Перед прыжком (Роман) - Еремин Дмитрий Иванович. Страница 76
— Уж больно степь хороша! Так и хочется по ней пробежаться!
Но тот отказался:
— Не дойдем. Верней, что я не дойду. Вишь, как в грудях все еще значимо хурлычит? Раньше-то я, бывало, — откашлявшись, похвастался Бегунок, — туды да обратно в единый день лётывал. А теперь…
Вез их на своей телеге Агафон Грачев — новый председатель Мануйловского волсовета. Он по дороге и рассказал, как явился к ним в Мануйлово полномочный Суконцев, как Белашова девчонка Устинья подслушала разговор Суконцева с Мартемьяном.
— Тут Тимоха Макаров и замыслил сделать засаду, — весело говорил Агафон. — И так пощелкал чуть ли не всех бандюг, что теперь у нас стало вольготно. Правда, самому Сточному опять удалось уйти, а Суконцева взяли. Оказался лютым вражиной. Отправили прямо в Омск. Туда же и Мартемьяна с его племяшом, который вовсе и не племяш. А с ними и кривоглазого Кузьку…
Грачев рассказал и о том, что случилось в урочище Ченгарак с батраком Толебая Архетом.
— Еле живого привез его к нам Хаким. Однако выходил фельдшер Иван Семенович. А Толебая судили. Сидел. Теперь, говорят, послали его на работы: кормить варнака задаром тоже, чай, не расчет. Пускай на общество поработает. А в пользу Архета, как инвалида, у Толебая реквизнули последних коней, скотину и землю. Главное поделили в ауле, которым земля позарез нужна по их бедности, а что осталось, то присудили Архету. Пущай хоть теперь человеком будет! — закончил Грачев обстоятельный и горячий, идущий от возмущенного сердца рассказ.
Из разговора под мерный топот копыт и фырканье лошади выяснилось и то, что во время налета банды Сточного изба Савелия Бегунка сгорела дотла. От нее остался только остов печки да два венца обглоданных огнем нижних бревен. Сильно обгорели и избы его соседей.
— Гранату бросили, варнаки! — выругался Грачев, имея в виду Сточного. — Так что нам тоже даром не обошлось. Но ты особо не унывай: всем миром поможем! А пока то да се — в доме Износкова поживешь, вместе будем кумекать насчет коммуны… а может, — добавил он тише, — теперь уж не знаю как…
— Это какой коммуны? — не понял Савелий.
— Мануйловской, какой же еще? Тут, сват, дело такое: когда Износкова и его бандюг увезли из села, собрались мы, кто был партизаном и победнее, и вынесли свои боевой приговор: напряжем, мол, все силы и, как авангард мировой революции на селе, объединимся в одну трудовую коммуну с принудительным вовлечением всех, кто за великое Знамя Труда!
— Ну и как?
— А так, чтобы рядом с моим-твоим возрастало народное общее, отчего и пойдет перемотка всей деревенской жизни на красное веретено коммуны!
Грачев помолчал, закурил самокрутку, не то виновато, не то сердито добавил:
— Однако теперь вот послушал я ихние разговоры на ярманке, — он кивнул в сторону телеги, на которой ехал Сергей Малкин, — и сильно вошел в сомнение: они, московские, больше насчет артели. Спросил я их главного… Веритеев он, что ли?
— Ага.
— И Веритеев об том же. «Не рановато ли, говорит, про коммуну? Может, вначале все же артель? А то, говорит, рази ваши мануйловские бабы пойдут на общих курей?..» И верно ведь: не пойдут! Моя вон — и та за курей своих в драку полезет…
— Платон мне тоже советовал про артель… — сказал Савелий. — По-ихнему, по-московски — колхоз…
Грачев вздохнул:
— Ну, может, и так. Тогда будем вначале кумекать насчет артели. Хозяйство у Мартемьяна было, слава те боже, в полной исправности, есть с чего начинать. Правда, коней и скотину развели по дворам, которые победнее. Однако если что, назад соберем: хозяева нам известны. Машины взять под горячую руку я, слава богу, не дал, уговорил работать ими в эту страду в черед, пока иметь сообща. Так что, если артель, мы на те машины и обопремся. Да и энти вон, кои с Москвы, теперь нам помогут! — Он опять кивнул в сторону подвод, на которых с песнями да с веселым говорком ехали «дружинники» Сергея Малкина. — Которые из справных мужиков с понятием, вроде Петра Белаша, те тоже без принудиловки на артель согласятся. Белаш — мужик вдовый, сын со снохой погибли при Колчаке, так что силы прежней в хозяйстве нету. Как ему в артель не войти? Думаю, что войдет. И еще такие найдутся…
— А не войдут, — сердито сказал Савелий, — без них сгоношим!
