадался о том, как ей одиноко и горько, чтобы не лезли в душу с ненужными расспросами, но светлого и чистого ощущения праздника, ожидания чуда — уже никогда больше не появлялось в её сердце.

Унылая и холодная зима тянулась и тянулась, казалось, ей не будет конца и весна никогда не начнётся. Морозы трещали почти до середины февраля, так что на Сретенье даже менестрелей не было видно на городских улицах. Регина старалась без особой нужды не выбираться из дома — у неё постоянно мёрзли руки и ноги, она простужалась и немилосердно чихала. Екатерину-Марию бесило это вынужденное бездействие, но оттащить графиню от жаркого камина было невозможно.

Весна пришла неожиданно. Она с налёту ворвалась в замерзающий Париж на крыльях тёплого, радостного ветра. В считанные дни, под напором пьяного от собственной храбрости и наглости солнца растаял снег, плавился на реке лёд. По улицам бежали грязные, вонючие ручьи, уносящие вместе с мусором и нечистотами остатки зимы. Регина в полдень выходила на набережную и подолгу стояла, прикрыв глаза и почти не двигаясь, словно впитывая солнечный свет и весеннее тепло, оживала, как подснежники в лесу. Потом шла на улицу Де Шом, где вместе с герцогиней Монпасье закрывалась в её кабинете и несколько часов из-за запертых дверей доносились их приглушённые голоса, взрывы смеха, шуршание бумаг и безбожные ругательства. Иногда к ним присоединялся кардинал Лотарингский и они какое-то время вели себя тише, пока служитель церкви исподволь не начинал флиртовать с красавицей-графиней. Тогда из кабинета опять слышалась шумная возня, звонкий хохот Екатерины-Марии и шутливо-негодующие возгласы кардинала.

В день святого Дионисия Регина собралась вместе с герцогиней Монпасье и Этьеном Виара посмотреть праздничную мистерию во Дворце правосудия. Плотно позавтракав под присмотром Франсуазы сыром, горячими пирожками с яблоками и вскипяченным с мёдом молоком, графиня написала пару писем Жуайезу и Генриху Наваррскому и стала собираться к Мадлене. Этьен ещё вечером вызвался проводить её. Бродить в одиночестве по холодному городу ей не хотелось и потому Этьен был осчастливлен согласием.

Иезуит уже ждал её в библиотеке. Разрумянившаяся со сна, озорно сверкая глазами, она появилась в дверях и следом за ней летел беззаботный и яркий весенний день. Сердце юного Этьена замерло от счастья. Каждую минуту своей жизни он теперь не переставал удивляться своему ничем не заслуженному счастью и благодарить Бога за то, что тот, пребывая явно в хорошем настроении, создал такую красоту, как подобное восходу солнца лицо Регины. Нет, отцы церкви были тысячу раз не правы: тело — это не темница для души, во всяком случае, тело Регины. Это был храм. Светлый, прекрасный и безупречный в своём совершенстве. Наверное, ради таких человеческих дочерей в древние времена ангелы падали с небес.