Вампир (Магическая новелла) - Лермина Жюль. Страница 9

«Свидетельство о смерти Марии, дочери Якова Ламберта и… умерла в двухлетнем возрасте…»

— Это чушь! — воскликнул я.

— Вот письмо, с которым отец мне прислал это свидетельство…

Это письмо состояло из грубых фраз, ложно извещающих о смерти дочери и запрещающих матери являться на порог дома. В них не было упрека за измену или какую-либо вину, в них чувствовалась дикая ненависть и больше ничего.

Мадам Ламберт мне рассказала свою несчастную историю с удивительным спокойствием и глубиной критического взгляда. Отец ее был ревностный алхимик. На свои изыскания он убил все свое состояние и впал в долги, в зависимость от ростовщика Ламберта, который поставил ему выбор: или стать нищим, или выдать дочь замуж за его сына. И, вот, она принесла жертву для отца, тем большую, что сын Ламберта гордился артистическими вкусами, называл себя поэтом, музыкантом, живописцем.

— Я была молода, без матери; я для отца решилась на брак, и вдруг — отец мой вскоре умер, не окончив своей ученой работы. И тут-то началась для меня ужасная жизнь, которую я вряд ли сумею вам обрисовать. Мой муж, это бездарное, хвастливое ничтожество с претензиями на талант, на гениальность, которой у него не было, стал ревновать меня к моему вкусу, пониманию, и возненавидел меня всей своей злой, испорченной натурой. Клянусь, что и его щадила. Хотя сама я превосходно воспитана покойным отцом, я изучала химию и помогала ему в его работах, но, повторяю вам, я всячески щадила своего мужа и, чувствуя, что скоро стану матерью, старалась всеми мерами его не раздражать, хвалить его бездарные картины и школьные, ребячьи композиции. Но он кричал, что я хитрю, что я его не ставлю в грош, ревную к славе… Что было делать со злым глупцом, полупомешанным? Я родила дочь, хотела ее сама кормить, — он взял кормилицу; когда я воспротивилась, — он говорил, что я хочу ее отравить за то, что она на него похожа. Чем больше он мне делал зла, тем больше ненавидел. Два года я терпела все ради малютки. Но он нас разлучил: отправил ее куда-то далеко с кормилицей!..

Я умоляла, плакала… Что много говорить? Однажды он хотел мена убить, бросился на меня… я испугалась, убежала. На другой день я пришла… Но дом был пуст. Я бросилась за дочерью, но он ее отправил неизвестно куда. Я хлопотала целый год, — никакого следа! И, наконец, я получила это письмо с ложным свидетельством. И вот, шестнадцать лет я оплакивала эту ложь.

— Но как узнали вы, что дочь ваша жива?

Она взглянула мне в глаза внимательным взглядом, как бы желал убедиться в степени моей разумности.

— Знаете вы Джона Гарвея Шмидта?

— Еще бы, — воскликнул я, — великий американский химик известен всем, а мне тем более! Смотрите, — повернулся я к библиотеке, — все его книги у меня… Я часто их читаю. Он гениальный химик, да! Жаль только, что пустился в философию…

Она перебила мою речь:

— Вот его письмо к вам.

— Ко мне?.. Но он меня не знает…

— Однако, прочитайте.

Письмо было адресовано мне. Гарвей Шмидт взывал к моей доброте и доверию. Он заклинал меня оказать содействие госпоже Ламберт, его ученице и сотруднице. Письмо оканчивалось так: «Я убежден, что вы не из тех ученых, которые думают, что знание кончается там, где больше ничего не известно».

— Вы — ученица Гарвея Шмидта? — спросил я с благоговением. Весь мир знал этого человека, приоткрывшего врата неизведанных тайн жизни.

— Мой отец знал его еще молодым. Случайно я с ним встретилась. Одна, без дочери, я с удовольствием принялась за изучение наук, и химии особенно.

Читали вы его последнюю книгу «О сверхчеловеке», которую люди так плохо поняли? Да, я много лет уже не оставляю Гарвея Шмидта.

— Так это вы его знаменитая помощница, которую во Франции знают по описаниям, под именем «Магички»?

— Да, это я, — сказала она просто.

Так вот кто она! При всем моем уважении к Гарвею Шмидту, я не мог забыть о ее сеансах в Америке с вызовом духов и передвижением предметов, что вызывало странное отношение парижских ученых, видевших в этом фокус и аферу.