— И то, — подтвердил Грачев. — И назовем ее, сват, как надо: «Знамя Труда»…
Некоторое время они ехали молча. Потом Савелий огорченно покачал головой, поглядел на шагавшего за телегой Антошку, крякнул:
— Уговорил я парня пожить у меня в избе, а избы-то и нету! Хотел хоть так оплатить за добро его бате да тетке Дарье. Ан вишь ты, какое дело…
— Ничто! — откликнулся Грачев. — У Петра Белаша поживет. Тому помощник на лето ой нужен! Я говорю: хозяйство большое, а прежней силы уж нет. Возьмет в рабочую помочь со всей душой, об этом я нынче договорюсь. Петр, он не жадный, как, скажем, Бурлакин. Заплатит за помочь по полной московской норме. — Грачев опять указал глазами туда, где ехали «дружинники» Малкина. — А вернее, что сверх того. Так что твой парень не прогадает..
— Так-то оно так, а все же…
— Ты теперь тоже вроде московский, — после молчания с улыбкой заметил Грачев, толкнув Савелия локтем в бок. — Эко, брат, тебе подфартило: самого Ленина видал да слыхал. Приедем — расскажешь об том на сходе. И вот, брат, не знаю, так ли, не так ли, а будто товарищ Ульянов-Ленин тоже в Сибири был, когда Колчака погнали. Сам, говорят, и в плен его взял. А к нам, видать, не доехал: надо было вертаться в Москву, дел накопилось невпроворот…
В середине июля предположения о возможной гибели посевов от засухи подтвердились. В ряде губерний европейской части России хлеб сгорел на корню. Об этом «Правда» поместила краткую, но выразительную заметку:
«В ряде мест (Юго-Восток) хлеб выжжен. То же на Кавказе, в части украинских губерний. Зато в других местах, — добавляла газета, — он гораздо выше среднего, местами великолепен. При таких условиях придется тщательно обдумывать, взвешивать, перебрасывать силы…»
Демьян Бедный напечатал стихи, в которых повторялась та же мысль:
И с первых дней лета стратегическая переброска сил, о которой говорилось в «Правде», началась повсеместно. Направляла ее созданная по инициативе Владимира Ильича правительственная Комиссия помощи голодающим. Одновременно Центральный Комитет РКП(б) обратился ко всем членам и организациям партии с призывом быть готовыми к своевременной уборке урожая, напрячь все силы для своевременного и полного сбора установленного правительством налога.
А в один из июльских дней «Правда» вышла с набранной крупным шрифтом лозунговой шапкой:
«Кто за восстановление промышленности — помогайте сбору продналога!»
«Кто за поддержку тружеников фабрик и заводов, шахт и рудников — помогайте сбору продналога!»
«Кто за помощь голодающим рабочим и крестьянам Поволжья — помогайте сбору продналога!»
«Кто за подготовку богатства и счастья всех — помогайте сбору продналога!»
«Товарищи крестьяне! Сдавайте продналог!»
«Товарищи рабочие! Идите на продовольственную работу!»
Решением президиумов ВЦИК и ВЦСПС объявлялась мобилизованной половина членов коллегий наркоматов и третья часть работников профсоюзов. Возникло и ширилось «движение помощи» по всей стране.
«В Москве, — сообщала „Правда“, — общее собрание красных шоферов автомотовелобригад решило отчислить однодневный паек в пользу голодающих». Сотрудники Наркомвнешторга отчислили в июне в фонд помощи половину месячного пайка и обязались в дальнейшем ежемесячно отчислять пятидневный заработок. Все большее количество отдельных лиц передавало в государственный фонд золотые и серебряные вещи.