Киевские ночи (Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович. Страница 75

Но Калиновский не старался, не хотел себя успокаивать. Он никак не мог избавиться от мысли, что, быть может, даже помимо воли Зубаря его трусость или неосторожность сыграли фатальную роль в том, что произошло.

Когда Зубарь, на другой день после несчастья, рассказывал Калиновскому об аресте Середы и убийстве неизвестного, который бросился на помощь Середе, он искренне верил, что никакой вины за ним нет. Лиза Кузема? Но ведь Лиза сама встретила его на лестнице с этим известием, и не только ее слова, но и все поведение говорили о том, что не она навела полицаев на след. «Да и зачем ей? — спрашивал себя Зубарь. — Ей надо было затащить меня к себе в постель, вот она и болтала невесть что». На какое-то мгновение перед Зубарем возникло лицо Иванчука, но он со страхом и отвращением отбросил эту мысль. Нет, нет! Все произошло так быстро. Если б Иванчук что-нибудь заподозрил, он, наверное, стал бы приставать с расспросами, пришел бы еще раз. Нет, нет! Середу, по-видимому, давно уже искали. За ним следили. И как хорошо, что не проследили до самой квартиры. А то бы и я…»

Липкий страх подкатил к горлу, в груди стало пусто, нестерпимо холодно. «А то бы и я…»

Разговор с Калиновским дался Зубарю нелегко. Чтобы Калиновский чего-нибудь не подумал, надо смотреть ему прямо в глаза, говорить уверенно. И Зубарь смотрел — то в стеклянный глаз, то в живой.

Домой он пришел успокоенный. Будто гора свалилась с плеч. Калиновский ничего ему не сказал. Ну что ж, пускай молчит. Главное, что трудный разговор позади.

Зубарь расколол ножом обломок доски на тонкие щепочки, разжег железную печку, которую смастерил Середа, и поставил чайник на огонь. Против воли мысли его вернулись к этому человеку, который и влек к себе и тревожил. Кто он, кто же он?

В дверь постучали. Три коротких удара и один долгий. Зубарь побелел. Вернулся? Выпустили? Но ведь за ним, наверное, следят? «Это подло с его стороны, подло и неблагодарно. Я дал ему пристанище…»

Снова раздался условный стук. Зубарь не дышал. Если б не третий этаж, он выскочил бы в окно. Не помня себя, бросился к двери и рванул ее. Перед ним, улыбаясь, стоял Иванчук. Зубарь пошатнулся. То, о чем он боялся даже думать, стало беспощадным фактом. Иванчук…

— Чего стал как вкопанный? — Пройдя мимо Олексы, полицай сел на стул и вытянул ноги поперек всей комнаты. — Ну, дурья твоя башка, скажи спасибо.

Зубарю хотелось крикнуть: «Молчи, молчи! Я ничего не хочу знать». Но Иванчук говорил, смакуя каждое слово.

— …Подсунули тебе квартирантика, а ты и рот разинул, — закончил он свою речь.

— Это учитель, — соврал Зубарь первое, что пришло ему в голову. — С Марьяной работал… Попросился на неделю.

— Учитель… — насмешливо бросил Иванчук. — Опознали твоего учителя. Смотри мне в другой раз. Это я так, по-соседски. — И уже иным тоном, без сытой своей усмешки сдержанно добавил: — Ради матери твоей.

Иванчук ушел. Зубарь, окаменев, стоял посреди комнаты.

В железной печке мерцал огонек, перебегали тени. А потом стены ожили, стали сдвигаться. Еще немного — и они раздавят его. Зубарь выскочил на лестницу и минуту или две стоял, стараясь утишить бешеный грохот в груди. Потом спустился вниз и постучал к Куземе.

— Это ты, Олекса! — обрадовалась Лиза, и глаза ее заблестели. — А я собиралась к тебе. Кузема скоро вернется…

— Приходи. Только… Дай чего-нибудь выпить. Скорей!

Он проглотил почти полный стакан водки и вернулся к себе. Через несколько минут вошла Лиза.

— Ой, какая хорошенькая печка, — засмеялась она. — Чайник уже кипит…

Лиза сняла чайник и стала греть руки над огнем.

Теперь стены твердо стояли на месте. Лишь уродливые тени плясали на них.

— Не шевели руками, — хрипло сказал Зубарь. — Сядь сюда.

— Ну чего ты переживаешь? Чудачок ты эдакий. — Лиза улыбалась. — Я сразу поняла, что никакой он тебе не дядя. А если б даже и дядя?

