Боевые будни штаба - Савельев Василий Павлович. Страница 14

Когда я доложил о том, что было сделано в ходе проверки, Глонти снова взял в руки исписанные мною листки.

— Вроде наши части оказались в тупике, — он сердито постучал карандашом по столу. — Можно подумать, что они исчерпали все возможности.

Глонти достал ведомость соотношения сил и средств, которую я позавчера составлял вместе с разведчиком. В сухих цифрах не просматривалось даже намека на такие безрадостные выводы. Заговорил задумчиво:

— Кому же верить? Согласен — трудные условия, но воины наносят врагу урон. По показаниям пленных, в ротах у фашистов осталось по 25–30 человек. Кто, по-твоему, их обескровил? — Глонти встал, закурил. Что-то было в нем свое, особенное, мудрое. Продолжил: — А вдруг подошьют твои бумаги в дело, на обложке поставят штамп: «Хранить вечно». Исчезнем мы с тобой, возьмут в руки эту папку наши потомки, прочитают и удивятся. До чего же, скажут, наши предки плохо воевали, бестолково распоряжались людьми! А ведь не так. Черное не должно забивать другие краски…

У Глонти свой подход к проверке: начинать ее с поисков хорошего, в отчетах и докладах ставить хорошее на первое место. Он взял цветной карандаш, начал подчеркивать в моих листках, как он выражался, ценные крупинки.

Прочитал:

— «Снаряды в первой батарее выдают только снайперским расчетам»…

Резюмировал:

— Умно. Зачем же напрасно жечь боеприпасы, которые на руках приносят жители? «Командир второй роты считает, что выгоднее проводить атаки ночью»… Правильная мысль. «Приближать исходное положение для атаки до 100 м к переднему краю обороны противника»? — И опять подчеркнул: — Разумно. Меньше будет потерь в подразделениях.

Он неторопливо выбирал эти полезные зерна, оценивал их, записывал для памяти в блокнот.

Разговор уже подходил к концу, когда зашел новый командир корпуса генерал М. Ф. Тихонов. Он только что приступил к своим обязанностям. Я снова повторил основные результаты проверки. Глонти предложил написать приказ, но генерал не согласился.

— Одними бумагами положение не выправить, — пояснил он. — Надо искать другие пути.

Он выехал в 10-ю бригаду, чтобы, как он выразился, «своими глазами посмотреть на обстановку». Командир бригады подполковник Н. Е. Терешков встретил нас на командном пункте. Генерал поздоровался, сразу перешел к делу.

— Что мешает выполнить задачу? — спросил он. — Мало людей? Дайте ведомость боевого и численного состава. Противник сильный? Покажите карту с последними разведданными. Снарядов но хватает? Пригласите начальника артиллерии.

Документы изучал внимательно. Неторопливо вникал в детали, уточнял сведения у непосредственных исполнителей. Делал это не потому, что не доверял данным штабных документов и сообщению комбрига. Просто хотел попутно познакомиться с другими должностными лицами.

Без всяких записей схватывал генерал основные данные. Жизнь убеждала, что командиру положено помнить, держать в голове все важнейшие данные. Бесспорно, штаб всегда имел эти сведения, но ведь командир постоянно жил обстановкой, яснее и ближе всех видел поле боя, и вряд ли он смог бы вовремя отдать обоснованные распоряжения, четко не представляя сам состояние и возможности подчиненных частей.

К вечеру комкор определил, что для успешных действий необходимо еще больше сузить участки прорыва, предусмотреть сосредоточение на них основных сил и средств. Он считал также, что полезно работникам штаба почаще осматривать поле боя не в окуляры бинокля и стереотрубы, а с переднего края. Там ярче выступают нужды и заботы однополчан, легче нащупывается верный путь для успешного выполнения боевой задачи.

На другой день мы пошли в подразделения. Настойчиво искали, что можно сделать, чтобы добиться перелома в ходе боя. До рассвета я пробрался в роту лейтенанта П. М. Волошина. Местность заболоченная. Командир роты приподнялся, раздвинул камыши: в серой дымке выделялись бугорки на рубеже противника.

— Три пулемета, — показал лейтенант на видневшиеся окопы. У сарая — автоматчики, а чуть дальше, в кустах, — минометный взвод. Сюда надо две пушки выкатить на прямую наводку. Если не подавить огневые точки — успеха не будет.

