Тёмная ночь - Биргер Алексей Борисович. Страница 16

- Только так.

- Мне кажется, это еще не ошибка, а ошибочка. Она нам лишние козыри в руки дала, на следующий круг, но теперь важно этими козырями воспользоваться. И, думается мне...

- Выкладывай, психолог.

- Ошибку Кирзач совершит тогда, когда от отчаяния решится на очередное убийство... которое мы, скорее всего, не успеем предотвратить. Ну, поймет, что и второй его паспорт "сгорел", и, выследив человека, похожего на себя, заберет его паспорт. В какой-то мере, мы сами его на это провоцируем, но мы в безвыходной ситуации, нам ничего другого не остается. Любое наше оперативное действие, не совершать которое мы не можем, приближает чью-то смерть. Кирзач и не подумает как следует схоронить труп, он будет считать, что безымянный труп никто с ним не свяжет. Как только по Владимирскому направлению или в Москве обнаружится труп человека, внешне и по возрасту похожего на Кирзача, без документов - значит, Кирзач где-то рядом. Надо б всем патрулям предупреждение разослать, во все морги. А может, повезет, патруль на еще не остывший труп наткнется, и тогда останется быстро квартал окружить и взять Кирзача, обыскав чердаки и подвалы... Вот такие дела, товарищ полковник. Не обессудьте, что я так вот, запросто, о чьей-то близкой смерти говорю, мы любого человека защищать обязаны, но...

- Брось! - полковник махнул рукой. - Все ясно, и у нас тут не институт благородных девиц. Я сам об этом же думал... И могу напрямую сказать то, о чем ты не договариваешь: за смерть неизвестного человека с нас бошки не поснимают, а за смерть Марка Бернеса снимут. И, если смерть кого-то неизвестного помешает Кирзачу до Марка Бернеса добраться... Разумеется, мы постараемся предотвратить любое новое убийство, но... Как ты сам сказал - "но"! Еще идеи есть?

- Предположение. Может, и глупое. Когда я влезаю в шкуру Кирзача, мне кажется, что он, понимая, насколько Бернес сейчас охраной окружен, постарается до него под видом работника какой-то службы добраться. Газовщика, там, почтальона, электрика. Кого-то из тех людей, на которых никто внимания не обращает и которых любая охрана пропустит...

- Дельная мысль, - сказал полковник. - И откуда ты все эти мысли берешь?

Высик помедлил, потом ответил:

- Интуиция.

Полковник поглядел на Высика очень серьезно.

- Я знаю, что это интуиция, - сказал он. - Только никому больше об этом не говори.

19

Кирзач сумел выбраться из Владимира, не столкнувшись ни с одним милицейским патрулем, на пригородный поезд сел за Владимиром. Поезд шел не до Москвы, а лишь до Петушков - которым еще только предстояло прославиться - и Кирзача это вполне устраивало. В Петушках можно взять паузу, найти место, где удастся спокойно отлежаться, все обдумать перед решающим броском.

Поезд был ранний, не очень забитый, и Кирзач, устроившись у окна на совершенно свободной скамье, попытался вздремнуть. Жрать хотелось - да пожрать и стоило бы. Кирзач понимал, что распространяет вокруг себя волны перегара, после вчерашнего-то, и что всего лишь поэтому милиция может придраться. Стаканчик подкрашенного пойла, именуемого чаем, и затхлый пирожок в ближайшей забегаловке Петушков помогут избавиться от этого ненавистного для милиции амбре. Надо же было так глупо... вздохнул про себя Кирзач - и тут ощутил запах опасности.

Кирзач всегда очень четко улавливал этот запах, а за последние дни это его глубинное чутье обострилось до последней степени; точно так же, как обострились и все иные желания и ощущения, идущие от первобытного, от той животной основы, которая сохраняется в каждом человеке, желание рвать зубами мясо, желание схватить самку, желание убивать, перерастающее в хитрое, на уровне инстинкта, понимание, как это сделать так, чтобы не быть убитым самому.

