Киевские ночи (Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович. Страница 58

На заводе они не встречались, не разговаривали, не замечали друг друга. Калиновский носился по заводскому двору и, когда шеф был поблизости, покрикивал на Даниленко так же, как на Гребнева и других: «Шнеллер, шнеллер!» Даниленко делал вид, что не слышит.

Это был невысокий, костлявый человек с худым, остроносым лицом, на котором поблескивали глубоко посаженные, маленькие, лукавые и неожиданно веселые глазки. Спокойный, неторопливый, он смотрел на подпольную работу, как на всякое другое дело: не следует спешить, действовать надо обдуманно и точно. «С тех пор как я научился сваривать металл электрошвом, — говорил Даниленко, — мне хочется каждую вещь сделать так, чтоб она жила сто лет».

Калиновский, чтоб развязать себе руки, отправил семью на Волгу. А Даниленко остался в Киеве с женой и двумя детьми. Только, с помощью товарищей, переменил квартиру и жил теперь на Брест-Литовском шоссе, где его никто не знал до войны.

Еще до того, как пойти на завод, Калиновский заговорил с Даниленко о том, что надо бы им условиться о месте и времени их конспиративных встреч. Даниленко ответил без обиняков:

— А зачем нам таскаться по каким-то закоулкам? Приходи прямо ко мне — и все тут.

— А жена?

— Что жена? — повел плечами Даниленко. — Борщом угостит. Признайся, давно уже горячего борща не едал? Вот сегодня же и приходи. Жена все знает.

— Неправильно это! — воскликнул Калиновский.

— А вся война, брат, идет неправильно! — засмеялся Даниленко. И закончил твердо и сурово: — Не умею я дома спектакли разыгрывать. Чего нам таиться друг от друга? Моя Стефа, если понадобится, и под пули пойдет… Приходи, буду ждать.

Крутые и неверные тропки оккупационного подполья привели Середу на квартиру Олексы Зубаря.

Сначала Гаркуша — а это он поддерживал связь с Калиновским — искал запасную квартиру для самого себя. На всякий случай. Ему сперва казалось, что для большей безопасности следует менять квартиры, запутывать следы. Но со временем его взяло сомнение: нужно ли это? Здесь у него уже проверенный человек. Спокойное место. Нет, никуда он отсюда не пойдет.

Однако запасная квартира пригодилась.

Когда Гаркуша впервые высказал свои подозрения насчет Ольги, Середа возмутился. Как можно бросать человеку такое обвинение? Где факты, где доказательства? Но обстановка в городе становилась все тревожней. Пошли аресты подпольщиков — один неожиданнее другого. Проваливались тщательно законспирированные люди. На самых надежных явках связные нарывались на засады.

Особенно потрясло Середу известие о гибели Нади. Это случилось в Яготине. Никаких подробностей человек, пришедший оттуда, рассказать не мог. Ему поручено было передать, что Надя попала в западню, — вот и все.

Середа вдруг вспомнил, что именно Ольге Надя, вопреки приказу, рассказала, что идет через фронт. Именно Ольге…

Все запуталось, все казалось непонятным. Лишь одно не вызывало сомнений: кто-то предал.

Гаркуша, подхлестываемый событиями, твердил как в лихорадке: «Вам надо немедленно сменить квартиру. Немедленно!» Куда же идти? Еще загодя, до прихода гитлеровцев, для Середы была намечена резервная квартира. Но и ее адрес был известен Ольге.

Середа вспомнил о Костецкой; он не знал, что она арестована. С Гаркушей чуть не случился нервный припадок. Как! В такой тревожный момент довериться сомнительной, политически неблагонадежной особе. Это легкомыслие, нет — преступление!

— Есть квартира, о которой никто, кроме нас, не знает. — И Гаркуша порекомендовал квартиру инженера Зубаря.

Железная логика его рассуждений была неопровержима. Гаркуша никогда не видел ни Костецкой, ни Зубаря. Но у него были данные, и он им верил. Эти данные свидетельствовали, что муж Костецкой арестован органами советской власти. Так? Следовательно, не может она любить эту власть. Так? А кто ее рекомендовал? Ярош. Ярошу он тоже не верит, и для этого есть свои данные. Яроша и самого надо проверять и проверять. А Олекса Зубарь, напротив, пострадал от немцев. Его близких расстреляли в Бабьем яру. Он ненавидит убийц, и каждому ясно, что такому человеку можно доверять, можно на него положиться.