Волошин сдвинул камыши. Мы с ним лежали рядом. Он окончил курсы младших лейтенантов, месяц командовал взводом. Был ранен, вылечили и сразу назначили на роту. Он снова раздвинул камыши, обвел рукой, показывая своих подчиненных. Сказал:

— Все считают, что здесь рота, а реально-то — взвод. Задачу ставят как роте, с меня требуют как с ротного. Был командир взвода — вчера ранило.

Вблизи хлопнул взрыв, затем еще один. Волошин пояснил, что у противника норма: огневой налет — шесть мин; через полчаса повторяет. Я сосчитал шесть взрывов. Немцы аккуратны и точны.

Командир роты поведал о нуждах воинов, о снабжении боеприпасами, качестве пищи, о том, что неделю назад представил к награде двух рядовых, а ответа пока не было. Десятки нитей тянулись от лейтенанта к разным начальникам, от которых зависели боеспособность роты и моральный настрой воинов.

Не меньше часа я пробыл в роте. Перед уходом лейтенант показал мне, как лучше доползти до лощины.

— Голову не поднимайте, — посоветовал он.

Земля была сырой, с холодными лужами. Короткими перебежками я проскочил опасную зону.

По результатам таких проверок штабом были подготовлены предложения по объединению мелких подразделений и использованию командиров, высвобождающихся при этом, о выводе части сил во второй эшелон для отдыха и подготовки к предстоящему броску. Для всех стало ясно, что одно дело — когда штабной работник оглядывал колонки цифр, отражающих укомплектованность, состояние и обеспеченность подразделений, и совсем другое — если он лично встречался с бойцами и командирами, на месте выяснял готовность их к наступлению, вблизи наблюдал арт-налет по обороне противника и атаку стрелковых рот. Тогда эти цифры наполнялись плотью, становились вполне реальными величинами, из которых вырастал успех.

В начале марта противник под натиском наших войск отошел за реку Протока, ширина которой немалая — до 120 м, а глубина — 3–4 м. Вдоль западного берега тянулась насыпь, местами доходившая до двух метров высоты. В нее фашисты врезали огневые точки.

С полковником Глонти выехали на НП бригады, чтобы ознакомиться с рекой и обороной противника. По донесению из бригады, наши подразделения занимали рубеж вдоль восточного берега. Но находиться на открытом месте вблизи огневых точек врага не было смысла, и командир решил отвести их на 200 м от реки. Отодвинули подразделения, а в штаб корпуса почему-то не доложили.

— Кого вы обманываете? — без всякого вступления навалился Глонти на начальника штаба бригады. — Почему безответственно подписываете документы?

Голос твердый, сердитый. Никогда я не видел таким возбужденным Михаила Варламовича. Он знал, что у меня имелась махорка, попросил закурить. Скрутив козью ножку, задымил, продолжил:

— Могу простить глупость: с кем не бывает. Выдержу, если офицер старался, но не смог выполнить к сроку задание. Все мы люди, можем ошибаться, не все знать и уметь. Но не могу простить обмана. Никто ведь вам не поставит в вину, что отвели подразделения. Но если сделали — доложите. По-честному.

Долго он отчитывал начальника штаба. Возмущение Глонти было понятно: в данном факте он видел значительно более серьезное, чем просто случайный промах в работе подчиненных. В нем просматривалось пренебрежение штаба к точности, четкости и объективности в воспроизведении обстановки. Если штаб счел возможным не доложить в вышестоящий орган даже об изменениях в положении своих войск, что являлось одним из серьезнейших нарушений, то не было гарантии, что и другие, тем более мелкие, вопросы им не упущены или не скрыты от старших начальников.

По возвращении в штаб М. В. Глонти поручил майору Т. Н. Дроздову написать приказ о недостатках в работе штабов, в котором предстояло указать и этот случай.

На другой день рано утром я вернулся из 10-й бригады, где по поручению Глонти изучал работу штаба. Недостатки в работе, которые я обнаружил, сообщил Дроздову. Тот выбрал наиболее важные и вписал в приказ. Когда приказ был подписан, я еще раз взглянул на него, и меня поразило, что значительное место в нем заняли факты из работы штаба 10-й бригады. Получилось неладно: хороший штаб отругали, а о тех, которые допускали в работе непростительные ошибки, упоминали вскользь.