Можно было бы сказать, что его реакции стали целиком и полностью реакциями дикого зверя, если б не одно "но". Прежде всего, его реакции были реакциями цепного пса - достаточно хранящего в себе подшкурную память дикой жизни, чтобы уцелеть в любых ситуациях, если сорвется с цепи, способного и к волчьей стае примкнуть и сойти в ней за своего, но прежде всего и выше всего ставящего волю и окрик хозяина. Скажем, он понимал, что Уральский, Волнорез и Губан его уже продали, не могли не продать, если сами хотят выжить после того, как он зарезал Степняка и забрал общаковские деньги, но у него никогда рука не подымется нанести им удар. Они поставили перед ним великую цель, такую цель, до которой он сам в жизни бы не додумался - поэтому он должен терпеть от них все, они и предают его ради того, чтобы очистить ему дорогу к цели. Хозяин всегда прав.

Эта психика цепного пса в чем-то сужала его кругозор и его понимание действительности, а в чем-то, наоборот, расширяла.

И вот сейчас он этой психикой - повторяю, не дикого зверя, а цепного пса - уловил угрозу.

Угроза эта исходила от мужичонки в кепке, который, сперва сидя через скамью от него, потом переместившись на соседнюю скамью, наблюдал за ним. Лицо мужичонки показалось ему смутно знакомым.

Все выяснилось довольно быстро. Мужичонка перебрался к нему и шепнул:

- Кирзач?..

Кирзач ответил, с напряжением:

- Вы о чем?..

- Да я ж тебя признал!

- Мы, что ль, встречались?

- Брось, Кирзач, не скрипи! Забыл, как мы в лагере вместе мотали?

Тут Кирзач и признал мужичонку, который, правда, на себя был непохож, с напущенной небритостью и этим мелким дрожанием всего лица, какое бывает у алкоголиков. Точно, Штиблет, на поверках - Чугунин Епитафий Егорович, пользовавшийся доверием самых угрюмых воров в законе, обладавший удивительным нюхом - любого "наседку" раскусывал за две секунды и паханам скидывал, что этот, мол, наседка, а уж паханы решали, удавить или поиграть с парнем в свою игру. Расколотый "наседка" - это не то, что новый, неизвестный, расколотого можно заставить сообщать то, что паханам надобно, и жить спокойно.

Штиблета вполне можно было назвать супершпионом воровского мира. Ему поручали распутать такие случаи, которые бы никто, кроме него, не распутал. И его донесения, что и как, проверкам не подлежали: раз Штиблет сказал, значит, так оно и есть, сомневаться не стоит.

Если эта встреча не случайна, если Штиблета - лучшего из лучших - пустили по его следу, то дела Кирзача плохи. За взятие общака его собираются казнить так, чтобы другим неповадно было. И розыск налажен лучше, чем у любой милиции...

По лагерям ходили байки, как Сталин казнил генерала Власова, когда заполучил наконец в свои руки. Мол, сперва тонкой струной душили и отпускали, потом за ребра на крюк повесили, умирать, потом, недоумершего, живьем сожгли... Правда это было или нет, но Кирзач не сомневался, что паханы вполне могут придумать для него нечто подобное, если живым поймают. В определенном смысле, для Кирзача сейчас безопасней и спокойней всего было бы в камере смертников... но до этой камеры еще надо добраться, совершив такое, о чем и сто лет спустя во всем блатном мире будут сказы травить, и с каждым сказом, с каждым поколением, легенда о Кирзаче, тряхнувшем все государство и самому генсеку натянувшем нос, будет становиться все ярче и забористей... Тогда-то простятся ему и взятый общак, и многое другое.

Случайна или нет встреча, но не признать Штиблета было бы совсем глупо.

- Здорово, Штиблет, - вполголоса отозвался Кирзач.

- Вот так-то лучше, - Штиблет переместился через проход, присел рядом с Кирзачом. - Натворил ты делов, браток. Даже до меня докатилось.

- До тебя-то, небось, в первую очередь, - криво усмехнулся Кирзач.

- Зря ты так. И деньгами поделиться я тебя не попрошу, за молчание. Опасные это деньги, руки насквозь прожгут. Не хочу, чтобы меня рядом с тобой положили. Но помочь - помогу. Хорошие люди просили помочь, коли встречу. Те, которые всей душой, чтобы ты свое дело до конца довел и все это государство фраеров оскандалил. Если я тебе помогу, и при этом общаковские бабки с тебя не сниму, то я чист буду во всем, и перед теми, и перед другими. Никто мне никакую предъяву не сделает. Но и ты про меня не расколись, если тебя легаши заметут.