— Поздно уже, мадам! Признаться, я устал. Можете вы коротко ответить на два-три вопроса?

— Пожалуйста.

— Вы из Америки?

— Прямо оттуда.

— Когда вы выехали?

— Я не могу сказать вам.

— Отчего?

— Потому что я не имею права доказывать вам, что говорю правду.

Гнев охватил меня.

— Не потому ли, верней, что я поймаю вас на лжи?

Она протянула ко мне руку:

— Сегодня в семь часов моя дочь сказала вам: «Я знаю, знаю… жизни мне недостает!»

Я вскрикнул от удивления: эти слова были произнесены, и я был уверен, что никто, кроме меня, их не слышал. Уж не пряталась ли она в соседней комнате? Злое сомнение охватило меня.

— Вот что, мадам, если хотите убедить меня, что вы обладаете магической силой, то сделайте какое-нибудь чудо… ну, самое простое… Вот, передвиньте это перо силой вашего взгляда…

— Нет, я не сделаю ничего, что вам угодно называть чудом…

— И так всегда, когда подобные нам находятся перед лицом скептика, могущего вас разоблачить,

— Я не сделаю ничего, потому что не имею права тратить хоть миллионную частицу моей силы, ибо эта сила нужна мне для спасения моей дочери.

— Ну, мадам! Не думайте, что я верю в ваши силы. Я не желаю знать о разногласиях в вашей семейной жизни. Я знаю лишь отца, который воспитал вашу дочь и вырастил ее. Если хотите видеть вашу дочь, идите к мужу…

Ее лицо оделось грустью, и видно было, что она силилась остаться спокойной, совладать с собой.

— Я не могу этого сделать именно потому, что желаю спасения моей дочери. Вы отрекаетесь от меня, оскорбляете, готовы меня выгнать… Но внемлите же долгу матери, во имя которого я к нам пришла.

Она охватила голову руками.

— Да нет же, нет!.. Я могу убить ее… Это я знаю!

Я умоляю вас лишь об одном: завтра, в ранний час, идите к Ламберту… скажите, что я здесь, что я прошу лишь позволения побыть с полчаса подле дочери, в его присутствии, для возвращения ей жизни… Просите его, умоляйте… Но вы его не знаете! Увидите, что он откажет!.. Что мы тогда будем делать? Как я несчастна, Боже мой!

Я видел непритворное горе матери и согласился:

— Я пойду к нему.

— В котором часу я должна быть здесь?

— Завтра в десять. Но… ночь ужасно темная, я провожу вас…

Она отказалась и вышла. Странные чувства остались во мне: и презрение, и симпатия, и ненависть, и удивление. Я целую ночь сидел за книгой Гарвея Шмидта.

В девять часов утра я пошел к Ламберту. Больная была в том же печальном состоянии, но только я приблизился, она слегка затрепетала, чего с ней прежде не было, слегка притянула меня к себе, когда я взял ее за пульс, и с любопытством потрогала мой рукав… Она была мертвенно бледна, и я с минуты на минуту боялся кризиса. Отец ждал меня на пороге.

— Я должен вам сказать по дружбе… — начал я.

Его покоробило.

— Я не хочу вмешиваться в вашу личную жизнь, но, как врач, должен сказать, что мне пришла идея…

— Какая идея? — спросил он подозрительно.

— Из ваших уст я слышал о несчастье вашей дочери; ее мать…

— Мать!.. Эта женщина!.. О ней вы хотите говорить?!

— Она жива, быть может.

— Мне-то что за дело?

— Позвольте! Как бы ни была она виновна, нельзя ей отказать в свидании с умирающей дочерью…

Он перебил меня с пеной у рта:

— Я убью, убью ее! Она меня ненавидела, презирала; в ее глазах я был бездарным, бесталанным!.. Она считала знающей только себя, как будто я не выше ее в сто раз… в тысячу раз выше!.. Вы знаете, где она сейчас? — скажите мне! Я ей скажу, что ее дочь не умерла… Но пусть умрет, — лишь бы она страдала. Я хочу ее видеть задыхающейся от рыданий. О! я порадуюсь… она поймет тогда, что я был не так глуп, как она воображала!..

Но это сумасшедший! Он говорил без остановки. Да, я понял, что она была права: он ненавидел ее, это ничтожество не могло перенести ее тихого, кроткого превосходства. Это — невероятная болезнь злого ничтожества перед лицом таланта и ума. Этот больной злой человек казался мне чудовищем. Но он ведь, однако, обожал свою дочь.