Середа в конце концов уступил.

Они условились, что связь с Середой будет держать один Максим Корж, но так, чтобы даже Зубарь не видел Максима. Все прочие встречи будут происходить пока что не у товарищей, а где-нибудь на улице.

Гаркуша возвращался немного успокоенный. Его острая неприязнь к Ольге нашла себе выход, и теперь он мог думать о ней без прежнего раздражения. Он уже допускал, что Ольга и не побывала в руках гестаповцев, что она не предала их, а, напротив, действовала смело и даже отчаянно. Что ж, может быть, он и ошибся. Но в таком деле, размышлял Гаркуша, лучше перегнуть, чем недогнуть. Если Ольга ничем не запятнала себя, тем лучше для нее и для них. А все-таки он и впредь не может доверять ей, хотя бы потому, что она очертя голову бросается навстречу опасности. Этого Гаркуша никак не мог постичь. Ему была доступна лишь одна истина: опасности нужно избегать. Избегать во что бы то ни стало. «Если она не бережет собственной головы, то что уж говорить о моей или еще чьей-нибудь».

Гаркуша на мгновение представил, как тяжело ей будет, когда она узнает о его обвинениях, но тут же успокоил себя. Ольга, конечно, поплачет, зато потом сама же будет благодарить за то, что ее отстранили от подполья и тем уберегли от всех опасностей. Правда, Гаркуша не хотел бы, чтобы его таким образом отстранили. Но если бы произошло какое-нибудь чудо, если бы, скажем, он вдруг очутился на необитаемом острове или — еще лучше! — за Уралом, — Гаркуша бы только обрадовался.

С одной меркой подходил Гаркуша ко всем. Этой меркой было его собственное отношение к жизни.

Между тем Середа перебрался к Зубарю и был очень доволен, когда прочел в его взгляде досаду и разочарование. Зубарь предполагал увидеть человека загадочного, с пылающим взором, человека, который таится от всех. А тут еще засветло явился бородатый дядя в ватнике и вислоухой шапке, с ящиком стекольщика да с узелком за плечами. Свои пожитки он аккуратно сложил в углу, хотел было снять ватник, но, как видно, раздумал.

— Э, козаче, у вас тут не жарко. Ну что ж, посидим одетые. — Глаза его из-под нависших бровей смотрели зорко и чуть насмешливо. — Вот так, значит, и живем.

Зубарь перед приходом Середы наскоро убрал в комнате, и это было заметно.

— А откуда здесь дует? — спросил Середа и огляделся. — Вот оно что! Стекло разбито!

Он взял из своего ящика кусок стекла, примерил, вынул из кармана алмаз и отрезал лишек. Потом выковырял ножом старую, затвердевшую замазку и убрал разбитое стекло. Еще несколько минут, и окно заблестело новым стеклом, протертым чистой тряпкой. Все это делалось умело и с таким удовольствием, что Зубарь только удивленно посматривал на Середу. «Дядя Матвей» — оно и видно… Кто же он такой? От кого и от чего прячется?

Калиновский велел Зубарю говорить, что Середа — его родной дядя, брат матери. До войны дядя работал на стеклотарном заводе, жил на Прорезной. Но дом этот сгорел, и вот дядя пришел пожить. Временно.

«Может быть, все это и на самом деле так, — думал Зубарь. — Если не считать того, конечно, что этот дядя Матвей никогда не был братом моей матери».

Зубарь надеялся услышать от Середы что-нибудь значительное, необыкновенное. Но Середа, видно, был не из болтливых, он сам стал расспрашивать, к тому же расспрашивать о вещах, по мнению Зубаря, совсем несущественных. Не склочные ли соседи живут здесь рядом, над ним, под ним? Как зовут дворничиху и что это за человек? Как ближе пройти к рынку — по бульвару или лучше спуститься на Саксаганскую? Спросил он и о матери Олексы — где жила, что делала? Потом молча посмотрел на карточки Марьяны и сына, но ничего не сказал. Зубарь понял — он все знает.

Затем разговор зашел о заводе. Середа и тут начал с мелочей. Как одеты рабочие? Что приносят с собой из дому на обед? Что представляет собой переводчик? Как выглядит шеф Бунке и кто он по специальности?