Зубарь смотрел на нее тяжелым взглядом. Как он ее ненавидел! Все из-за нее, из-за нее… Он крикнет ей сейчас прямо в лицо: «Шлюха! Немецкая сука!..» Но она ведь только засмеется. Не обидится, не побледнеет, не даст пощечину. Только бесстыдно засмеется своим дробным смешком проститутки. А может, она и права. Плюнуть бы на все, как она плюет!

Мысли его туманились. Зайчики от печки прыгали то вверх, то вниз. И снова стены пошатнулись, сдвинулись с места, пошли на него.

Зубарь зажмурил глаза и привлек Лизу к себе.

Он пришел на следующий день на завод с головой, точно налитой свинцом, отупелый, безразличный ко всему.

После работы Калиновский шепнул ему: «Пойдем, нужно увидеться с одним человеком». Зубарь покорно и бездумно последовал за ним.

Выйдя за ворота, Калиновский сказал, что этому человеку надо рассказать все, как было. Зубарь кивнул головой.

В молчании прошли они несколько кварталов, потом свернули на аллею парка, в глубине которого темнели корпуса Политехнического института. Зубарь посмотрел вокруг, и лицо его просветлело. Здесь они учились. Под этими деревьями бродили в ожидании экзаменов, играли в волейбол, шутили, смеялись. Он только хотел заговорить об этом с Калиновским, как со скамьи, мимо которой они проходили, поднялся высокий человек в поношенном коричневом пальто.

Калиновский остановился. Зубарь взглянул на худощавое, строгое и красивое лицо Гаркуши, встретился глазами с его холодным и недоверчивым взглядом и почувствовал, как к его горлу протянулось лезвие ножа. На миг Зубарю захотелось признаться во всем, рассказать, как вчера вечером приходил Иванчук, рассказать о Лизе Куземе — и будь что будет. Все равно узнают, не сейчас, так позднее. От этих глаз ничто не скроется. Но как сказать? Легче было повторить то, что он говорил вчера Калиновскому.

Однако сегодня голос Зубаря звучал не так уверенно, глаза бегали; он боялся, что это заметят, и уставился в твердый подбородок Гаркуши.

Наконец он умолк.

— Так, понятно, — резко сказал Гаркуша и кивнул Зубарю: — До свидания… А вы задержитесь на минуту, — обратился он к Калиновскому.

И они остались вдвоем. Калиновский, совершенно подавленный, напряженно ждал. Сейчас Гаркуша обрушит на него беспощадные обвинения. «Как вы могли связаться с такой тряпкой? Что вы наделали?» Он опустил голову.

— Так, понятно, — повторил Гаркуша. — Тут никто не виноват. Матвея Кирилловича, по-видимому, искали. И то, что его схватили возле дома Зубаря, просто случайность…

Калиновский удивленно посмотрел на него. Ему почудилась в голосе Гаркуши какая-то фальшь. То есть как это никто не виноват? Легче всего сказать так. Но он не успел раскрыть рта, как Гаркуша заговорил твердо и решительно:

— Что? Раскисли малость? Работайте, подбирайте людей и помните о бдительности. Никогда не забывайте о бдительности. — Он крепко, пожал руку Калиновскому и через силу улыбнулся: — Что ж, дорогой товарищ, это подполье. Надо учиться смотреть смерти в глаза и презирать ее…

И снова Калиновский с завистью подумал: «Какая железная выдержка. Какой характер!»

Прощаясь, они условились встретиться на этом же месте через два дня.

Только придя домой, Гаркуша дал волю своим чувствам.

«Он сам виноват, сам! Поменьше бы шатался по городу. «Люди, люди!» — передразнил он Середу. — А выходит, что надо — наоборот — быть подальше от людей, чтоб не всадили тебе нож под ребра. Сам виноват. И Максим из-за него погиб. Хотел спасти и погиб. Да разве только Максим?..»

Когда до Гаркуши дошла эта мысль, его как электрическим током пронзило: «А я? А я? Середа не выдержит, скажет. Гестапо вырвет из него с нутром все тайны. И разве можно его винить? Я тоже не выдержал бы…»

Поставив себя на место Середы, Гаркуша сразу же поверил, что ему угрожает смертельная опасность. Даже если он сейчас же переменит квартиру. Что им квартира? Подстерегут на улице, схватят как цыпленка.

В бессильной ярости он мерил комнату короткими шагами — из угла в угол. За окном, в непроглядной тьме, шелестел мелкий, бесконечно тоскливый дождик.